Белый конь, бледный всадник - Кэтрин Энн Портер
Но вот он стоял на тротуаре, одной ногой на нижней ступеньке, и Миранда почти бегом спустилась к нему по лестнице. Взяв ее за руку, Адам спросил:
– Вам легче? Хотите есть? Устали? Пойдем танцевать после театра?
– На все отвечаю «да», – сказала Миранда. – Да, да, да… – Голова у нее была легкая, как перышко, и, покачнувшись, она ухватилась за его руку. Туман все еще был туманом, который может обернуться дождем, и хотя воздух свежо и остро холодил ей рот, все-таки, почувствовала она, дышать от этого не легче. – Надеюсь, спектакль будет хороший или по крайней мере смешной, – сказала она ему. – Хотя обещать ничего не могу.
Пьеса была длинная, невыносимо скучная, и Адам с Мирандой тихо сидели рядом, терпеливо дожидаясь, когда спектакль кончится. Адам осторожно, сосредоточенно стянул с нее перчатки и взял за руку – будто ему было привычно держать ее за руку в театре. Они повернулись друг к другу, и взгляды их встретились, но это случилось один-единственный раз, и глаза у обоих были спокойные и не выдали их. Где-то в самой глубине у Миранды началась дрожь, она стала сдерживать себя, точно закрывала окна, двери, задергивала занавески перед надвигающейся грозой. Адам смотрел нудную пьесу с каким-то странным, искрящимся волнением, а лицо у него было спокойное, застывшее.
Когда занавес поднялся перед третьим действием, третье действие началось не сразу. Вместо этого они увидели на сцене задник, почти весь закрытый американским флагом, повешенным кое-как, неуважительно. Он был прибит гвоздями по верхним углам, в середине собран и тоже прибит и пыльными складками свисал под гвоздем вниз. Перед ним в величественной позе стоял местный общественный деятель, из тех, кто получает символическую оплату «доллар в год» и выполняет сейчас свой долг в качестве распространителя займа свободы. Это был самый рядовой человек немолодых лет с аккуратной дынькой под брючным поясом и под жилеткой, с самодовольно поджатыми губами, с лицом и фигурой, в которых ничего нельзя было прочесть, кроме пошленького рассказа о чувственных удовольствиях, полученных за все его пятьдесят лет. Но вот один-единственный раз в жизни ему пришлось выступить по столь важному делу в роли значительной персоны, и, наслаждаясь этим, он декламировал во весь голос, с актерской интонацией произнося каждое слово.
– Настоящий пингвин, – сказал Адам. Они двинулись на стульях, улыбнулись, взглянув друг на друга, Миранда приняла свою руку, Адам сомкнул пальцы, и оба приготовились высидеть все ту же знакомую им заплесневелую речь на фоне столь же знакомого пыльного задника. Миранда пыталась не слушать, но все слышала: – Эти подлые гунны… покрытые славой леса Белло… наш пароль – жертвенность… Истерзанная Бельгия… Отдайте войне все до последнего… Наша славная молодежь там, на полях Фландрии… Большая Берта… Гибель цивилизации… Боши…
– У меня голова разламывается, – прошептала Миранда. – Хоть поскорее бы он кончил!
– Не скоро он кончит, – прошептал Адам. – Я принесу вам аспирин.
– Маки Фландрии цветут у могильных крестов…
– Только к самой сути подбирается, – прошептал Адам.
– Зверства… невинные младенцы на штыках бошей… Ваш ребенок и мой ребенок… если это не коснется наших детей, тогда скажем с благоговением: люди умерли не напрасно… война, война… Эта война положит конец всем войнам, война в защиту демократии, в защиту человечества, мир на земле на веки вечные, а чтобы доказать друг другу и всему миру, что мы верим в демократию, давайте все как один подпишемся на заем свободы и откажемся от сахара и от шерстяных носков…
«Так, что ли? – спросила самое себя Миранда. – Повторите, я не расслышала последнюю фразу. А про Адама вы что-нибудь сказали? Если нет, тогда ваши словеса меня не интересуют. Как будет с Адамом, свинья ты эдакая? И что мы на сей раз споем – «Типперери» или «Долгий путь, вперед веди нас»? Ох, скорее бы это представление кончилось, мне еще надо написать о нем, прежде чем мы с Адамом пойдем танцевать, а времени у нас так мало. Уголь, нефть, золото, железо, международные финансы – что же ты об этом-то ничего не скажешь, враль ты эдакий!»
Все встали и запели «Долгий путь, вперед веди нас». В открытых ртах чернота, лица – мертвенно-бледные в отсветах огней рампы, у некоторых подергиваются гримасами от плача, по щекам бегут блестящие струйки, точно следы улиток. Адам и Миранда громко запели вместе со всеми, раз или два смущенно улыбнувшись друг другу.
Выйдя из театра, они закурили и, как всегда, медленно пошли по улице.
– Еще один мерзкий старый хрыч. Радуется, когда молодежь убивают, – тихо проговорила Миранда. – Точно коты, которые норовят сожрать своих котят. Вас-то, Адам, надеюсь, еще не успели одурачить?
К этому времени между ними уже шли такие вот разговоры. Они чувствовали, что видят все насквозь. Миранда продолжала:
– Ненавижу этих пузатых, плешивых болтунов! Толстые, старые – и трусы. Небось сами не идут на войну, знают, что им ничто не грозит, и вместо себя вас гонят…
Адам с неподдельным удивлением посмотрел на нее.
– Кто? Этот? – спросил он. – Да какая от него польза, от старого дурака, если даже его призовут? Нет за ним никакой вины, – пояснил он. – Такие только и могут, что заниматься болтовней. – Снисходительность, терпимость и презрение к злосчастному старику исходили от него изо всех пор, когда, гордый своей молодостью, спокойно-уверенный в своей силе, прямой, стройный, он шагал рядом с ней. – Чего вы от такого ждете, Миранда?
Она часто называла его по имени, а
