Филипп Эриа - Испорченные дети
Я позвонила и велела принести портвейн, сославшись на то, что так нам будет легче скоротать время. Я выпила рюмку, потом другую.
Наконец дверь распахнулась, пропустив нашу родню, и с первого взгляда я поняла все. Мы пошли к столу. Наши охотники сидели с печальными физиономиями, не раскрывая рта. Воздух Солони что-то не пошел им на пользу. В этот вечер мы не услышали обычных рассказов о затравленных зайцах. Но зато говорила я, говорила одна за всю семью. В конце концов тетя Эмма не выдержала и сердито крикнула:
- Да замолчи ты, Христа ради! И без того голова болит!
Все это дело разворачивалось втайне от меня, не на моих глазах. По кое-каким приметам я лишь изредка догадывалась, что оно не окончательно заглохло. Отзвуки его доходили до меня, как круги, идущие по глади стоячих вод и свидетельствующие о том, что в глубине все клокочет и кипит.
Как-то на следующей неделе, когда мы пили кофе, тетя Эмма обратилась к Ксавье с вопросом:
- Что ты собираешься, детка, сегодня делать?
- Агнесса хочет идти на выставку Вюйара, крестная. А я пойду с ней.
Тетя Эмма допила уже свою чашку, но на дне оставалось еще немного кофе, которое она взболтала, чтобы зря не пропадал сахар, и с хлюпаньем втянула в себя.
- А что, если я присоединюсь к компании? - воскликнула она.- Что вы на это скажете?
Я с удивлением взглянула на тетю. Она ненавидела выставки и музеи. "Меня там зевота одолевает, - жаловалась она, - не от скуки, а просто потому, что все время приходится стоять на ногах. Зевнешь, наглотаешься тамошнего воздуха, и сразу живот схватит". К тому же она смешивала в одну кучу всех современных художников, равно их всех презирая. Для нее что Сезанн, что Пикассо - все были просто "кубисты". Когда я пыталась восстановить истину, она заключала спор восклицанием: "Оба большевики, и не смей мне про них говорить!"
Тетя Эмма велела подать лимузин, что подтвердило мои подозрения. Она что-то задумала, потому-то она так мила, хочет расположить к себе, надо полагать, Ксавье, а не меня. По этим мелким хитростям легко можно представить себе характер моей тетки: ни настоящего ума, ни настоящей злости.
На свое горе, она открыла огонь только в самую последнюю минуту. Мы осмотрели на выставке все картины, а тетя Эмма все еще не выдавала своих планов и лишь изредка бросала с невиданной доселе снисходительностью: "Честное слово, краски очень миленькие... Ничего не скажешь, тогда были очаровательные моды... Я лично за миллионы не повесила бы такую картину в нашей гостиной, но тем не менее, должна признаться, это все-таки живопись..."
- Ах, - вздохнула она, когда мы вышли из Залы для игры в мяч, - сейчас не холодно; давайте я угощу вас шоколадом в вафельной.
Тетя считала, что кафе под открытым небом в парке Тюильри или в Булонском лесу даме посещать вполне прилично.
Мы сели. Тетя Эмма заняла место между Ксавье и мною. Она сделала заказ и тут же повернулась к своему крестнику, сначала наклонилась, потом выпрямила стан, даже подбоченилась, будто желая разглядеть его со всех сторон и подметить в нем то, что могло ускользнуть от глаза простых смертных. Наконец она изрекла:
- Вот что, милый, я нахожу, что у тебя неважный вид.
Я поняла, что настала минута, когда нужно внимательно слушать и сидеть смирно. Я попросила официанта подать мне кусок хлеба и начала крошить его голубям и воробьям. Птицы, не такие избалованные сейчас, как летом, охотно откликнулись на мой зов и слетелись стаей, чтобы помочь мне разыграть свою роль.
- Вот этого-то я всегда и боялась! - продолжала тетя.- Ты в Париже дышишь скверным воздухом. И чего ради, я тебя спрашиваю? Чтобы слоняться по дому, как неприкаянный грешник, и попадаться всем под ноги?.. О, вовсе ты нас не стесняешь: на авеню Ван-Дейка одним больше, одним меньше... Но чего ради?.. Я знаю, что ты мне возразишь: вы ведь сами хотели, чтобы я изучал право. Верно! Но куда нам спешить! Ну, предположим, ты кончишь учение, а дальше что? Не может быть и речи о том, чтобы выделить тебе часть в нашем деле: оба твои дяди, слава богу, живы и здоровы, а твой кузен Симон вполне подходящий преемник. Что же дальше? Если мы захотим создать тебе положение, у нас есть еще время подумать; и чем меньше мы будем торопиться, тем лучше сумеем выбрать... Впрочем, я тебя знаю, детка: ты не протестовал, не возражал против юридического факультета, потому что ты нас любишь и уважаешь; но в глубине души это тебе не так уж улыбается. А, верно я говорю? Ага, видишь... Твоя старая крестная еще умеет разбираться, в людях, особенно в тебе... Пейте, детки, шоколад, пока он горячий. Кто хочет еще вафель?
