Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян
— С добрым утром, баджи, — ответили старшие.
— Вардуш-джан, — обратилась к матери Мариам-баджи, — я скажу тебе что-то, только ты не обижайся: я вот для этого ребенка связала пару носков. — И она достала из-под фартука пестрые бумажные носки.
Родители мои не знали, что сказать. Произошла легкая заминка. Я это чувствовал, но носки в руках баджи, как магнит, притягивали меня.
Баджи осталась у нас пить чай. Я видел, как мать вынула из стенного шкафа заветное варенье из тыквы, но в ту минуту даже варенье не могло меня соблазнить. Я поспешно надел носки и чусты, взял связку книг и выскочил из дому. Во дворе сын керосинщика Погос уже поджидал меня. Он учился в четвертом классе нашей школы.
Мы пустились в путь. Я волновался, а Погос шагал, насвистывая.
— Боишься? — спросил он.
— Немного.
— Не бойся. Если кто тебя хоть пальцем тронет, скажи мне.
Я так и не сумел объяснить Погосу, что не драки боюсь. Я и сам не понимал, отчего это сердце у меня так колотится.
Дошли до школы.
Во дворе собралось несметное количество мальчиков и девочек. Некоторых из них я знал, они жили по соседству. Но знакомых было мало.
— Погос! Здравствуй, Погос! — закричали несколько ребят и окружили нас.
Наскоро поздоровавшись, Погос принялся расспрашивать:
— Кто классрук? У нас какой четвертый — «А» или «Б»?
Я крепко ухватился за ремень Погоса. Высокий парень, заметив это, спросил у него:
— А это что за хвост?
— Брат, — отрезал Погос.
И я преисполнился глубочайшей благодарности к нему.
— А-а, — тут же переменил тон парень, — первый раз, значит, в школу. Ну-ну…
Что означало это «ну-ну», я хорошенько не понял. В это время всех новичков позвали в угол двора.
— Я ваша классная руководительница, вы меня будете называть «товарищ Амалия», — собрав нас вокруг себя, сказала молодая женщина.
Она улыбалась, и, глядя на нее, я осмелел и тоже улыбнулся.
— Сейчас прозвенит звонок, и мы пойдем с вами в класс. А пока постройтесь парами по росту.
Некоторые малыши пришли с мамами. Теперь мамы отошли в сторонку, а мы стали строиться. Выяснилось, что я один из самых маленьких. Потому-то я и оказался в хвосте колонны, в паре с таким же коротышкой.
— Меня зовут Лево́н, — зашептал мальчик.
— А меня Рач, — сказал я.
Потом я узнал прозвище этого мальчика — Чко.
Прозвенел звонок. Колонной мы поднялись по деревянной лестнице и вошли в одну из светлых комнат второго этажа. Товарищ Амалия рассадила нас по местам. Меня и Чко, как самых маленьких, она усадила в первом ряду, перед своим столом.
В этот день товарищ Амалия знакомилась с нами. По большой книге, которая называлась «журналом», она прочла наши имена и фамилии, спросила, кто где живет, какие у нас есть книги, письменные принадлежности и разное другое.
Потом спрашивала, кто кем собирается стать.
Один хотел быть инженером, другой кузнецом. Чко решил стать машинистом. А я часто слышал от отца: «Сын у меня пойдет в учителя».
— Ты кем будешь, малыш? — спросила товарищ Амалия.
— В учителя пойду, — краснея, ответил я.
— Учителем будешь, — поправила меня товарищ Амалия.
Несколько человек засмеялись. Я думал, на этом и кончится. Но на перемене выяснилось, что никто из товарищей не хочет звать меня по имени.
— Учитель, учитель! — кричали все в один голос.
ПАРОН РАПАЭЛ И ТОВАРИЩ СУРЕН
Никто не любил его, все его сторонились. Странным человеком казался мне отец маленькой Анни́к, бывший учитель из Вана, парон Рапаэл, и я боялся его. Весь наш двор вместе с палисадником и домами принадлежал ему. Кроме того, у Рапаэла на берегу Занги́, в Далме[11] был свой большой сад, а на Кантаре[12] — мануфактурный магазин, где, как говаривала моя мать, «разве что только птичьего молока не хватало».
Рапаэла мы видели не часто. В будни он возвращался из магазина поздно вечером. А в воскресные дни с утра одевался во все новое, подвязывал серебряный кушак, брал в руки янтарные четки и, поскрипывая длинноносыми туфлями, расхаживал по балкону. Иногда в эти дни к нему приезжали в фаэтонах какие-то люди. Жена Рапаэла, Грану́ш, накрывала на балконе стол, появлялись вареная и жареная зангинская рыба, шашлык из баранины, зелень в огромном количестве и домашнее вино в графинах из-под воды, а если гости были очень почетные, варилась и кюфта[13]. Гости пили, ели, пели песни. Затем женщины уходили в комнаты, а мужчины играли на балконе в нарды и в карты. Дети, приехавшие с гостями, гуляли в палисаднике вместе с Анник, играли в мяч.
В это время парон Рапаэл обычно не спускал глаз со двора, чтобы «голь перекатная», то есть мы, не лезли к детям, приехавшим в гости. Но мы и не думали к ним лезть: ни во дворе, ни дома получать нахлобучку нам не хотелось. Мы шли на улицу или на церковный двор и тайком от звонаря Барсе́га и отца Остолопа играли в «классы» на церковных плитах. Но не знаю почему, в такие дни все мы бывали злы, чем-то недовольны. Играли мы, играли, и вдруг кто-нибудь говорил, ни к кому не обращаясь:
— Буржуйские щенки!..
И мы хорошо понимали, к кому относятся эти слова.
В воскресные дни, если гостей не бывало, Рапаэл обычно вызывал к себе кого-нибудь из жильцов и заводил разговор «о правилах и порядках», а чаще о квартирной плате.
— Я порядок люблю, — раздраженно бубнил он. — Еще покойный отец мой говаривал: «Подарки делай туманами, а долг отдавай копейка в
