Редьярд Киплинг - Свет погас
И тут сбылось пророчество, изреченное в мыслях. Если б он мог так обнять Мейзи, если б он поцеловал ее и она ответила на поцелуй - вот тогда... Он крепче прижал девушку к груди, потому что боль обожгла его, словно удар хлыста. А она меж тем искала способа объяснить ему, какая жалкая судьба постигла Меланхолию. Но в крайнем случае, ежели этот человек и взаправду хочет, чтоб она осталась с ним и принесла ему утешение - ведь стоит ей уйти, и он наверняка снова погрязнет в тоске, - ежели так, он лишь слегка огорчится, не более того. Даже любопытно поглядеть, чем это кончится, а жизнь научила ее считать за благо, когда мужчина побаивается своей подруги.
Она смущенно засмеялась и выскользнула из его рук.
- На вашем месте я и думать забыла бы об этой картине, - начала она, пытаясь отвлечь его внимание.
- Да ведь картина где-то здесь, только заставлена другими полотнами. Поищи-ка, Бесс: ты знаешь ее не хуже, чем я.
- Знать-то знаю... но...
- Но что же? Ты ведь умница и сможешь продать ее перекупщику. Женщины умеют торговаться, как никто из мужчин. За такую вещь можно выручить восемь, а то и девять сотен фунтов, это будет совсем не лишним для... для нас. Просто долгое время мне не хотелось про нее вспоминать. Она так тесно связана с моей жизнью. Но мы не оставим и следа от прошлого, освободимся до конца - да? Начнем все сначала?
Теперь она глубоко раскаивалась, потому что знала цену деньгам. Но вполне могло статься, что слепой переоценивает собственную работу. Мужчины, уж это известно, до нелепости похваляются делом своих рук. Она виновато хихикнула, как служанка, которая сломала хозяйскую трубку и теперь пробует оправдаться.
- Вы уж меня извините, но, помните, я... я осерчала на вас перед отъездом мистера Торпенхау?
- Даже очень, моя крошка. И, честное слово, я готов признать, что ты имела право на это.
- Тогда я... неужто мистер Торпенхау и впрямь вам не сказал?
- Чего не сказал? Господи, да брось ты волноваться попусту, лучше поцелуй меня еще разок.
Он начал понимать, уже не в первый раз за свою жизнь, что поцелуи подобны медленно пьянящему зелью. Чем больше их вкушаешь, тем больше хочется. Бесси тотчас поцеловала его и шепнула:
- Я до того рассердилась, что стерла эту картину скипидаром. Но вы на меня не сердитесь, правда?
- Что? Ну-ка повтори!
Он стиснул ее запястье.
- Я ее проскипидарила и соскоблила ножом, - поговорила Бесси, запинаясь. - Думала, вы нарисуете другую, такую же в точности. Ведь вы нарисовали другую? Ой, пустите руку, мне же больно.
- Осталось от нее хоть что-нибудь?
- Н-ничего, почитай, даже никакой видимости. Вы уж извините... я не думала, что это вас так разогорчит. Я хотела только пошутить. Вы не будете бить меня?
- Бить тебя! Нет! Но мне надо подумать.
Он все еще стискивал ее запястье и стоял, устремив невидящие глаза на коврик. Потом тряхнул головой, как норовистый бычок, который порывался бежать, но получил удар кнутом по носу и вынужден снова покорно плестись на бойню. Много недель он отгонял прочь самую мысль о Меланхолии, потому что она была частью его погибшей жизни. Когда же Бесси вернулась к нему и появились хоть какие-то виды на будущее, Меланхолия - еще более прекрасная в его воображении, чем некогда на холсте, - воскресла вновь. Она могла бы приумножить его доходы, что позволило бы ему ублажать Бесс и окончательно выкинуть из головы Мейзи; а кроме того, он вкусил бы почти забытое наслаждение успехом. И вот теперь, из-за глупости зловредной девчонки, впереди не осталось ничего - даже надежды когда-нибудь привязаться к этой самой девчонке всерьез. Но всего ужасней то, что он, введенный в заблуждение, выглядел тогда смешным в глазах Мейзи. Женщина способна простить мужчину, который погубил ее работу, дело всей ее жизни, если только он дарит ей свою любовь; мужчина может простить всякого, кто погубит его единственную любовь, но никогда не простит уничтожения своей работы.
- Пст... пст... пст, - процедил Дик сквозь зубы, потом тихонько рассмеялся. - Это дурной знак, Бесси, и - ежели принять в соображение многое множество разных обстоятельств - поделом мне такая кара за все, что я натворил. Разрази меня гром! Вот почему Мейзи от меня убежала. Подумала, наверное, что я совсем рехнулся, - и винить ее не приходится! Картина погибла безвозвратно - ведь так? Что же побудило тебя это сделать?
- Больно уж я тогда осерчала. Но теперь другое дело... теперь я горько жалею об ней.
- Сомнительно... но все равно, это уже не имеет значения. Я сам виноват, потому что совершил ошибку.
- Какую ошибку?
- Этого тебе не понять, моя дорогая. Боже всемогущий! Подумать только, презренный комок грязи вроде тебя оказался на моем пути и выбил меня из седла!
Дик разговаривал сам с собой, а Бесси судорожно пыталась высвободить руку от его крепкой хватки.
- Я не комок грязи, вы не смеете так меня обзывать! Я сделала это, потому что ненавидела вас, но теперь я жалею, потому... потому что вы...
- То-то и оно - потому что я слепой. Нет ничего превыше деликатности в житейских мелочах.
Бесси разразилась рыданиями. Она не могла стерпеть, чтоб ее удерживали против воли; ей было страшно видеть слепое лицо, его странное выражение, и к тому же она жалела, что ее величайшая месть вызвала у Дика только смех.
- Хватит плакать, - сказал Дик и обнял ее снова. - Ты ведь просто-напросто хотела поступить по справедливости.
- Я... я не комок грязи, и ежели вы станете так меня обзывать, я больше никогда не приду.
- Ты не знаешь, что ты со мной сделала. Я не сержусь - право же, ничуть. Помолчи минутку.
Бесси съежилась в его объятиях. А он первым делом подумал о Мейзи, и мысль эта была невыносима, словно кто-то прижег ему раскаленным железом кровавую рану.
Для мужчины не проходит безнаказанно попытка сблизиться с испорченной женщиной. Первая горечь - первое чувство утраты, это лишь пролог к пьесе, потому что бесконечно справедливое провидение, которое тешится, заставляя людей страдать, предопределило, дабы мучения неотвратимо возобновлялись, и притом в пору высшего блаженства. Такую боль равно обречен изведать всякий, кто отринул свою единственную любовь или сам был ею отринут, а потом, среди ласк новой подруги, принужден это осознать. Лучше остаться в одиночестве и страдать только от одиночества, пока есть возможность отвлечься, занимаясь повседневной работой. Когда же потеряно и это средство, такого человека остается лишь пожалеть и предоставить самому себе.
Обо всем этом и о многом другом размышлял Дик, прижимая Бесси к груди.
- Наверное, Бесс, ты даже не знаешь, - сказал он, поднимая голову, что бог справедлив и грозен, но к тому же он умеет позабавиться. А мне поделом - право, поделом! Будь Торп здесь, он понял бы это: ему ведь тоже досталось от тебя, моя девочка, но только самую малость. Я его спас. Хоть бы кто-нибудь это оценил.
- Пустите меня, - сказала Бесс, и лицо ее омрачилось. - Пустите.
- Всему свое время. Ты училась когда-нибудь в воскресной школе?
- Никогда. Пустите, вам говорю: вы надо мной смеетесь.
- Вовсе нет. Я смеюсь над собой... Вот: "Других спасал, а себя самого не может спасти". Это изречение в школах не зазубривают. - Он отпустил ее руку, но преграждал дорогу к дверям, и она не могла убежать. - Какое бесчисленное множество бед может натворить одна ничтожная девчонка!
- Я жалею... ужас как жалею об вашей картине.
- Зато я нисколько. Я благодарен тебе за то, что ты ее испортила. О чем, бишь, мы говорили перед тем, как ты помянула про это дело?
- О переезде... и о деньгах. Чтоб мы с вами уехали.
- Да, конечно, мы уедем... вернее, уеду я.
- А я как же?
- Ты получишь полсотни фунтов за то, что испортила картину.
- Стало быть, вы уже не хотите...
- Боюсь, что нет, моя дорогая. Не горюй, ты получишь полсотни фунтов в полное свое распоряжение, накупишь красивых тряпок.
- Вы ж сами сказали, что не можете без меня.
- Еще совсем недавно это была правда. Но теперь мне лучше, спасибо. Подай-ка мою шляпу.
- А ежели не подам?
- Это сделает Битон, и ты потеряешь полсотни фунтов. Только и всего. Давай шляпу.
Бесси выругалась шепотом. Ведь она пожалела этого человека со всей искренностью и почти с такой же искренностью поцеловала его, потому что он не лишен привлекательности; ее радовала мысль, что как-никак она до поры до времени станет оказывать ему покровительство, а главное, должен кто-то распоряжаться четырьмя тысячами фунтов! Теперь же, только потому, что она проболталась и чисто по-женски не устояла перед искушением самую малость его уколоть, не будет у нее ни денег, ни вожделенной обеспеченности, ни нарядов, ни приличного общества, ни возможности разыгрывать из себя благородную даму.
- Набей мне трубку. Хоть табак и утратил вкус, неважно, мне надо все обдумать. Бесс, какой сегодня день недели?
- Вторник.
- А почтовый пароход отплывает по четвергам. Какой же я был дурак слепой дурак! Двадцати двух фунтов хватит, чтоб вернуться домой. Накинем десятку на непредвиденные расходы. Остановлюсь у мадам Бина, по старой памяти. Всего, стало быть, тридцать два фунта. Да еще в сотню обойдется последнее путешествие - черт возьми, видел бы меня сейчас Торп, глаза бы выпучил от удивления! - значит, в общей сложности выходит сто тридцать два фунта, остается еще семьдесят восемь на бакшиш - без этого мне не обойтись и на разные разности. Чего ты плачешь, Бесс? Ты не виновата, девочка: виноват лишь я сам. Утри же глаза, глупенькая, смешная мышка, и проводи меня! Надо взять балансовую и чековую книжки. Обожди минуточку. Четыре процента с четырех тысяч фунтов - чистая прибыль обеспечена - составят сто шестьдесят фунтов в год, да сто двадцать - тоже чистоганом, - всего двести восемьдесят, а двести восемьдесят да еще триста обеспечат одинокой женщине возможность купаться в роскоши. Бесс, идем в банк.