Тетя передохнула, сделала паузу. Первая часть ее речи была окончена,
- Ты спросишь: "Тогда что же, крестная?" И ты прав... Вот в чем весь вопрос... Отправить тебя обратно в горы, - гм! гм! гм! - но это мне не по душе. В конце концов, станут говорить, что ты по-прежнему болен. Кто знает, может, уже сейчас говорят! Кто знает, может, твое почти постоянное пребывание... я ведь тебя, детка, силой туда не посылала, тебе там самому нравилось... уже произвело плохое впечатление и только тебе навредило! Ведь как доказать людям, что они ошибаются? Нет, никаких гор! Это решено! "Тогда что же, крестная?" Так вот, сынок, у крестной есть свой план. Ага, не терпится узнать? Пожалуйста: я тебя томить не собираюсь. Не пошлешь крестную к черту, если она подарит тебе мыс Байю?.. Не помнишь, что это такое? Мыс Байю, да будет тебе известно, составляет юго-западную оконечность одного из трех Гиерских островов. Наша семья им давно владеет, еще со времен моей бабки Клапье. Когда твоему дяде досталось поместье в Солони, я получила мыс Байю. Но, признаюсь, это не место для такой женщины, как я, слишком привязанной к семье. После смерти обожаемого папочки я много раз мечтала уехать туда, похоронить там себя заживо до конца своих дней... Но человек предполагает, а бог располагает!.. Маме было так одиноко на авеню Ван-Дейка! У меня не хватало духу ее оставить... К тому же в те времена, чтобы добраться до острова, надо было ехать на лодке целых два часа; а меня укачивает до обморока... Короче, дарю тебе мыс. Воздух там целебный. И нет такого столпотворения, как на Ривьере. А ты ведь любишь одиночество, там тебе будет рай: Байю расположен прямо на берегу, моря, кругом настоящая пустыня, особенно с той стороны, которая обращена к Франции... Есть там дом, по моему распоряжению его поддерживают в порядке; хорошее строение в старинном стиле и, поверь мне на слово, всего в километре от моря, и земли предостаточно. Я знаю, там есть защищенные от ветра уголки, где разводят ромашку и левкои. Как видишь, жаловаться тебе не приходится! Именно так! Поезжай, когда захочешь, поживи недельку-другую, а если понравится, - это Эльдорадо твое. Для формы я тебе продам его за ту сумму, которую вручу тебе из рук в руки, чтобы в дальнейшем избежать трат по вводу в наследство. Уж чего-чего, а солнца тебе хватит. Можешь там жить круглый год и не чувствовать, что ты кому-то в тягость... Вот и весь фокус.
И фокус этот удался. Ибо никто не собирался вообще женить Ксавье, его хотели женить именно на Анне-Мари Мортье. А когда дело сорвалось, несчастный сирота вновь стал для нашей семьи балластом. Не так-то легко будет подыскать ему столь же выгодную партию, особенно такую, которая стоила бы трех миллионов. А без этого куша на какую, в сущности, партию мог претендовать Ксавье? Вера в его будущее угасла. Решили, впрочем, что он не так уж горел желанием вступить в брак, что было справедливо; и, дабы оправдать его ссылку на юг, наши вдруг нашли, что он с трудом привыкает к Парижу - впрочем, после его десятилетнего пребывания в Швейцарии это тоже соответствовало истине.
Юноше мог вполне полюбиться мыс Байю, со временем он там обживется; сам Ксавье с обычной его покорностью заранее рисовал себе прелести этого пустынного уголка; он решил собственноручно разводить ромашку и левкои, вести там простую жизнь и дружить с местными рыбаками.
Наконец он уехал. Дом моих родителей избавился от его присутствия. Моральная пыль, поднятая его появлением и недолго поплясавшая в огромных покоях особняка, улеглась, снова осела на вещах я людях, снова заволокла мое существование.
Скоро мне стало казаться, что Ксавье вообще не приезжал. И то, как я перенесла его отъезд, и его отсутствие, легкость, с какой я продолжала без него жить обычной своей жизнью, должны были убедить меня, показать мне, что, я вовсе не начала его любить; впрочем, мне и без того это было ясно.
И вопреки всем моим рассуждениям, всей моей неприязни, вечному моему бунту это показало мне также, до какой степени среди Буссарделей я чувствовала себя дома.
5. БРАК
На время вытесненная моим кузеном Ксавье из поля зрения родных, я вновь стала предметом их неусыпного внимания. Им вечно требовалось какое-нибудь занятие семейно-династического характера, но только одно в каждый данный момент. На повестку дня было вновь поставлено мое дело: я чувствовала, что за мной исподтишка наблюдают; при моем появлении немедленно прекращались разговоры. Тетя Эмма, неспособная сдерживаться, не раз выдавала себя своими колкостями, за которыми я чувствовала вечную заботу о судьбе нашего клана.
