Филипп Эриа - Семья Буссардель
Боясь, как бы такое поведение не напоминало слишком ясно Буссарделю о событии, которое ему хотелось позабыть, Рамело решила выдрессировать служанку, научить, как ей следует вести себя, для того чтобы ее желание стушеваться меньше бросалось в глаза, но достигла успеха только в одном: убедила беднягу Клеманс, что о позоре, которому она подверглась в деревне, известно в доме только им двоим. В конце концов, служанка всеми салами души привязалась к той, которая помогла ей в беде. Обязанность чистить башмаки лежала на Клеманс; однажды утром, в ранний час, Рамело, войдя в кухню, увидела, что девушка стоит неподвижно, прижав к щеке башмаки своей благодетельницы, и, закрыв глаза, застыла в экстазе, далекая от всего земного. Впервые в жизни старуха смутилась и, бесшумно шагая в войлочных домашних туфлях, поспешила уйти.
Буссардель держался весьма спокойно, никак нельзя было предположить, что он слышал какие-нибудь разговоры о позорном несчастье Клеманс. Это намеренное неведение было очень удобно во многих отношениях. Фердинанд подражал сдержанности отца. Юноша стремился достигнуть такого же самообладания, такого же умения устраняться от всего нежелательного, которое восхищало его в отце. Он уже инстинктивно чувствовал, как мужчина может и должен вести себя с женщинами, особенно с женщинами низкого звания. Событие, происшедшее в июне, а затем недавнее позорище в общем не так уж плохо кончилось для его жертвы, и юный соблазнитель не чувствовал ни малейшего раскаяния. Лишь немного жалости. Хотя он очень быстро лишился удовольствий, с которыми только что познакомился, и проснувшаяся чувственность не давала ему покоя все лето, исход первого его приключения охладил его, даже вызвал у него отвращение, и ему совсем не хотелось возобновлять интрижку. Он решил потерпеть до возвращения в Париж. В Париже женщин достаточно, и раз он теперь умеет взяться за дело...
В сущности, все эти происшествия мало его задели; зато в этих обстоятельствах он испытал, как много значит поддержка отца; меж ними возникло нечто новое - чувство мужской солидарности, возросло ощущение взаимной близости. Биржевой маклер, вдохновленный отеческой любовью, угадывая, что так он может навеки завладеть сердцем своего сына, заставил себя не делать ему никаких упреков.
- Ты меня не станешь бранить? - спросил Фердинанд в гостинице "Щит", когда отец молча выслушал его признание.
И это слово "бранить" взволновало отца, показав ему, до какой степени юный шалопай, слишком рано вообразивший себя мужчиной, был еще ребенком.
- Ты скоро убедишься, - ответил Буссардель, слегка откинув голову на спинку стула, - что я никогда не выражаю возмущения, если беда или несчастье уже произошли. Я стараюсь исправить последствия.
Но эта основа поведения, которую он выдавал за правило делового человека, была лишь хитростью, внушенной любовью.
А теперь, когда опасность миновала, когда все успокоились и повеселели, отец, быть может, еще больше любил Фердинанда именно за тот испуг, который пережил из-за него, за то зло, которое сын ему причинил. С удивлением и почти с нежностью смотрел Буссардель на эту юную и уже мужскую руку, нанесшую ему удар.
- Подумайте только! - сказал он Рамело. - Ведь он еще мальчик! Пятнадцать с половиной лет. Кто бы мог ожидать?..
Он притворялся подавленным, удрученным, хотя сердце его было полно снисходительности. - Вот озорник!
- Да уж! Можете гордиться! - заметила Рамело; она всегда читала в сердце Буссарделя и вовсе не желала оставлять его в заблуждении, будто ему удалось ее обмануть.
В сентябре произошла развязка всей этой истории. В один прекрасный день в Грансийской церкви сделано было оглашение предстоящего брака Клеманс Блондо и Эжена Мориссона. Эта потрясающая новость, ошеломившая всю деревню, положила конец сплетням, еще носившимся в воздухе, и стерла пятно позорной кары. Все восторгались "господами из замка". Стало известно, что все уладилось благодаря господину Буссарделю. Мало того, он еще дал приданое супругам. Ах, какая счастливица эта Клеманс! Выходит замуж за своего любезного, а любезный-то, оказывается, образованный господин, и она заживет сама себе хозяйкой.
