Болеслав Прус - Форпост
- И не догнали тебя?
- Ну да! Так они догнали, когда я улепетывал, словно заяц.
- Наказание с этим мальчишкой, - проговорила мать, выслушав его рассказ. - Дождется он, что швабы его исколотят.
- А что они ему сделают, - ответил отец. - На ноги он попроворнее их; ну, и удерет, коли понадобится.
Он набил трубку и снова принялся раздумывать о ворах, засовах и щеколдах.
Однако назавтра, ровно в полдень, к хутору подошли Фриц Хаммер, его брат Вильгельм и батрак Герман; у батрака вся голова была обмотана тряпкой и только чуть-чуть виднелся один глаз. Все трое остановились у ворот, а Фриц закричал, подзывая Овчажа:
- Эй, ты!.. Скажи хозяину, чтобы вышел.
Слимак слышал крик и выскочил из хаты, подпоясывая на ходу рубашку.
- Чего вам? - спросил он.
- Идем в суд жаловаться на твоего разбойника, - сердито ответил Фриц. Вот погляди, как он изувечил Германа... А это свидетельство от фельдшера, что раны опасные, - сказал он, показывая мужику лист бумаги. - Посидит он теперь в тюрьме, ваш Ендрек.
- На дочку учителя вздумал заглядываться... Пусть-ка теперь из-за решетки поглядит... - невнятно бубнил Герман сквозь повязку, закрывавшую всю его физиономию.
Слимак слегка встревожился.
- Постыдились бы, - сказал он, - из-за таких пустяков ходить в суд. Герман тоже ведь дал ему раза два по морде, а мы в суд не идем.
- Ну да! Дал я ему, в самый раз... - бубнил Герман. - А где у него синяки? Где кровь?.. Где свидетельство фельдшера?..
- Хороши! - говорил Слимак. - Когда мы вашего борова спасли, никто из вас не сказал уряднику, что это мы. А чуть парнишка побаловался, стукнул Германа палкой, вы уже в суд бежите...
- Видно, у вас одна цена что борову, что человеку, - отрезал Фриц. - А у нас не разрешается увечить людей... Вот посидит в тюрьме, так отучится разбойничать, хамская морда!..
И все трое отправились в волость.
После этого случая Слимак забыл о ворах, засовах и щеколдах и стал раздумывать о том, что сделает суд с его Ендреком. Нередко он звал Овчажа и с ним советовался.
- Знаешь, Мацек, - говорил он, - я так смекаю, что ежели в суде поставят нашего мальца, стало быть Ендрека, против этого верзилы Германа, может, нашему ничего не будет?
- А как же, ничего и не будет, - поддакивал батрак.
- А все-таки, - продолжал Слимак, - любопытно бы знать, какое могут дать наказание за побои?
- Головы не снимут, - отвечал Овчаж, - да и ничего такого ему не сделают. Помнится, когда Шимон Кравчик избил до крови Вуйтика, так Шимона на две недели посадили в каталажку. А когда Потоцкая, Анджеева баба, изувечила горшком Маколонгвянку, ей только велели заплатить штраф.
Слимак призадумался и, помолчав, сказал:
- Это правильно. У нас тоже, бывало, подерутся люди, но никого за это не сажали. Я только того боюсь, что немец-то, пожалуй, подороже мужика.
- С чего же это нехристь будет дороже?
- Нет, как там ни говори... Ты вспомни, как их сам урядник обхаживает. С Гжибом и то он так не разговаривает, как с Хаммером.
- Это правильно, но и урядник тоже - посмотрит по сторонам, да с глазу на глаз и скажет, что немец - мразь.
- У немцев-то свой царь, - заметил Слимак.
- Ну, ихний царь против нашего ничего не стоит. Я наверняка знаю: когда я лежал в больнице, был там один солдат, так он всегда говорил: "Куды ему!.."
Последнее замечание несколько успокоило Слимака. Тем не менее он не переставал размышлять о наказании, которому мог подвергнуться Ендрек, и в ближайшее воскресенье вместе с женой и сыном отправился в костел, чтобы узнать мнение людей, более сведущих в судебных делах.
Дома остался один Овчаж - нянчить сиротку и присматривать за горшками в печке.
Было уже за полдень, когда во дворе яростно залаял Бурек; он хрипел и бесновался так, словно его кто-то дразнил. Овчаж выглянул в окно и увидел возле хаты незнакомого человека, одетого по-городскому. На нем был длинный заячий полушубок, из-под надвинутого на брови рыжего башлыка почти не видно было лица.
Батрак вышел в сени.
- Чего вам?
- Сделайте милость, хозяин, - ответил незнакомец, - выручите из беды. Тут, неподалеку от вашей хаты, у нас сломались сани, а ночью у меня утащили из кузова топор, так что самому мне нечем чинить.
Овчаж с недоверием посмотрел на него.
- А вы откуда, издалека? - спросил он.
- Шесть миль отсюда. Едем с женой к родным еще за четыре мили. Ежели выручите, доброй водкой вас угощу да колбасой.
