Дэвид Блидин - Банк
— Меньше дураков будут выбрасывать по пять баксов за чашку латте в «Старбаксе», — фыркнула мать.
Я ушам своим не верил. Вечером в понедельник сижу в ресторане, трачу ценнейшее время, предназначенное для натаскивания Инструментов, а надо мной издеваются и высмеивают за то, о чем мечтает любой родитель: чтобы чадо засучило рукава, устроилось на работу и перешло на самообеспечение. Вместо сочувствия, которого я жажду всем сердцем (о, эта сладкая, сладкая жалость), я получаю ничем не заслуженное презрение?!
Справа послышался оглушительный фаянсовый взрыв: мальчишка спихнул со стола тарелку с уткой му-шу. Младенец засмеялся и захлопал в ладоши, горе-родители сорвались со стульев. От поднявшейся суматохи моя головная боль достигла апогея, и, не имея сил дольше терпеть этот бардак, я рявкнул на весь зал:
— А не заткнуться ли вам всем, да побыстрее?
Получилось громче, чем я хотел. Значительно громче. Все замерли: родители за соседним столом, мои родители, официанты в дурацких широких поясах-шарфах и пиратских жилетках и младенец с соплей, висевшей из одной ноздри.
Все ожили, когда глава семейки Адамсов сжал кулаки:
— А ну, повтори!
— Он не хотел никого обидеть, — сказала моя мать с извиняющейся улыбкой и покрутила пальцем у виска. — Болезнь де ла Туретта, знаете ли.
— Спасибо, — буркнул я.
К нам тут же подсеменил китаец в белом смокинге — должно быть, один из тех, кто готовил рис неисчислимых сокровищ, и быстро заговорил:
— Не нужно проблем. Не нужно проблем. Пожалуйста, уходите!
Нас даже проводили до выхода, мимо пруда с обдолбанными рыбами. На улице я удивился, когда успела наступить весна — погода была слишком теплой для моей зимней куртки. Неловкое молчание нарушил отец, ошеломленно покачав головой:
— Двадцать три года, и так разговаривает с незнакомыми людьми! О чем ты думал, Бога ради?
У меня громко заурчало в животе. Не то чтобы от стыда, скорее, от обиды на бесславное окончание драгоценного часа свободы вне Банка, хотя не исключаю, что всему виной жареный рис.
— Ну, погорячился. Последние месяцы на работе сумасшедший дом…
— Опять работа, — поморщился отец, доставая из кармана сигару. — Ничего, кроме работы.
Прикурив, он продолжил:
— Ты слишком молод для жизни канцелярской крысы. Тебе нужно ходить по клубам, ресторанам, чаще развлекаться. Танцуй, пока молодой, понимаешь? Вот женишься — и захочешь поразвлечься, да не до того будет.
— Я знаю.
Мы подошли к машине родителей. Мама коротко поцеловала меня в щеку.
— Так ты придешь на спектакль?
— Я постараюсь, но там будет видно…
Садясь на пассажирское сиденье, мама нахмурилась:
— Знаешь что, не беспокойся. Дядя Боб говорил, что хочет пойти. Я передам ему твой билет.
— Мне просто нужно еще раз проверить…
Но она уже захлопнула дверцу машины и, нахмурившись, смотрела на меня из-за стекла.
Меня вызвали в кабинет Британского Чокнутого. Как всегда раздраженный, начальник помахал экселевской распечаткой.
— Это вы сводили расчеты?
— Да, — кивнул я. — Вместе с новыми сотрудниками.
— Ну что ж, отвратительно, — скривился он. — Я просмотрел навскидку и за десять секунд нашел массу несоответствий.
Нет, это уже какой-то «День сурка». Каждое утро начинается с нудного разговора об одном и том же. Я стою перед столом начальника, он отчитывает меня за мелкие недочеты, а я покорно обещаю исправиться на будущее.
— Смотрите, здесь эта цифра уменьшилась на две десятых, а здесь — на три! Такая халтура не пойдет.
Он пронзительно смотрел на меня через толстые линзы очков. Волосы на шее все еще вставали дыбом от его взгляда, но это была чисто физиологическая реакция: я успел слишком хорошо узнать Британского Чокнутого, чтобы ощущать прежнее отчаяние, и привычно произнес то, что босс ожидал услышать:
— Не понимаю, как я это пропустил. Виноват, обещаю больше не допускать ничего подобного.
Наши взгляды встретились, и мы одновременно вздохнули, словно близнецы Боббси[48]. Момент единства душ. И сразу отвели глаза с взаимной неловкостью.
Босс кашлянул и сказал:
— Переделаете и через десять минут положите мне на стол.
— Конечно.
Он свел брови при мысли о неминуемом разочаровании — с меня станется принести расчеты пятью минутами позже назначенного срока.
— Вам все ясно?
— Да, все.
— Очень хорошо.
От: ЛулуХейфеншлифен@theBank.com
Кому: Всем сотрудникам
Напоминаю, в субботу Самая Холодная Рыба в Пруду приглашает всех на барбекю и партию в пул. Время: с часа дня до заката. Рекомендуемая форма одежды: свободная. Не стесняйтесь приводить с собой друга или подружку и не забудьте шорты! Схема проезда прилагается.
— Ты снова придешь с той азиатской шлюшкой, поросеночек? Ох и темперамент у нее, прости Господи… Ну ничего, мы не подпустим ее к бару с крепкими напитками.
— Нет, Лулу, я ее не приведу.
— Как это — не приведешь? — возмутилась Лулу.
— По-моему, одного раза хватит.
Сегодня Лулу Хейфеншлифен завернулась в белую простыню, дополнив наряд золотистыми шлепанцами и огромными серьгами-кольцами, немилосердно оттягивавшими мочки ушей.
Пессимист вернулся из копировальной и пришел в ужас.
— Лулу, что ты нацепила? В «Фалун гонг»[49] записалась, что ли?
— Майн готт, ты никогда не видел тоги?
Пессимист недоверчиво приподнял бровь:
— Лулу, ты ходишь в тоге в финансовом учреждении?
— А что? — погрозила она пальцем. — Уверяю вас, поросятки, древние римляне отлично разбирались в том, что нужно носить.
— Еще они знали толк в разнузданных оргиях, — фыркнул Пессимист.
— Не будь пошлым, цыпленочек!
— Не веришь — не надо. Это исторический факт.
— М-м-м-м-м, — промурлыкала Женщина с Шарфом, когда я легонько провел пальцем по ее красиво очерченной скуле.
Было далеко за полночь, я только что пришел — такая практика сложилась у нас за несколько месяцев: если ее соседка была в отъезде, я заходил после работы или она приезжала ко мне. Начинали мы с короткого разговора:
— Ну что, как работа?
— Нормально, а у тебя?
— Ничего нового.
— Отсутствие новостей — хорошие новости.
— Да уж…
Затем вплотную занимались друг другом и засыпали. В шесть часов звонил будильник, один из нас сонно обещал встать и приготовить завтрак, но обоюдная любовь к кнопке будильника приводила к тому, что ближе к полвосьмому мы судорожно собирались и вылетали из дома.
Если поразмышлять, девяносто пять процентов нашего романа проходило в тумане одуряющей усталости. Не подумайте, что я жалуюсь и все такое.
— Куда ты смотришь? — зевнула она.
Я засмотрелся на ее профиль: мягкие линии лица контрастировали с резко очерченным волевым подбородком, длинные ресницы были густыми, как кисти для рисования.
— На тебя.
И нагнулся поцеловать ее веки. Мысль, что все это закончится через четыре, нет, пять месяцев, сводила с ума. Я слушал ее тихое дыхание, ровное, как метроном, когда она прошептала:
— Сегодня мне пришло уведомление о зачислении из Беркли.
Тесно прижавшись к Женщине с Шарфом, повторяя изгибы ее тела, я провел носом по ее шее сзади.
— Ну что ж, прекрасно! А разве ты хотела не в Колумбийский?
— Нет, в Беркли.
Она немного отстранилась. Я подвинулся ближе и погладил плечо, но она каменно напряглась от моего прикосновения. Черт знает что.
— Что происходит? Ты же должна прыгать от восторга!
Она перевернулась на другой бок, ко мне лицом, и положила руку под голову.
— Тебе что, все равно?
— Ты о чем?
Она закрыла глаза и сказала:
— В сентябре, уже в сентябре, я буду учиться на другом конце страны. Осталось пять месяцев. Это что, не важно?
Она уткнулась лицом в согнутую руку — волосы рассыпались по простыне черным шелком. Я подтянулся и сел, опираясь спиной на изголовье.
— Важно, конечно. Но я узнал об этом несколько месяцев назад, так что для меня это не сюрприз.
Она молчала, не поднимая головы. Ну что за фигня, я опять все испортил.
— Признаю, мне это не особенно нравится, но разве у меня есть выбор, кроме как принять твое решение? Ты нашла свою дорогу в жизни, сама сказала.
Она подняла голову и простонала:
— Но это же в Калифорнии!
— Да, не самая идеальная расстановка, — промямлил я, — но мы всегда сможем устроить свидание где-нибудь на полпути.
— С твоим-то графиком? Не смеши меня.
Я что-то начал уставать от наездов — что вообще происходит? Сначала родители взбрыкивают, поскольку мой рабочий график не стыкуется с каким-то дурацким спектаклем, теперь этот вздор. Сама решила со мной расстаться — я же ничего дурного не делал! Женщина с Шарфом продолжала:
