Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
Ракеты это было действительно что-то совсем новое, что внесло сумятицу и в йокенские воздушные бои. Герман соорудил у пруда рядом с заросшей пожарной ямой стартовую площадку для ракет Фау-1 и запускал оттуда комья глины в лягушек реки Темзы.
Вовериша - своими глазами! - видела, как ракета с огромным огненным хвостом, голубой светящейся головой и металлическим корпусом, блестевшим в лунном свете как серебро, медленно, не быстрее кареты, тянулась над Вольфсхагенским лесом в направлении Англии. Откуда только эта ракета взялась? Наверняка сбилась где-то с дороги и сделала круг над Йокенен.
А вот чего никто в то лето не видел, так это краха группы армий "Центр" совсем рядом с Восточной Пруссией. Она просто исчезла в болотах между Белоруссией и Литвой, да так, что от Витебска и Барановичей не донеслось даже грома канонады.
Для Петера в это лето открылся новый мир. Началось с того, что он как-то вдруг подъехал к дому Германа на велосипеде. На велосипеде были даже новые шины.
- Мама принесла, - сказал он и дал Герману проехать пару кругов по выгону. Но это было не все. Петер вытащил из кармана толстую плитку шоколада и задвинул Герману в рот. Тоже мама принесла. Она приносила столько нужных вещей, что Петеру уже больше незачем было ходить ловить рыбу. Если он и отправлялся на ловлю, то только из баловства, чтобы вспарывать карасям животы и бросать в воду. Откуда сваливалась вся эта благодать, Петеру было не совсем ясно, но кто же станет допытываться?
- Внучек, не объешься, - сокрушалась слепая бабушка, услышав, как Петер открывал банку какао, смешивал коричневый порошок с сахаром и ложку за ложкой глотал сухую смесь. На кухонной полке банки с горохом, копченым мясом и сыром, пакеты с овсяными хлопьями и чечевицей слишком бросались в глаза. Петер сделал для них укрытие на кирпичном полу под кроватью слепой бабушки. Собранное там имущество стало привлекать мышей. У Петера началась настоящая война с мышами. Не успела у Ашмонайтов появиться в доме еда, эти скотины повылезали из всех углов! Как будто только этого и ждали. Петер заткнул все дыры, но они стали бегать через дверной порог и открытые окна. Он соорудил вокруг банок и пакетов заграждение из мышеловок, утащенных со склада поместья. Но и это оказалось не лучшим решением - хлопая ночью, мышеловки не давали слепой бабушке спать.
- Что только теперь будет? - удивлялась бабушка неожиданному сюрпризу, когда Петер, отрезав кусок копченой колбасы, давал ей пожевать.
Когда мать по вечерам приходила домой после работы в поместье, Петер исчезал, так что его не приходилось и просить. Он знал, что она моет запылившиеся ноги и тело до пояса, а иногда и раздевается совсем и моется над деревянным ушатом.
- Опять уезжаешь? - спрашивала слепая бабушка. - Так ведь ни один человек не выдержит.
- Все равно скоро всему конец, - отвечала мать Петера. Откуда она знала? От солдат на дренгфуртском продовольственном складе. А уж им было известно.
- Всему конец... всему конец, - в задумчивости повторяла слепая бабушка.
- А мне всего только тридцать, - продолжала мать Петера и вытаскивала из шкафа выходное платье.
Но слепая бабушка ее больше не слушала. Она пела "Поставь нас на пути своя" и "Иисус моя опора".
Когда мать надевала белое летнее платье в голубой горошек, Петер находил ее весьма хорошенькой. Он пробирался вокруг дома, чтобы посмотреть, как она отъезжает. Вытаскивал для нее велосипед из сарая и накачивал шины. Обычно она, уезжая, что-нибудь говорила Петеру вроде: "Ты уже сделал уроки?" или "Не забудь помыть ноги, Петерка" или "Дай бабушке чего-нибудь поесть".
До предместья Дренгфурта езды было не больше получаса. Там она поворачивала на поле, на котором организация "Тодт" за какие-то четыре недели соорудила дюжину бетонных хранилищ, каждое величиной с вокзал. Корпуса распластались по земле и снаружи выглядели, как невозделанное поле. В них хранился запас продовольствия для прекратившей свое существование группы армий "Центр": сыр, копченая колбаса, сухари, мармелад, сладости, горох, чечевица.
Часовой ее уже знал, поднимал шлагбаум и пропускал на территорию склада. Обычно она ехала к фельдфебелю Роберту, но иногда Роберт посылал ее и к кому-нибудь другому. Все они жили на этом поле среди банок с сыром и сухарей и изнывали от скуки.
Она долго не задерживалась. Утром на работу. Надо рано вставать. Только по субботам она оставалась в Дренгфурте подольше. Перед отъездом в обратный путь (с запасами группы армий "Центр" на багажнике) она останавливалась выкурить с часовым у входа по сигарете. Это тоже была новая привычка курить. Слепая бабушка ничего об этом не знала, но Петер однажды застал мать за курением в спальне. Он только улыбнулся и молча вышел.