Упоминание о водке несколько ослабило подозрительность Мацека. Он покачал головой, еще немного помешкал, но в конце концов, ради спасения ближнего, оставил сиротку в хате и, прихватив топор, пошел за проезжим.
Действительно, неподалеку стояли сани, запряженные в одну лошадь, а в санях сидела, съежившись, какая-то баба, закутанная еще плотнее, чем ее муж. Увидев Овчажа, баба плаксиво забормотала, благословляя его, а проезжий поступил гораздо учтивее и сразу выпил с Мацеком из большой бутыли.
Батрак для приличия отнекивался, однако, приложившись к бутыли, потянул так, что слеза прошибла, а затем принялся чинить сани. Работы оказалось немного, всего-то на полчаса, но проезжие не знали, как и благодарить его. Баба дала Овчажу кусок колбасы и четыре баранки, а муж ее, расчувствовавшись, сказал:
- Немало я ездил по свету, но такого славного мужика, как ты, брат, еще не встречал! За это я дам тебе кое-что на память. Нет ли у тебя, братец, бутылки?
- В хате, пожалуй, найдется, - ответил Мацек дрогнувшим от радости голосом, чувствуя, что ему оставят водки.
Проезжий согнал бабу с сиденья и достал черную бутылку из толстого стекла.
- Пойдем, - сказал он батраку. - Подари мне, сделай одолжение, несколько гвоздей на случай, если опять сломаются сани, а я тебе за твою помощь дам такого зелья, что куда до него водке!.. Тут тебе вместе и водка и лекарство.
Они быстро зашагали к хате, и незнакомец продолжал:
- Голова ли, живот ли у тебя заболит, ты сейчас же опрокинь рюмку этого питья. Сон ли пропадет, горе ли у тебя какое, лихорадка ли трясет, глотни только моего снадобья, и вся хворь, как пар, из тебя выйдет. Но ты смотри береги его, - говорил проезжий, - не давай кому попало: это тебе не сивуха. Еще мой дед-покойник выучился его настаивать у монахов в Радечнице. Даже от дурного глаза помогает, все равно как святая вода.
Незаметно они дошли до хутора. Мацек отправился в хату за гвоздями и бутылкой, а незнакомец остался во дворе, небрежно оглядывая дворовые постройки и отгоняя Бурека, который бросался на него, как бешеный. В другое время ярость пса заставила бы Овчажа призадуматься, но сейчас он не мог заподозрить гостя, который за пустячную работу дал ему водки и колбасы да посулил чудодейственного питья. Поэтому батрак вынес из хаты пузатую бутылку и, ухмыляясь, подал ее проезжему, а тот, не скупясь, отлил ему своего зелья, снова напомнив, чтобы он не потчевал кого попало, да и сам бы пил только в особых случаях.
Наконец они распрощались. Незнакомец побежал к саням, а Овчаж заткнул бутылку тряпицей и спрятал в конюшне под кормушкой. Его так и разбирала охота попробовать хоть каплю чудодейственного снадобья, но он пересилил себя, подумав:
"Будто не случается человеку захворать? Приберегу-ка я лучше на такой случай".
Тут Мацек выказал незаурядную силу воли, но, как на беду, Слимаки замешкались в костеле, и бедняге не с кем было словом перемолвиться. Он пообедал, просидев за столом дольше обычного, убаюкал сиротку, потом опять разбудил и принялся ей рассказывать про больницу, где ему починили сломанную ногу, и о проезжих путниках, которые так щедро его угостили. Но, несмотря на все старания отвлечься, из головы у него не выходило спрятанное под кормушкой снадобье монахов из Радечницы. Куда бы он ни смотрел, везде ему мерещилась пузатая бутылка. Она выглядывала из-за горшков в печке, зеленела на стене, поблескивала под лавкой, чуть ли не стучалась в окно, а бедный Мацек только жмурился и говорил про себя:
"Отстань ты! Пригодится на черный день".
Перед самым закатом Овчаж услышал издали веселую песню. Он выбежал за ворота и увидел возвращавшееся из костела семейство Слимака. Они остановились на горе, и, казалось, их темные силуэты спустились на снег с багрового неба. Ендрек, задрав голову и закинув за спину руки, шагал по левой стороне дороги; правой стороной шла хозяйка в расстегнутой синей кофте, из-под которой виднелась сорочка, еле прикрывавшая грудь; сам хозяин, сдвинув шапку набекрень и подобрав полы зипуна, словно собирался пуститься в пляс, несся вперед, перебегая с левой стороны на правую и с правой на левую, и при этом распевал во всю глотку:
За овином, за амбаром
Что ты льнешь ко мне задаром?
Заору благим я матом,
Прибегут папаша с братом...
Хоть сердись, хоть не сердися,
Как упрусь я, ты смиришься.
Батрак смотрел на них и смеялся - не над тем, что они перепились, нет: ему было приятно, что им так весело и хорошо живется на свете.