Но и жениха тоже не приходилось жалеть. Буссардель объяснил соседним помещикам, какую судьбу он хочет уготовить репетитору своих детей. Бедняжка Мориссон слаб здоровьем, заявлял маклер тоном бесповоротного приговора, свойственным цветущим здоровякам. Надо предоставить этому славному малому возможность жить в деревне. Его научные занятия? Подготовка в Археологический институт? Сущая фантазия! Высшие учебные заведения вовсе не созданы для самоучек: самое горячее усердие никогда не заменит отсутствия основ. Нет, нет, вместо бесплодных порывов ему будет обеспечена разумная участь, соответствующая его возможностям. Он станет управляющим. Такая должность и для здоровья будет полезна, и, право же, оставит Мориссону достаточно досуга для его археологии.
- Славный малый! - восклицал Буссардель. - Он сначала немножко противился, конечно, для проформы, из деликатности. Но в конце концов сдался на разумные доводы.
День свадьбы назначили на возможно ближайший срок, потому что маклер хотел сам присутствовать на ней и выехать со всеми домочадцами в Париж только после венчания.
Наконец семейство Буссарделя после долгой разлуки со столицей возвратилось на улицу Сент-Круа. Близнецы снова стали ходить в лицей, Аделина возобновила светскую жизнь.
Очень скоро она уже рассказывала своей приятельнице, жене нотариуса, любовную драму Мориссона.
- Бедненький Эжен! Страсть его была так трогательна! Право, как сейчас вижу его глаза - каким пламенным взором он смотрел на меня! Ну, дорогая, скажи, пристало ли мне играть им, как это, вероятно, сделала бы другая барышня на моем месте? Нет, нет. Я поспешила разрушить его надежды, образумить его. Ты же знаешь, я отвергла столько партий ради своих братьев, ибо мой долг - воспитывать бедных сироток, и не для того же я отказывалась от замужества, чтобы выйти за какого-то Эжена Мориссона. И вот он с досады совершил ужаснейшую глупость: женился на первой попавшейся, вернее сказать, на самой последней, на деревенской девке с темным прошлым. Она была у нас служанкой, папенька только по доброте душевной не выгнал ее. Да если б она была хорошенькая!.. А то какая-то несчастная калека, во всяком случае, хромоножка... Даже ее соблазнитель, хоть и деревенщина, имя которого она не хотела мне открыть - сама понимаешь, гордиться, значит, им не могла, - даже этот несчастный не захотел ее взять в жены... Ах, - добавляла Аделина со вздохом, - зачем суждено мне доводить молодых людей, которых я отвергаю, да несчастного конца!
XII
Из своей связи с Клеманс Фердинанд вынес лишь первое знакомство с такого рода удовольствиями и желание познать их снова. Он извлек из этого приключения еще и другой урок: в его уме сложились правила действий в интрижках, своего рода любовный кодекс молодого буржуа.
Он долго обдумывал, с какими женщинами лучше всего иметь дело. Он уже знал, что надо избегать несведущих, неопытных девушек, ибо от них можно ждать неприятных неожиданностей, вроде той истории, из которой он только что выпутался. Он решил также избегать замужних дам, особ добродетельных или же не интересующихся зелеными юнцами, которым нет еще и двадцати лет; к тому же ему совсем не хотелось ухаживать несколько месяцев и в награду добиться позволения поцеловать три пальчика своей красавицы или получить цветок, отколотый ею от корсажа. Он жаждал достигать кратчайшим путем более существенных наслаждений. Но его карманных денег не хватило бы на подарки танцовщицам или актрисам. Значит, следовало завести знакомства с молодыми особами, которые знали жизнь, не требовали ни денег, ни обещания жениться и могли бы воспылать нежными чувствами к красивому, стройному и крепкому юноше. Фердинанд сознавал свои преимущества. Он охотно сравнивал себя со своими сверстниками и со своим родным братом; нередко он, одетый или раздетый, рассматривал себя, становясь перед зеркальным шкафом - новшество, недавно появившееся в квартире; он убеждался, что на нем прекрасно сидит редингот с широкими фалдами или фрак и облегающие панталоны, что на вид ему можно дать больше шестнадцати лет, что у него уже пробиваются усы. Да если б он и не смотрелся в зеркало, то и так прекрасно бы понял, что уже становится мужчиной; недаром в гостиных или на улице девицы опускали глазки, когда он их рассматривал.
Фердинанд подружился с лицеистами старших классов, со студентами медиками и правоведами. Увлекая за собой Луи, он часто бывал в Латинском квартале. Он открыл наконец мир гризеток.
Он жаждал найти там любовниц, - этого юношу влекло к женщине, а к женщинам; он уже знал, что его первая связь будет недолговечна, за ней последует вторая, третья и так далее. Что касается любви... Тогда начинал входить в моду скептицизм, остудивший сердце, горькое разочарование, а скорее всего, их видимость...
