Патрисия Данкер - Семь сказок о сексе и смерти
А потом случилось непредвиденное. Соседи разругались между собой. Это началось перед самым ланчем. Я не уловила, в чем было дело, но интонация диалога между Маман и Луизой явственно изменилась. Старшая дама сказала что-то язвительное, и Луиза опрометью метнулась в дом. Наступила зловещая пауза. Я проплыла мимо них на пути в Сессенон, стараясь не злорадствовать слишком явно. Мое веселое и ехидное “Bon appétit” было встречено мрачными кивками.
Видимо, ссора закипала весь вечер, пока мы с Матильдой заполняли лист за листом в темной пещере нашего уединенного ресторана, поскольку к половине десятого, когда я вернулась, они все готовы были вцепиться друг другу в глотки. Значит, так: Лоран сидит в сторонке с белым от ярости лицом и вертит в руках две вилки. На кухне все двери распахнуты, там бушует Маман — тяжелая артиллерия. Луиза и Сабина, невестки, ведут непрерывный автоматный огонь из укрытия. Мужчины то и дело бабахают ядром из допотопной пушки — больше дыма, чем огня: их скромный вклад почти не заметен на фоне современного вооружения прекрасной половины. Война ведется между женщинами. Из-за чего, мне совершенно непонятно. Впрочем, так всегда бывает, когда воюет кто-то другой.
Никто из наблюдавших наши с Джорджем баталии по поводу мюзикла не понял всей глубины конфликта. Джордж хочет, чтобы у “Первоцвета” была репутация серьезного театра, чтобы мы прославились новаторскими постановками классической драмы. Я хочу, чтоб на каждом сиденье было по заднице. Он хочет, чтобы мы были неоднозначны и интеллектуальны. Я хочу, чтобы мы развлекали публику. Ему подавай монологи Короля Лира, а мне — песенку “Вечером волшебным”. В конце концов, мы оба добиваемся своего. Просто ставим разные вещи для разных зрителей. А критики, если вообще удосуживаются заметить наше существование, хвалят нас за “широкий диапазон”. То, что они восхваляют, на деле — нелегкий семейный компромисс.
По соседству, однако, компромисса не предвидится. Маман не намерена отступать на собственной территории. Черта с два. Вся площадь сидит и зачарованно слушает скандал. Вот Луиза прогрохотала вверх по лестнице. Младенец разбужен и орет во всю глотку. Мне слышно все. Из шкафа выброшены чемоданы. Она возвращается в Париж! Жан-Ив тоже кидается наверх. Он старается ее отговорить. Сабина канючит по-французски что-то вроде “я-же-говорила”. Лоран тоже поднимается наверх. Он орет что-то прямо в кухонное окно. Я тщательно закрываю свое и распахиваю дверь черного хода. Однако от соседей нет спасенья. Это будет продолжаться всю ночь.
Пришла пора и мне вставить словечко. Я реву во весь голос:
— Довольно! Я сказала — довольно!
И включаю запись.
Кент будет дерзким, еслиБезумен Лир. Что хочешь делать, старец?Ты думаешь, что долг умолкнет в страхе,Коль власть послушна лести?
Текст, кстати, вполне подходящий. Луиза — младшая невестка — наглоталась незаслуженных оскорблений от Маман. Маман думает, что не родилась еще женщина, достойная ее драгоценного сыночка. А проклятый младенец сводит всех с ума. Маман поучает обеих невесток, словно они несмышленые дети. Я сама слышала. Конечно, Луиза никогда прежде не имела дел с младенцами, а теперь вот у нее появился свой. Разумеется, она время от времени делает что-то не так. Материнские навыки не приходят сами собой, этому приходится учиться от соски к пеленке. Но Маман всегда права. Во всяком случае, сама она в этом уверена. И от этого не легче.
Я ору хором с Джорджем:
Дочь младшая тебя не меньше любит;Не там пусты сердца, где речь тиха:Шумит лишь тот, где пустота внутри.
Не то чтобы Луиза особенно робела. Она распахнула окно на втором этаже и выкрикивает оскорбления в адрес Маман так, чтобы слышала вся площадь. Я включаю подборку брани из второго акта на полную громкость. Затем, охваченная театральным азартом, я совершаю еще одну фатальную ошибку. Я стою посреди комнаты, размахивая руками и переругиваюсь с крутящейся кассетой. Нечаянно я задеваю локтем вазу с гвоздиками и та катится к краю стола… Все. При звуках бьющегося фарфора Жан-Ив, Лоран и Маман кидаются колотить в мою дверь. Я кидаюсь к магнитофону, поскальзываюсь в луже и лечу на пол. Когда врываются соседи, я лежу возле магнитофона — я все-таки успела его выключить — с порезанной об осколок окровавленной рукой. Кто-то обвивает рукой мои плечи и крепко меня обнимает. О, боже, да это Матильда!
