Ганс Носсак - Спираль
- На четвертой?.. Хорошо, и что же вам еще нужно? Значит, она нашлась. Тогда все в порядке.
- Но вы ведь только что утверждали, будто оставили ее на кухне.
- Какое это вообще имеет значение? Выходит, я держал ее в руке и поставил на ступеньку, чтобы она мне не мешала. Вы ведь сами видите, что у меня не было времени обращать внимание на такие мелочи.
- Гм. А когда вы поставили пепельницу на ступеньку?
- Когда? О боже, какие странные вопросы. Не помню. И не понимаю, почему...
- И мы многое не понимаем. Не понимаем, например, почему вы даете такие сбивчивые ответы. Почему?
- Но я ведь пытаюсь объяснить вам, господин председатель суда, речь шла о жизни и смерти. Кто в такие минуты заботится о столь нелепых предметах, как эта пепельница?
- Вы считали, что вашей жизни угрожает жена?
- Моя жена? Как это ужасно. Лучше вовсе не говорить ни слова. Вы нарочно толкуете все превратно.
- А я вот не вижу никакого превратного толкования. Мы просто устанавливаем тот факт, что вы все еще держали пепельницу в руке, когда ваша жена спускалась по лестнице.
- Почему бы мне не держать ее? Ведь это не имеет значения.
- Вы не можете случайно вспомнить: когда вы поставили пепельницу, была ли ваша жена еще на лестнице или уже спустилась вниз?
- Нет. То есть...
- Говорите.
- Что означает ваш вопрос?
- По-видимому, речь шла о секундах или даже о долях секунды. Вы ведь сами говорили о секунде кошмара. Суд непременно хочет понять, что вы имели при этом в виду.
Председатель суда говорил деловито, не выделяя отдельных слов, и глядел на подсудимого скорее со скучающим выражением лица. Подсудимый явно намеревался ответить быстро, как он отвечал до этого, открыл даже рот, но потом вдруг замолк и побелел как полотно. Казалось, он вот-вот упадет в обморок. Этого, однако, не случилось. Он медленно, словно сомнамбула, словно неожиданно забыв, где находится, подошел к столу, за которым сидели судьи; председатель так и не успел остановить его. Опершись обеими руками на стол и наклонившись далеко вперед, подсудимый спросил свистящим шепотом:
- Ее нашли?
Навряд ли его вопрос расслышали в зале, тем не менее публика заметно заволновалась. Все, как видно, подумали, что у подсудимого вырвалось решающее признание; то обстоятельство, что признание это не услышали в зале, только увеличивало беспокойство. Незнакомые люди переглядывались, несколько человек приложили руки к ушной раковине, чтобы не упустить ни слова. И в конце концов кто-то из публики крикнул:
- Говорите, пожалуйста, громче!
Адвокат вскочил, чтобы прийти на помощь своему подзащитному, но председатель суда сделал отстраняющий жест рукой.
- Прошу вас, подождите минуточку, господин адвокат. Сейчас я дам вам слово. - Однако председатель суда, по-видимому, был весьма рад тому, что обстановка хотя бы на короткое время разрядилась. Очень спокойно он опять обратился к подсудимому. На этот раз он говорил прямо-таки отеческим тоном: - Мне кажется, я неправильно понял ваш вопрос.
- Это невозможно, - сказал подсудимый.
- Что невозможно?
- Я вышел из дома вместе с пей, я потерял ее из виду, только когда поднялась вьюга. А вы здесь утверждаете, будто я убил ее с помощью пепельницы. Нет, такого не могло случиться. Это не я. Ведь я... А если вы ее нашли, то почему не сказать сразу? Зачем вы устроили мне такую пытку?
- Успокойтесь, пожалуйста, подсудимый. Мы...
- Где же ее нашли? - закричал подсудимый.
- Вашу жену не нашли.
- А что с пепельницей?
- Пожалуйста, идите на свое место и попробуйте немного успокоиться.
Подсудимый и впрямь отправился на свое место, но при этом энергично тряс головой и, обращаясь к публике, говорил:
- Надо мной здесь насмехаются.
Адвокат в резких выражениях заклеймил метод судопроизводства, при котором его подзащитного мучат подозрениями, хотя точно знают, что эти подозрения совершенно беспочвенны. Он даже упомянул о "средневековых методах".
Председатель суда возражал ему извиняющимся тоном: из-за необычности дела суд счел необходимым выяснить, не могло ли соответствующее душевное состояние подсудимого, ну, скажем, стресс, привести к какому-либо решительному поступку, тогда желание избежать его, остановиться при известных обстоятельствах может объяснить последующие события.
Если речь идет о стрессе, начал адвокат, то что ни говори, а навряд ли человек... Он, видимо, хотел сказать, что при этом человек не мог бы избежать наказания или нечто в этом роде, но подсудимый прервал его.
- А я вам почти поверил, - обратился он с упреком к председателю суда. - Это ведь не годится. Такие обвинения нельзя бросать на ветер.
- Почти? - переспросил председатель суда, не теряя самообладания из-за неподобающего тона подсудимого. - На это я могу сказать: если кто-нибудь вдруг обвинит меня в том, что я свою жену... ну, предположим, сделал с ней что-нибудь дурное, то я ему никогда не поверю.
- Стало быть, вы никогда не оказывались в такой ситуации, в какой оказался я, господин председатель суда, и в которой я нахожусь по сию пору! На свете нет ничего надежного, ничего, ничего... И прежде всего ненадежны слова.
На помощь председателю суда пришел прокурор. Не постарается ли вспомнить подсудимый, какая лампа горела на лестнице?
Никакая.
Значит, свет горел на кухне?
На кухне? Нет, ни в коем случае. Кухонный выключатель настолько громко щелкает, что подсудимый никогда не зажигает там ночью свет. Да и к чему, собственно? Каждый сантиметр, каждую дверную ручку он изучил за много лет на ощупь.
- Да, да, очень деликатно с вашей стороны не щелкать выключателем, похвалил подсудимого прокурор.
Очевидно, дверь гостиной стояла открытой, и света люстры с пятью рожками вполне хватало...
Люстры? Нет, она наверняка не горела. Зачем? От нее такой неприятный яркий свет. От люстры болят глаза. Но настольная лампа, конечно, горела.
Ага, настольная лампа. Не была ли она чересчур слабой чтобы освещать лестницу сквозь открытую дверь?
Зачем же ее было освещать?
- Ну, к примеру, для вас, чтобы вы сумели заметить: ваша жена плачет.
- Это можно было с тем же успехом заметить и в темноте. Даже гораздо вернее. Да и вообще теперь у меня перед глазами стоит нарисованная вами картина: жена распростерта у первой ступеньки лестницы, она убита, я убил ее этой дурацкой пепельницей. Что вы наделали? Да, а я стою рядом, наклонившись над ней. Пусть бы вы лучше не вызывали эту картину из тьмы. Теперь мы должны будем всю жизнь опасаться, как бы сна не стала явью.
Адвокат разразился пространной речью, в которой выразил недовольство ведением дела: суд пытается насильно, с помощью логических построений, восстановить сцену, которая находится за гранью логики. И председатель и прокурор уже могли давным-давно понять, что обычный порядок следствия в применении к его подзащитному приводит к совершенно ложным выводам. Раньше и он, адвокат - подзащитный, видит бог, не облегчает ему задачу, не дает ни малейшей возможности помочь, - раньше и он по закоренелой юридической привычке подозревал, будто существуют какие-то обстоятельства, которые подзащитный скрывает, и именно это сбивало его с толку, он попадал в заколдованный круг. В заколдованном круге находится сейчас и суд. Но вот в один прекрасный день адвокат решил взглянуть на дело с прямо противоположной стороны, предположить, что его подзащитный не только ничего не скрывает, а как раз напротив - пытается высказать больше того, что люди высказывают как на суде, так и в обыденной жизни. Даже больше того, что может выразить человеческий язык. Все недоразумения, которые здесь возникли, произошли по одной-единственной причине: его подзащитный хочет объяснить метафизические понятия обычными словами. Навряд ли в этом зале есть хоть один человек, который сомневается в том, что метафизическое - что бы мы под этим ни подразумевали - это не только некая ирреальная абстракция, но и в высшей степени реальная субстанция, оказывающая решающее воздействие на нашу земную жизнь. Его подзащитный достаточно часто подчеркивал, что он, безусловно, приветствует и суд и законы, ибо они препятствуют неуместному вторжению метафизического в заведенный испокон веку порядок. Но ясно и другое: метафизическое не может быть предметом юридических дебатов. В качестве примера адвокат привел отношения полов: метафизический момент играет в них роль, которую трудно переоценить, нагнетает напряжение.
Он, адвокат, намеренно выбрал именно этот пример, так как пример, по-видимому - хоть и трудно объяснить почему, - чем-то напоминает разбираемое дело. Кто решится рассказать вразумительными словами о мгновении слияния двух любящих существ? Ну хорошо, мы знаем все о физиологических функциях организма и считаем также, что нам известна психологическая сторона близости, что, кстати сказать, тоже связано с физиологией. Но все это ничего не говорит об упомянутом мгновении, как о таковом; по существу, мы знаем лишь его предварительные условия и последствия. Само мгновение явно ускользает из нашего сознания, в воспоминаниях остается лишь неясное ощущение не то счастья, не то муки или, точнее говоря, ощущение провала: человеку кажется, будто на время отступили все привычные логические и физические законы. Об этом отступлении реальности много раз говорилось в ходе процесса; оно рассматривалось чуть ли не как оскорбление законов, причем с точки зрения некоего абсолюта. Чего стоит, однако, закон, который на время можно отстранить и который следует обходить? Да, следует. Ведь суд, стоящий на иной точке зрения, неизбежно придет к выводу, что каждый, кто признает: секунду он ни о чем не думал, - есть преступник, ибо он оскорбил закон тем, что позабыл о нем. Совершенно очевидно, что подобная позиция приведет к полнейшему уничтожению всяких живых эмоций.