Пока дымила сигарета, она разговаривала с часовым о том, о сем. Может быть, скоро это пойдет на фронт, может быть, обратно в рейх - в наши ненадежные времена мыслимое будущее продолжается всего неделю. Хорошо, что над домами сияет луна. Из-за русских разведчиков ей вечером нельзя включать фонарь велосипеда. Петер не засыпал до возвращения матери. Дожидаться ее стало у него привычкой. Потому что стоило того. В этот раз она привезла ему десять трубочек с леденцами.
В тот предвечерний час солнце мягко сияло над Восточной Пруссией. Не было мучительного зноя. Белые облака, приплывшие от Фришской лагуны, остановились отдохнуть над мазурскими лесами, а потом отправились дальше в бескрайнее чрево России, не обращая внимания на границы и линии фронта. Белые облака и над штабом верховного командования в лесу Мауэрвальд и над ставкой фюрера. И в этот мирный день, когда зрелые колосья застыли в ожидании треска жаток и звона отбиваемых кос, в этот день кто-то попытался выкурить волка из его норы. В глубине Восточной Пруссии что-то треснуло, как раскат грома. В Йокенен никто не слышал взрыва в кабинете, увешанном военными картами, но в Растенбурге задрожали стекла, а в Ангербурге думали, что среди Мазурских озер идут учения тяжелой артиллерии. Целый день никто не знал, что взлетело на воздух в двадцати километрах к юго-востоку. Вплоть до пятичасового выпуска последних известий:
"Сегодня на фюрера было произведено покушение с применением взрывчатого вещества. Из окружения фюрера при этом пострадали... Сам фюрер отделался легкими ожогами и ушибами. Как и намечалось, он принял итальянского дуче".
В ночь с 20 на 21 июля волк вещал из своего логова резким, хриплым голосом, с угрозой и сильнее, чем когда бы то ни было, нажимая на "р": "Ничтожная клика обуреваемых тщеславием, утративших совесть офицеров-предателей устроила заговор... безжалостно покарать... вырвать с корнем..."
Искоренение началось, когда вечернее солнце еще сияло над мазурскими лесами. И надо же, чтобы такое случилось в Восточной Пруссии! Было немало наивных, честных людей, которые этого стыдились.
- Мы, немцы, никогда не выиграем войну, если не будем держаться вместе, - сказал, полный отчаяния, камергер Микотайт, позвонивший Штепутату из поместья.
- Боженька этого не допустил, - заявила старая Марковша.
- Да, это похоже на чудо, - подтвердила Марта.
Возбужденный Герман помчался через выгон. Он нашел Петера, жующего семечки, в траве у шлюза.
- Хотели убить Адольфа Гитлера, - выдавил он, запыхавшись.
Петера это, похоже, не очень волновало.
- Что, война кончилась? - только и спросил он.
Этого никто не знает, кончилась ли война. Да и не это сейчас главное. Фюрер жив, этого для Германа было достаточно. Он был настолько жив, что пять дней спустя в Штепутатовом "Вестнике законов" появился его указ о тотальной войне, который уже действительно все подчинил окончательной победе. Первой жертвой ревностного поиска предателей-заговорщиков оказался дорожный обходчик Шубгилла, который по ходу службы объезжал с метлой и лопатой сильно укрепленный лес Мауэрвальд и был задержан патрулем СС. Растерявшийся Шубгилла не придумал ничего лучшего, как дать им номер телефона Штепутата. Гнусавый начальник эсэсовцев на самом деле позвонил Штепутату и получил подтверждение, что Шубгилла всего лишь безобидный подметатель шоссе из Йокенен.
У дяди Франца, как всегда, было свое мнение о случившемся.
- Слишком поздно, - сказал он. - Опоздали на пять лет.
Это по-настоящему рассердило Штепутата, и он так и сказал дяде Францу. Хорошо ли это - разводить такие речи в час бедствия? Когда за шесть недель разгромили Францию, тогда радовался и дядя Франц.
- Ну так ведь не зазорно и одуматься через пять лет войны, - сказал дядя Франц.
Да, возразить было трудно. Штепутат промолчал. В тихие часы за портновским столом он сам сотни раз взвешивал все возможности. Уже два года планомерный отход на всех фронтах. И все больше и больше разрушений и развалин. Но нет, еще случится что-то необыкновенное, что-то такое, что всем казалось невозможным. Адольф Гитлер уже совершил непрерывную цепь чудес. Очередное чудо вполне могло явиться сегодня же ночью. Но пока в Восточной Пруссии по ночам являлись только русские швейные машинки со своим монотонным жужжанием. Где же немецкое чудо на Марне? Чудо на Висле? Произойдет оно в Берлине? Или на Мемеле? Или в мазурских лесах?
