Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт
— Фрэнк, дайте-ка мне бутылку!
Фрэнк уселся на другую ручку кресла. Черная Молли подошла и положила голову ему на колени.
— Здравствуй, левретка, — сказал Уилфрид.
— Моя вина в том, — задумчиво изрек Фрэнк, — что я вижу слишком далеко. Я — экран рентгеновского аппарата. Когда я смотрю вот на эту левретку, как вы изволили выразиться, я вижу только ее скелет.
Черная Молли вздохнула, но не двинулась с места:
— Развлекаться с вами — большая глупость.
К ним подошла Кароль. Уилфрид предложил ей бокал шампанского, который она выпила одним махом.
— Еще один?
— Да, пожалуйста.
— Потанцуем?
— Если вам очень хочется.
— Мне хочется.
Однажды, они уже танцевали вместе под беспокойным бдительным оком Норберта, которому в танцах нравилась только музыка. Но тогда не было ни пламени от горящих в камине поленьев, ни свечей.
— Я хочу есть! — закричала Люси.
— Я тоже! — почему-то по-английски подхватил Брюно.
— Гусиная печенка! — скомандовал Омер.
Ладонь Уилфрида на талии Кароль была просто обжигающей.
— И не стыдно вам, Уилфрид, танцевать со мной? Ведь всем этим девушкам лет по двадцать пять.
— Это у них пройдет.
— С ними я чувствую себя неуютно. Уж очень они хорошо подобраны. Хоть одна была бы уродиной.
— Омер против.
— Кто такой Омер?
— Кто такая Кароль?
Она грустно улыбнулась:
— Я танцую. Я пью. Я улыбаюсь. Что вы можете подумать обо мне?
— Что вы так поступаете по принуждению и против своей воли.
— Да, но… но как вам объяснить? Мне нравится танцевать, пить шампанское и улыбаться. Это отвратительно.
— Нет, Кароль, ведь вы же не умерли.
— Не произносите этого слова.
Он почувствовал, как задрожала рука, которую он держал.
— Мне необходим шум, — снова заговорила она. — Так же, как и им. Оглушительный, непрекращающийся шум.
— Громче проигрыватель! — крикнул Уилфрид.
— Может, я слишком много выпила?
— Не думайте об этом. Слишком много выпить невозможно. В этом, может быть, наше единственное превосходство над животными. Омер очень заинтересовался вами.
— Вот интересно, почему бы это. В его распоряжении целых пять девушек.
— Вы — шестая, и вы не в его распоряжении.
— Мне сорок лет, Уилфрид. Мне кажется, будь я мужчиной…
Он рассмеялся.
— Не становитесь им никогда. Это очень грустно.
Уилфрид подошел к Омеру.
— Уилфрид, мне скучно.
— Ты прав. Все интересное — впереди.
— Я могу потанцевать с Кароль?
— Хоть всю жизнь.
Омер пригласил Кароль. Нэнси принесла из машины транзисторный приемник и слушала его, сидя на верхней ступеньке лестницы. Уилфрид подсел рядом.
— Вы позволите?
— Я слушаю новости.
— Зачем?
— Хочу узнать, как дела на Бирже.
А вдруг сейчас скажут что-нибудь о Норберте. Уилфрид пальцем дотронулся до бедра Нэнси:
— Можно?
— Как хочешь.
Вот растяпа, уронил приемник, который, запрыгав по ступенькам, докатился до вымощенного плитками пола и замолчал.
— Я в отчаянии.
— Неважно. Это приемник Брюно. И нужен он только, чтобы узнавать биржевые новости.
Уилфрид обнял Нэнси.
— Мне жаль вас, Омер.
— Почему, мадам Эйдер?
— Зовите меня Кароль.
— Почему, милая Кароль?
— Потому что однажды вы покончите жизнь самоубийством.
— Я бы очень хотел, но это невозможно.
— Почему?
— Потому что это уже сделано.
— Вы в плену своих парадоксов. Вы в них потеряетесь. Чем вы занимаетесь в жизни?
— Убиваю себя. Я убиваю себя, а для вас повторю, что я — очень крупный хирург-стоматолог. Да, корчеватель зубов. Я ненавижу зубы. Я бы хотел жить в мире птиц. Вы, Кароль, красивая, даже несмотря на то, что у вас есть зубы. Очень красивая.
— Потому что я — шестая.
— Шестая?
— Здесь пять очень молодых и чрезвычайно милых девушек. И, к тому же, еще одна женщина, не предусмотренная программой. Вот, может быть, почему я этим вечером оказалась красавицей.
Она почувствовала, как ей в спину впились ногти Омера.
— Вы спали с Уилфридом, мадам Эйдер?
— Нет.
— Нет?
— Совершенно верно.
— Если бы это было так, я первым бы оценил все остроумие такой необычной ситуации. Но вы дурачите меня, вы оба, потому что он такой же мистификатор.
— Омер, ваши ногти.
