Уильям Теккерей - История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти
- Ур-р-ра! - прокричал Боб. - Еще двое! Еще два стула, Мэри, еще два стакана, еще на двоих горячей воды и две порции джина! Господи боже, кто бы подумал, что и Титмарш к нам припожалует?
- Так мы ж тут по чистой случайности, - сказал я.
При этих словах поднялся оглушительный хохот: оказалось, что положительно все говорили, будто их привел сюда случай. Так или иначе, случай подарил нам превеселый вечерок; и радушный Боб Свинни заплатил за всех нас все до единого шиллинга.
- Джентльмены! - провозгласил он, расплатившись. - Выпьем за здоровье Джона Браффа, эсквайра, и поблагодарите его за подарок, который он преподнес мне нынче утром, - двадцать один шиллинг пять пенсов. Да нет, какие там двадцать один шиллинг пять пенсов? К этой сумме прибавьте еще жалованье за месяц - мне пришлось бы его выложить за то, что я ухожу без предупреждения, ибо завтра утром я все равно намеревался уйти... Я нашел местечко первый сорт, скажу я вам. Пять гиней в неделю, шесть поездок в год, к моим услугам лошадь и двуколка, а ездить надобно на запад Англии, собирать заказы на масло и спермацет. Так что да сгинет газ и за здоровье господ Ганн и компания, Лондон, Темз-стрит!
Я так подробно рассказываю о Западно-Дидлсекском страховом обществе и об его директоре-распорядителе мистере Браффе (вы, надо думать, понимаете, что и имя директора, и название общества вымышленные), потому что, как я намереваюсь показать, и моя собственная судьба, и судьба моей бриллиантовой булавки непостижимым образом переплелись и с тем и с другим.
Не скрою от вас, что в нашей конторе я пользовался известным уважением, оттого что происходил из лучшей семьи против семей большинства наших джентльменов и получил классическое образование, в особенности же оттого, что у меня была богатая тетушка, миссис Хоггарти, чем я, надо признаться, похвалялся направо и налево. Как я успел убедиться, в нашем мире совсем не лишнее, когда вас уважают, и ежели сам не станешь выставлять себя, уж будьте уверены, среди ваших знакомых не найдется ни одного, кто бы снял с вас эту заботу и поведал бы миру о ваших достоинствах.
Так что, возвратясь в контору после поездки домой и занявши свое место напротив запыленного окна, глядящего на Берчин-лейн, и раскрыв бухгалтерский журнал, я вскорости поведал всей честной компании, что хотя моя тетушка не снабдила меня изрядной суммой, как я надеялся, а я, не скрою, уже пообещал дюжине своих товарищей, что, ежели стану обладателем обещанных богатств, устрою для них пикник на реке, - я поведал, повторяю, что хоть тетушка и не дала мне денег, зато подарила великолепнейший бриллиант, которому цена по меньшей мере тридцать гиней, и что как-нибудь на днях я надену его, идучи в должность, и каждый сможет им полюбоваться.
- Что ж, поглядим, поглядим! - сказал Абеднего, чей папаша торговал на Хэнуэй-стрит дешевыми драгоценностями и галунами, и я пообещал, что он увидит бриллиант, как только будет готова новая оправа. Так как мои карманные деньги тоже кончились (я заплатил за дорогу домой и обратно, пять шиллингов дал дома нашей служанке, десять шиллингов - тетушкиной служанке и лакею, двадцать пять шиллингов, как я уже говорил, проиграл в вист и пятнадцать шиллингов шесть пенсов отдал за серебряные ножнички для милых пальчиков некоей особы), Раунд-хэнд, человек весьма доброжелательный, пригласил меня пообедать и к тому же выдал мне вперед месячное жалованье семь фунтов один шиллинг восемь пенсов. У него дома, на Мидлтон-сквер, в Пентонвилле, за обедом, состоящим из телячьего филе, копченой свиной грудинки и портвейна, я убедился собственными глазами в том, о чем уже раньше говорил, - как плохо с ним обходится его жена. Бедняга! Мы, младшие служащие, воображали, будто это бог весть какое счастье - занимать одному целую конторку и каждый месяц получать пятьдесят фунтов, но теперь мне сдается, что мы с Хоскинсом, разыгрывая дуэты на флейте у себя в комнатке на третьем этаже на Солсбери-сквер, чувствовали себя куда, непринужденнее нашего старшего конторщика, и согласия и ладу у нас тоже было побольше, хотя музыканты мы были никудышные.
Однажды мы с Гасом Хоскинсом испросили у Раунд-хэнда разрешение уйти из конторы в три часа пополудни, сославшись на весьма важное дело в Вест-Энде. Он знал, что речь идет о знаменитом бриллианте Хоггарти, и отпустил нас; и вот мы отправились. Когда мы подошли к Сент-Мартинс-лейн, Гас купил сигару, чтобы придать себе, как говорится, благородный вид, и попыхивал ею всю дорогу, пока мы шли по узким улочкам, ведущим на Ковентри-стрит, где, как всем известно, помещается лавка мистера Полониуса.
Двери стояли настежь, к ним то и дело подъезжали кареты, в которых восседали нарядные дамы. Гас держал руки в карманах - панталоны в те времена носили очень широкие, в глубоких складках, с небольшими прорезами для сапог или башмаков (франты носили башмаки, а мы, служащие в Сити, живущие на восемьдесят фунтов в год, довольствовались старомодными сапогами); держа руки в карманах панталон, Гас оттягивал их как мог шире на бедрах, попыхивал сигарой, постукивал подбитыми железом каблуками, и при том, что бакенбарды у него были не по возрасту густые и пышные, выглядел он весьма внушительно и всякий принимал его за личность незаурядную.
Однако же в лавку он не зашел, а стоял на улице и разглядывал выставленные в витрине золотые кубки и чайники. Я вошел в лавку; несколько времени я переминался с ноги на ногу, покашливал, - ведь я никогда еще не бывал в таком модном месте, - и наконец отважился спросить одного из приказчиков, нельзя ли мне поговорить с мистером Полониусом.
- Чем могу служить, сэр? - спросил мистер Полониус, который, как оказалось, стоял тут же и занимался с тремя дамами, одной совсем старой и двумя молодыми, с большим вниманием. рассматривавшими жемчужные ожерелья.
- Сэр, - начал я, доставая из кармана свое сокровище, - сколько мне известно, этот камень уже побывал в ваших руках, он принадлежал моей тетушке, миссис Хоггарти, владелице замка Хоггарти.
При этих моих словах старая дама, стоявшая поблизости, оборотилась.
- В тысяча семьсот девяносто пятом году я продал ей золотую цепь и часы с репетицией, - сказал мистер Полониус, который положил себе за правило все помнить, - а также серебряный черпак для пунша капитану. Скажите, сэр, как нынче поживает майор... или полковник... а может, генерал?
- Генерал, - ответил я, - мистера Хоггарти, к великому моему сожалению, уже нет среди нас. - Однако же очень гордый, что сей господин так охотно со мной беседует, я продолжал: - Но тетушка подарила мне этот... эту безделушку; в ней, как вы изволите видеть, заключен портрет ее супруга, и я буду весьма признателен вам, сэр, если вы сохраните его для меня в неприкосновенности; и тетушка желает, чтобы вы сделали подобающую для этого бриллианта оправу.
- А как же, сэр, подобающую и показистее.
- Подобающую и в нынешнем вкусе; а счет благоволите послать ей. Тут немало золота, вы, конечно, примете это в расчет.
- До последней крупицы, - с поклоном ответствовал мистер Полониус, разглядывая мое сокровище. - Диковинная вещица, что и говорить, хотя бриллиант, конечно, достоин внимания. Не угодно ли взглянуть, миледи. Вещица сработана ирландскими мастерами, помечена девяносто пятым годом, она, быть может, напомнит вашей светлости времена вашей ранней юности.
- Стыда у вас нет, мистер Полониус! - сказала старая дама, маленькая, сухонькая, с лицом в тысячах мелких морщинок. - Да как вы осмелились, сэр, болтать эдакий вздор такой старухе? Да в девяносто пятом году мне уж пятьдесят стукнуло, а в девяносто шестом я сделалась бабушкой. - Она протянула высохшие дрожащие ручки, поднесла медальон к глазам, с минуту внимательно его разглядывала, а затем, рассмеявшись, промолвила: - Чтоб мне не сойти с этого места, это ж знаменитый бриллиант Хоггарти!
Боже милостивый! Да что ж это за талисман попал мне в руки?
- Посмотрите-ка, девочки, - продолжала старая дама, - это самый знаменитый драгоценный камень во всей
Ирландии. Вот этот краснолицый господин посредине - несчастный Мнк Хотгарти, мой родич, он был влюблен в меня в восемьдесят четвертом году, когда я только что схоронила вашего дорогого дедушку. А вот эти тринадцать рыжих прядей - это волосы его тринадцати прославленных сестриц - Бидди, Минни, Тедди, Уидди (сокращенное от Уильямина), Фредди, Иззи, Тиззи, Майзи, Гриззи, Полли, Долли, Нелл и Белл - все замужем, все уродины и все рыжие. Так чей же вы сын, молодой человек? Хотя, надо отдать вам справедливость, фамильного сходства в вас не заметно.
Две хорошенькие молоденькие девицы оборотились, подняли на меня две пары хорошеньких черных глазок и ждали ответа, кажовой бы они непременно получили, да тут старая дама принялась громким головом рассказывать одну историю за другой про вышеназванных дам, про их обожателей, про все их обманутые надежды и про дуэли Мика Хоггарти. Она помнила наперечет все скандальные сплетни за полвека. Наконец поток ее красноречия был прерван отчаянным кашлем; а когда она откашлялась, мистер Полониус почтительно осведомился, куда следует прислать булавку и угодно ли мне сохранить эти волосы.
