Собрание сочинений. Том 1. Странствователь по суше и морям - Егор Петрович Ковалевский
Вот вам краткий журнал нашего пребывания за границей, почти в том самом виде, в каком он был веден во время путешествия: само собой разумеется, что я исключил из него те подробности, которые относятся до края и, особенно, до местности его, для вас незанимательные, и вы, во время самого чтения, можете усмотреть эти пропуски. На обратном пути в Россию, порывы наши к изысканиям и вообще к деятельности были удерживаемы сначала китайской подозрительностью, потом русским морозом. – И вот мы, наконец, ступили на русскую землю, взошли в русский домик, увидели над собою деревянный кров, не видав три месяца другого, как свод небесный, или дымный круг кибитки; ноги почувствовали под собой упругость пола, между тем как они привыкли грузнуть в снегу; увидели на столе кипящий самовар и вокруг него русскую семью…. О, всех радостей возврата на родину не перечтешь, особенно если возвращаешься из Киргизской степи!…
Реджит-Синг (Лагор)
Магараджа Лагора, Реджит-Синг видимо склонялся к гробу. Он принадлежал к числу тех людей, которых тело, расслабленное сладострастием, разрушенное излишним употреблением опиума и крепких напитков, заживо отзывается могилой; зато душа его сохраняла всю полноту сил и мужества. Правда, в последние годы жизни он бывал иногда грустен, чего не случалось с ним прежде, но это были минутные, болезненные стоны души. И как впрочем было не призадумался, ему, Реджит-Сингу, бесспорно сильнейшему азиатскому владетелю нашего времени, ему, создавшему свое государство из хаоса безначалия, из раздробленных частей, которыми владели то непокорные сердари, то отдельные властители, – и оставляющему это государство сыну слабому по уму и телу, на жертву безначалия и политики своих соседей, своих добрых соседей, которых он вполне постигал!… Довольно уже было и того, что он ясно чувствовал приближение конца этой жизни, которую он старался изжить вполне, не расходуя по мелочам, постигая всю ее краткость, это государство, взращенное и взлелеянное им самим. На самой безграничной власти своей он, казалось, обретал сладострастие и негу чувств, а к этой цели подводил он большую часть своих действий, держа себя постоянно в каком-то энергическом, восторженном состоянии; и как объяснить иначе излишество употребления крепких напитков и опиума, которое, увеличивая почти ежедневно в количестве и качестве, особенно в качестве, он пил под конец, как говорят алкоголь, и все еще жаловался, что спирт слаб, и все еще отыскивал человека, конечно между европейцами, кто бы мог приготовить для него что-нибудь покрепче этого. Гарем его не походил на обыкновенный гарем; он дополнялся толпами женщин всех званий и наций, между которыми особенно отличались кашемирки, – певиц, танцовщиц и разных фокусниц. Магараджа справедливо называл их нерегулярными полками своей гвардии, и одевал то в мужские платья, то в прозрачные ткани баядерок. Деятельность его была безмерна; казалось, он хотел ею пополнить краткость человеческой жизни; по целым дням он не слезал с лошади, на ней обедал и даже предавался своей тревожной дремоте, занимавшей в нем место крепкого, безмятежного сна, которым наслаждается последний из его подданных и который не суждено было ему узнать.
Трудно себе вообразить, как могла душа, столь мощная, вмещаться в теле, таком тщедушном, таком ветхом. Реджит-Синг был маленький, тощий, немного сгорбленный старичок, слепой на один глаз, глухой на одно ухо, с лицом, испещренным оспой, с головой, несколько дрожащей в последние годы жизни его. Он любил пышность во дворце: церемониальная его зала, вся изукрашенная белым мрамором, еще при индийских императорах, отделана им при помощи французских офицеров, с роскошью и вкусом удивительными; светло-голубая, изящная ткань покрывает фестонами весь потолок, и для того чтобы более уподобиться небу, усеяна драгоценными камнями и жемчугом, вместо звезд: это производит необыкновенный эффект, по новости своей. Не менее богаты и другие отделения его дворца, особенно где живут женщины: мрамор, мозаика, зеркала и драгоценные камни составляют главное украшение их; за всем тем Реджит-Синг предпочитал жизнь в лагере жизни во дворце, где ему было и душно и скучно; сам одевался бедно и небрежно. Двор его и все к нему приближающиеся, по-видимому, раболепствовали перед ним: никто не смел произнести слова, покуда он не разрешит говорить особенным знаком, а между тем, едва ли один смертный приговор был произнесен им в течение всего продолжительного своего царствования, – обстоятельство, почти невероятное в жизни азиатского властителя. Все его действия носят на себе отпечаток не только великого ума, но и человеколюбия. – Особенно замечательны его военные дела. Я расскажу вам занимательное сражение… Но, виноват! Я хотел вам передать только один частный случай в его жизни, и вот готов был написать чуть не всю биографию его, едва не увлекся и далее. Видите ли, Реджит-Синг одно из тех немногих лиц в Азии, на котором отрадно отдохнуть душой, как взором на роскошном оазисе посреди дикой пустыни. Видите ль, мне все в нем нравится; кажется даже его безобразная наружность много потеряла бы, если бы была несколько получше, потому что не выражала бы тогда той полноты добродушия, которым запечатлена она. – Видите ль, я оставляю Азию, – и может быть навсегда, и может быть не совсем охотно, – и потому замедляю столь благодатный для вас «конец».
Не думайте, что бы я был пристрастен к Реджит-Сингу: я всегда готов его упрекнуть за какую-то особенную нелюбовь, за несправедливость его к Кашемиру. Было ль тому причиной то, что население Кашемира состояло большей частью из мусульман, а Магараджа,