— Как бы я хотел иметь возможность убить вас. Но, увы, результатом этого невинного развлечения будут тюремные стены.
— А что такое для вас тюрьма?
— О, моя любовь, это значит потерять свое тело, а я еще очень хочу погулять с его помощью. А вы нет?
— Не прижимайте меня так сильно. Если вам у себя на груди нужно непременно чувствовать живое существо, позовите Нэнси или Люси.
— Мадам Эйдер, я охотно послал бы анонимное письмо мсье Эйдеру.
Она отшатнулась от него, едва заметная улыбка пробежала по ее губам:
— Да, вы можете это сделать.
— Я опасное создание, Кароль. Я — ядовитое растение, поганка, мухомор.
— Вы хвастаетесь, Омер. Вы самый обычный человек, немножко неудачник.
Он спокойно прижал ее к себе, укусил прядь волос на затылке.
— Как жарко, — пожаловался кто-то.
— В самом деле, этот камин просто невозможен.
Уилфрид и Фрэнк беседовали, сидя за столом, заставленным бутылками. Лелио горланил заупокойную мессу, вытянувшись на столе, как в гробу и поставив по бокам свечи. Девушки танцевали босиком. Брюно ел оливки, стараясь выплевывать косточки как можно дальше.
Все вышли на улицу. Ночь была на редкость мягкой и ясной. Лунный свет окрашивал молчаливый сад в голубые тона. Статуя 1900 года взирала на приближающуюся толпу пустыми зрачками. Посреди крошечного бассейна, распускаясь, как цветок, булькал фонтанчик. Этот величавый покой покорил их, и все улеглись на траву с чувством благодарности за такую возможность. Фрэнк зарылся в траву лицом. На колокольне отбили время: два часа.
— Вот интересно, есть ли Бог? — спросила Нэнси, переворачиваясь на спину и глядя на звезды.
Фрэнк приподнял голову:
— Ну вот, начинается глупый женский разговор.
— Если бы его не было, — ответила Эдвидж, — тебя не было бы здесь.
— А я, я все равно была бы здесь! — заявила Валери.
— Что вы об этом думаете, Уилфрид? — спросила Нэнси.
Уилфрид, сидя на траве в нескольких шагах от Кароль, внимательно посмотрел на звезды:
— Его нет.
— Вы в этом уверены?
— Нет.
— Ну и?
— Подождите! Он существует. Но это одно и то же.
— С вами нельзя поговорить серьезно. Есть у кого-нибудь сигареты?
— Держи.
— А мне бы хотелось, чтобы он был, — снова подала голос Нэнси. — Когда он увидит меня, он захочет меня как женщину. Я стану его женой. Его женушкой. И ничьей, только его.
— Ничьей, только его! — рассмеялся Фрэнк.
— Вот именно. Я никогда не изменю Богу.
— Послушайте ее, нет, вы только послушайте ее! Эта девица хочет заняться любовью с Богом!
— А почему нет? Разве он не мужчина?
— Это не мужчина, идиотка, это Бог.
— Ну и что, в самом деле! Я не дура. Хоть Иисус и Бог, но он — мужчина. Он носил кальсоны.
Все загоготали. Омер приподнялся на локте:
— Смеетесь? Великолепно! Смеетесь над кем-то или над чем-то?
— Над Богом. Нэнси хочет переспать с ним.
— А он что, не хочет? Он здорово загордился, этот мсье.
Лелио, изображая императора, завернулся в какую-то занавеску. Все пили. Шампанское. Виски. Без разбора. Омер подполз к Кароль и целовал ей руку. Пробило три часа…
— Пожалуй, я пойду к мессе, — вздохнула Валери…
Потом пробило четыре часа. Ночь становилась светлей. Эдвидж спала у подножия статуи.
— Кто из нас умрет первым? — задал вопрос в пространство Омер. Он выставил палец перед носом — выбираю имя наугад.
Палец указал на спящую Эдвидж.
— Ты!
— Почему она? — поинтересовалась Кароль, потихоньку отодвигаясь от Омера.
— Потому что она спит, душа моя, потому что она спит, и потому что умереть — значит, заснуть, заснуть — умереть, и так до бесконечности.
— Это уж совсем не смешно, — запротестовала Люси. — Так не веселятся. Вы нам уже надоели с Богом и со смертью. У меня когда-то были знакомые молодые люди, которые смеялись не переставая.
— Интересно посмотреть, может, они до сих пор смеются. Вот бы я удивился, — съязвил Фрэнк, поднимая голову.
Вдалеке, на дворе фермы, зарокотал трактор. Фрэнк потянулся, прошелся по траве.
— Уилфрид, не хотите ли прогуляться со мной немножко?
Уилфрид бросил вопросительный взгляд на Кароль: может ли он оставить ее один на один с Омером. Она прошептала:
— Идите, Уилфрид.
Он догнал Фрэнка. В полном молчании они дошли до приоткрытых ворот. Фрэнк прошел в них. Уилфрид заметил, что на них висит замок.