— Стило! Ты не расшиблась? — Она очень мила и серьезна.
Маман командует спасательными операциями:
— Быстро! Он убежал через заднюю дверь!
К счастью, задняя дверь и впрямь распахнута.
Лоран и Жан-Ив бросаются в вонючий проулок. Я каждую секунду ожидаю услышать крики “Держите вора!”.
— У Стило идет кровь, — деловито сообщает Матильда.
Разумеется, у Маман припасены йод и бинты. В благословенном затишье, которое всегда наступает после катастрофы, я слышу, как вопли младенца становятся слабыми всхлипами. Гвоздики, рассыпанные по всему полу, придают сцене незаслуженный оттенок трагизма. Матильда собирает цветы — ее розовые сандалии опасно скользят по мокрым плитам. Я сажусь на диван и пытаюсь отдышаться.
— Матильда! А ты что здесь делаешь?
— Навещаю кузенов. Но мне сегодня не повезло, они все друг на друга злятся.
Так я и знала. Маман и Николь — сестры. Этого следовало ожидать. Эти вырожденцы все друг другу родственники. Хорошо еще, я никогда не высказывала своего мнения о соседях в ресторане. Они бы им донесли! Вокруг одни враги — я прячу лицо в ладони. Но Матильда на моей стороне, она садится рядом и говорит:
— Не грусти. Он ушел.
Мы смотрим друг на друга. Мы обе испытываем большое облегчение, хоть и по разным причинам. Матильда оглядывает мою гостиную, задерживаясь взглядом на каждом предмете.
— Мне нравится твой дом, — говорит она. — Гораздо лучше, чем когда здесь жил дядя Жюль.
В тот момент я была рада это услышать, однако впоследствии мне пришлось убедиться на собственном горьком опыте, что Матильда из тех детей, которые замечают решительно все. И ничего не забывают.
Маман и Луиза заключили перемирие на время ликвидации последствий катастрофы. Они вместе осматривают мой порез. Оказывается, Луиза работает медсестрой в больнице Вильжюиф.
— Обычно у моих пациентов рак, а не порезы, — говорит она. — Но я вижу, что швы здесь не нужны. Рана чистая. Смотрите, Маман, я наклею две полоски пластыря, они стянут края раны, и все само заживет. Voilà.
Наконец-то! У Луизы обнаруживаются навыки и уменья, которых нельзя не признать. Маман с невольной гордостью произносит:
— Моя невестка — квалифицированная медсестра, вам повезло.
О да. Боже, боже.
Маман усаживается напротив. Сейчас она будет faire la morale[99]. Я это ясно вижу.
— Ecoutez[100],— начинает она, — конечно, это не мое дело, но по-моему, этот человек вам не пара. Он не может сделать вас счастливой, наоборот, от него одни неприятности. Скажите только слово, и мои мальчики его на порог не пустят. Он обычно является по вечерам, так?
Лоран и Жан-Ив разыскали Бернара, который сидел в кафе и дулся. Все трое столпились у входной двери. Они видели, как он убегал. Меня это заявление застает врасплох.
— У него “ситроен”, да?
— M-м… Да, как будто бы.
— Зеленый?
— Ну-у… Зеленоватый.
— Черт. Мы не успели запомнить номер.
— Но теперь мы его не упустим.
— Какой он из себя?
— А?
— Вот же он! — восклицает Маман с непогрешимой проницательностью и хватает с телевизора заветный портрет. На фотографии мы с Джорджем стоим в обнимку на фоне декораций “Южной Пасифики”.
Может быть, однажды,Вечером волшебнымВстретишь незнакомкуТы посреди толпы…[101]
О господи, и вокруг кокосовые пальмы и вся наша труппа — все в костюмах американских матросов. Соседи с пристрастием изучают снимок. Джордж в гриме и в парике, обнаженный до пояса, в набедренной повязке. Гирлянда цветов обвивает накладной бюст из кокосовых орехов и волосатые плечи. Я же выгляжу как обычно: фиолетовая футболка и волосы дыбом. Тут же и Джеймс, рядом с матросами — делает вид, что танцует хорнпайп[102]. Merde.
— Я — художественный директор театральной труппы, — блею я беспомощно.
— Ah, c’est pour ca…
— C’est sur scene.
— Il est acteur![103]
Да, господи-помоги, он актер.
— Мы найдем его, — говорит Жан-Ив решительно. — Мы его остановим.
Август обрушивается шквалом дождей. Мы все прячемся в домах, за постукивающими бамбуковыми занавесями, и наблюдаем оттуда, как потоки воды заливают площадь. Я уже подхожу к финалу третьего акта, пьеса летит на всех парусах. Мальчики, несмотря на погоду, не теряют бдительности. Они организовали патруль в вонючем проулке и прохаживаются там в плащах и глубоко надвинутых бейсбольных кепках. То и дело раздается стук в дверь:
