Малыш пропал - Марганита Ласки
«А как же тогда газета?» — спросил я. И она ответила: «Малыш важнее».
Я опять заспорил, ведь для нашего движения газета, конечно же, очень важна, но она сказала, она знает, что ради газеты многие идут на смерть, и уверена, что это неправильно. А вот сохранить жизнь ребенку, спасти его — безусловно, правильно, этим она и намерена заниматься.
Пьер поднял глаза и посмотрел прямо в глаза Хилари.
— Я здорово на нее разозлился, — с глубокой печалью произнес он. — Сказал ей, что она трус, предатель Франции, позор для всех французских патриоток. Я спорил с ней яростно, в конце концов выскочил вон из квартиры… вы знаете, как это бывает, когда влюблен… думал, завтра вечером вернусь и все улажу. Но было уже слишком поздно. Назавтра днем пришло гестапо. Ее, конечно, убили, — сказал он ровным голосом. — Я обвинял ее в трусости, а она умерла под пыткой, так и не назвала ни одного имени. Мы ошибались: мы думали, гестапо выследило только группу по организации побегов, а оказалось, это широчайшая облава, и сам я ускользнул каким-то чудом.
— А мальчик? — ухитрился выдавить из себя Хилари.
— На следующий вечер, перед тем, как я вынужден был покинуть Париж, мне удалось повидаться с Жанниной консьержкой. Она сказала, что утром, до того, как они явились, мадемуазель уходила вместе с мальчиком, а вернулась без него. Наверно, мадемуазель отвела его к кюре на углу улицы Вессо. Я спросил, для чего мадемуазель могла бы это сделать, но она вдруг замолчала, будто язык проглотила, потом говорит: видно, не то она сказала, да и вообще не ее это дело. У меня не было времени для дальнейших поисков, надо было как можно быстрей убираться из Парижа, и с тех самых пор я там не был.
— Когда вы в тот вечер были в Жанниной квартире, вы мальчика видели? — очень осторожно спросил Хилари.
— Нет, не видел, — огорченно сказал Пьер. — Понимаете, когда я пришел, он спал, и, откровенно говоря, я думал только о том, чтобы увидеть Жанну. Нет, мальчика я никогда не видел.
— А я его видел только раз, — сказал Хилари, — назавтра после того, как он родился.
Пьер сидел молча, совершенно обессиленный, и Хилари чувствовал: между рассказом Пьера и чем-то еще, что он пришел сказать, ему требуется минуту-другую передохнуть, помолчать. А потому сам стал рассказывать умолкшему, явно отрешенному Пьеру. Рассказал, что как раз перед началом войны они с Лайзой решили, что он поедет в Англию поступать на военную службу, а она останется в своей квартире в Сен-Клу.
— Мы все думали, что британцы будут воевать во Франции, — сказал он. И, с его отличным французским, его в самом деле мигом отправили обратно, теперь офицером связи при французском батальоне, близ Седана; ему удалось заполучить довольно надолго увольнительную в Париж, тем самым время странной войны казалось вполне терпимым. Они оба пришли в восторг, узнав, что в июне у них появится ребенок.
— По тому, как все рассказывают сегодня, мы, вероятно, были единственными в Европе, кто не понимал, что должно произойти, — сказал он.
Вскоре после прорыва батальон, к которому был прикомандирован Хилари, был разбит и рассеян. Путь к британской армии через север оказался перекрыт. Вырваться можно было только через юго-запад. Хилари решил прежде сделать бросок в Париж. Он попал туда за день до немцев, через день после рождения сына.
Лайза лежала на большой двуспальной кровати очень бледная и очень ослабевшая. Роды были трудные, сказала Жанна, которая за ней ухаживала, Лайза ведь такая миниатюрная.
— Доктор хотел, чтобы она легла в больницу, но она отказалась — а вдруг приедет Хилари. — И вот он приехал, и сидит у кровати, и держит ее за руку, а по ее щекам скатываются крупные бессильные слезы.
«Вам надо уходить, Хилари, — убеждала Жанна. — Немцы вот-вот будут здесь. Вам надо уходить, пока не поздно». А Хилари в отчаянии кричал, что Лайзу надо завернуть в одеяло, найти машину, увезти отсюда в Англию — спасти.
Но Жанна сказала: это невозможно, и ее поддержал доктор, который как раз пришел.
«У мадам непременно начнется серьезное кровотечение, — возражал он. — Нет, мсье, вам лучше уехать. В конце концов, это ненадолго. Генерал Вейган, без сомненья, удержится на Луаре, и вы с мадам очень, очень скоро воссоединитесь».
Короче говоря, он поддался уговорам и уехал. Но прежде обвел комнату взглядом и с удивлением заметил, что Бинки, розовый плюшевый щен с глазами-бусинками, сидит не на знакомом месте на каминной полке, а в незнакомой плетеной колыбели в ногах большой кровати. Он осторожно отогнул уголок розового одеяла. «Во Франции розовое — для мальчиков, — говорила ему Лайза, — для девочек — голубое, цвет покрова Пресвятой Богородицы, а у нас сын». И едва разглядел черноволосого, краснолицего запеленутого в платок младенца. Потом поцеловал Лайзу в темно-голубые заплаканные глаза и уехал.
— Теперь вы понимаете: младенца я видел всего один раз.
Пьер медленно приходил в себя, усталость отступала. Он вновь поднял голову, глаза были уже широко открыты, взгляд на удивленье ясный. Он распрямлялся и, казалось, собирался с силами, чтобы сказать самое главное, то, ради чего, в сущности, приехал.
— Прошу вас, позвольте мне отыскать, вернуть вам вашего сына, — сказал он.
— Как? — безотчетно отозвался Хилари, но Пьер будто не слышал. Он уже говорил горячо, напористо:
— Вы знаете не хуже меня, у любого из нас есть хоть какое-то будущее только в том случае, если будет открыт Второй фронт, после чего Франция вскоре вновь станет свободна. Тогда я вернусь в Париж — до тех пор другого дела у меня нет. У вас же сейчас работа. Не знаю, приведет ли она вас во Францию? — полувопросительно проговорил он, и Хилари замотал головой. Нет никаких резонов, чтобы до окончания войны он был отозван из своего сборного домика из гофрированного железа.
— Нет, конечно, я никак не надеюсь попасть во Францию, — сказал он.
