Ионел Теодоряну - Меделень
- Со взбитыми сливками? Пирожное со взбитыми сливками! - возразил сестре Дэнуц, которого внезапно осенила идея.
- Безе, - крикнула Ольгуца.
- Вижу, у меня два хозяина! Сделаю-ка я и пирожное и безе со взбитыми сливками.
...У самого окна яблоня с облетевшими листьями кипела от воробьев. Их пронзительные крики так напоминали первую перемену в начальной школе после окончания каникул, что, казалось, вот-вот зазвонит колокольчик, призывая всех в класс, и шум прекратится.
* * *
Бег наперегонки начинался от самой изгороди. Моника связала косы под подбородком. Вытянув руки и согнувшись, Дэнуц проверял крепость своих мускулов, которые подверглись тяжелым испытаниям в сундуке. Али вертелся около них и громко лаял. Краем ступни Ольгуца провела черту на дороге у камня, который указывал место Ольгуцы, линия шла прямо - но она изгибалась и поворачивала назад по мере того, как приближалась к камню Дэнуца.
- Я так не играю! - запротестовал Дэнуц, искоса взглянув на коварную черту.
- Вот дурак! Проведи ее ты, Моника.
Моника пожалела свои подошвы. Острым камнем она аккуратно провела на влажной дороге дрожащую линию.
- Раз... два, - мучительно медленно считала Ольгуца, напрягая икры.
- Три! - крикнул Дэнуц и бросился бежать.
- Назад! Я считаю.
Дэнуц неохотно вернулся на свое место.
- Раз, два... три.
Они помчались по дороге, впереди всех бежал Али, Моника рядом с Дэнуцем, Ольгуца - следом за ними. Дэнуц не отрывал глаз от дома деда Георге, к которому они бежали. Моника краешком глаза косилась на Дэнуца, вместе с которым бежала. Ольгуца спокойно бежала за ними с таким видом, словно они оба находились в зависимости от ее бега.
Косы у Моники развязались, она снова связала их, повернув голову в сторону Дэнуца. Как было бы чудесно бежать вместе, так, чтобы он держал ее за косы! Никто не сумел бы их опередить!
Дэнуц тяжело дышал. Он оглянулся: Ольгуца бежала, глядя в землю и улыбаясь. Собравшись с силами, Дэнуц рванулся вперед. И споткнулся.
Моника остановилась и помогла ему подняться.
- Я упал из-за тебя!
Ольгуца промчалась мимо, прямо к деду Георге, который поджидал ее на пороге своего дома.
- Ну, держись, Плюшка!
Дэнуц только вздохнул. Моника замедлила свой бег ради Дэнуца.
- Видел, дед Георге?
- Наша барышня прямо как ласточка!
- А кто второй? - небрежно спросила Ольгуца.
- Дэнуц, - радостно сообщила Моника.
Дэнуц не в силах был говорить: он совсем запыхался. Бросив безжалостный взгляд на проигравшую Монику, он вошел во двор вместе с Ольгуцей: таковы все победители!
- Кто идет со мной на качели? - осведомилась Ольгуца, отправив в рот горсть сухих вишен.
Моника ждала, что ответит Дэнуц. Дед Георге вытряхивал трубку.
Дэнуц молчал. Он сидел на лавке перед очагом, чувствуя себя побежденным. На него напала такая лень, что даже смеяться было ему трудно.
- Ты не идешь, Моника?
- Мне холодно.
- Тогда я пойду одна.
- А дедушку не возьмешь?
Ольгуца улыбнулась.
- А кто дом стеречь будет?
- Эгей! Старики, что у огня сидят. А мы, молодые, пойдем на качели.
Одна с Дэнуцем!.. Не решаясь сесть рядом с ним на лавку, Моника примостилась на скамеечке лицом к очагу. Если бы огонь в очаге мог пройти насквозь через душу Моники, у Дэнуца над головой воссияла бы радуга...
...Столько доблестных дел свершил Фэт-Фрумос, что все они, вместе взятые, не уместились бы в шкафу, наполненном книжками сказок. Но и этого было ему мало. И он отправился дальше в поисках новых подвигов.
В сердце у Дэнуца отдавался топот копыт чудесного коня... Но что это: свист палицы? Нет. Муха. Фэт-Фрумос остановил коня. Дэнуц приоткрыл один глаз: у него на носу сидела муха. Он сморщился, муха тут же улетела. Его глаз следил за мухой, пока она не уселась Монике на голову. Тогда Дэнуц закрыл глаз.
У Моники были золотые косы, как у Иляны Косынзяны! Но что делал Фэт-Фрумос, когда оставался вдвоем с Иляной Косынзяной? Дергал ее за косы?
Нет. Целовал ее. Так говорится в сказке.
Но почему целовал?
- Моника, ты не знаешь, почему поцеловал Фэт-Фрумос Иляну Косынзяну?
Иляна Косынзяна отлично знала, но сердце у нее билось так сильно, что она не могла ничего ответить Фэт-Фрумосу.
В душе у Дэнуца возник неясный страх... как если бы Фэт-Фрумос вдруг умчался прочь и оставил его одного... Как же так? Ведь Фэт-Фрумос не боялся ни змеев, ни драконов и вдруг испугался Иляны Косынзяны!
Он открыл глаза. Протянул руку. Схватил Монику за косу и потянул к себе. Голова Моники откинулась назад; потеряв точку опоры, Моника упала на лавку. Глаза у нее были закрыты, лицо призрачно бледно, как аромат лилии.
Дэнуц склонился над Иляной Косынзяной. Ощутив ее легкое и теплое дыхание, услышав запах малины, отпрянул назад.
Все та же надоедливая муха села на легендарную щеку Фэт-Фрумоса. Сердце у Дэнуца вернулось на свое место. Он пальцем отогнал муху.
"Куда же мне ее поцеловать?" - размышлял Дэнуц, водя пальцем по щеке. Он выбрал кончик носа, так было, пожалуй, наименее опасно, поскольку эта точка дальше всего отстояла от остальной части лица.
Сама того не желая, Моника вздрогнула, ощутив губы Дэнуца на кончике носа. Поцелуй, словно мокрый цветок, упал на ее губы.
- Пусти! - вырвался Дэнуц, откинув голову назад. Я больше не буду играть с тобой в Фэт-Фрумоса.
Но для Иляны Косынзяны это была вовсе не игра.
* * *
Комната Дэнуца мало-помалу опустела. Солнечные лучи слабо освещали дно сундука, окутанного изнутри простыней; золотом сверкали на белье, положенном в верхнее отделение; а теперь угасали на опущенной крышке среди этикеток с названиями заграничных отелей.
В сундуке у Дэнуца таились всякие сюрпризы. В кармане каждой курточки лежал золотой наполеондор; серебряная копилка, подбитая лиловым бархатом, была наполнена серебряными монетами; коробка английских конфет; плитки шоколада "Вельма Зухард"; жестяная банка с драже "Марки"; мешочки с лавандой; душистое саше для носовых платков... Добрая половина души старинного шифоньера отправлялась в пансион вместе с сундуком Дэнуца, а он и не знал об этом.
- Аника, открой окно, надо немного проветрить.
Красный осенний закат и громкое воронье карканье воскрешали в памяти картину гигантского поля битвы, усеянного убитыми и ранеными. Оттуда веяло холодом.
Госпожа Деляну заперла сундук и проверила замки.
- Аника, закрой шкаф.
Шкаф был полон мятых газет, как номер гостиницы после отъезда постояльца.
- Господи, барыня! Бог с вами! Дайте я задвину.
Госпожа Деляну отодвигала сундук с середины комнаты к стене.
- Ничего, Аника, а ты лучше подмети пол.
- Барыня, - спросила Профира, войдя в комнату с зажженной лампой, - где мне постелить сегодня барчуку?
- Как где? Здесь... Что он, гость?
- Да ведь матраца нет!
- Цц! Возьми с другой кровати.
Госпожа Деляну еще раз окинула взглядом комнату, задержав его на сундуке, готовом к отъезду: он выглядел тяжелым; так же тяжело иногда бывает на душе.
Избегая света лампы, она вышла из комнаты.
Аника и Профира многозначительно переглянулись.
* * *
Дед Георге рассказывал сказку о тех временах, когда Господь Бог жил среди людей и бродил по земле вместе со Святым Петром в обличье и одеянии нищего.
Все трое, сидя на лавке, слушали его внимательно и сосредоточенно. Дед Георге сидел на низенькой скамейке, спиной к очагу, лицом к детям. Они больше слышали его, чем видели, потому что свет в комнате делался все слабее, опускались сумерки, сначала совсем светлые, потом голубоватые и, наконец, синие, как слива, а окошечки в доме были очень маленькие. Пепел посеребрил в очаге кучку красноватых углей, окутав их сединой.
В ушах у детей звучали голоса разных людей: добрых и злых, равнодушных и милосердных. Всех повстречал Господь на дорогах сказки, со всеми поговорил - и пошел дальше. И ни один из путников не слышал, как бились сердца троих детей, в ушах у которых, словно три маленьких серебряных колокольчика, звенело: "Вы говорите с Богом! Вы говорите с Богом! Вы говорите с Богом!"
И волшебная сказка отправилась дальше, вместе с тенью нищего Бога, бредущего по белым дорогам земли.
Когда Святой Петр обращался к Богу, дед Георге вставал, низко склоняя белую свою голову в знак глубокого смирения и послушания. И голос Святого Петра и его почтительность были так похожи на голос и речь самого рассказчика, что дети, слушая сказку, тут же вспоминали деда Георге и улыбались ему, хотя они его и не видели. А голос Господа Бога не был похож ни на один из известных им голосов, и все же это был голос близкого человека.
Господь говорил на мягком деревенском молдавском наречии, шепотом, отчетливо, но шепотом; три пары ушей и три головы, обращенные к нему, внимательно вслушивались в его речь.
...В сказке наступала ночь, как наступала ночь за оконцами дома деда Георге. Стоя у порога ветхого домика, Господь просил приютить и накормить его.
