Уильям Теккерей - Кэтрин
Итак, в описанный уже вечер, покуда миссис Хэйс развлекалась в Мэрилебонском саду, мистер Вуд развлекался по-своему, накачивая ее супруга спиртным; а потому, когда Кэтрин воротилась домой и мистер Хэйс встретил ее на пороге, не трудно было распознать, что он не только зол, но и пьян. Том вышел из кареты первым, и Хэйс, с прибавлением крепкого словца, спросил его, где он был. Словцо мистер Биллингс тут же вернул (приправив еще другим таким же), а отвечать на вопрос отчима решительно отказался.
- Старик пьян, матушка, - сказал он, помогая выйти миссис Хэйс (которой перед тем пришлось употребить некоторое усилие, чтобы вырвать свою руку у графа, прятавшегося в глубине кареты). Хэйс не замедлил подтвердить это предположение, храбро захлопнув дверь перед самым носом Тома, хотевшего войти вслед за матерью. А когда та выразила свое возмущение, как всегда, в резком и уничижительном тоне, мистер Хэйс не остался в долгу, и закипела ссора.
Тогда было принято употреблять в разговоре куда более простые и энергичные выражения, нежели то допускается нынешними понятиями о приличиях; и я не рискну на страницах повести, пишущейся в 1840 году, слово в слово повторить те упреки, которыми Хэйс и его жена обменивались в 1726-м. Мистер Вуд, слушая их, животики надорвал от смеха. Мистер Хэйс кричал, что не позволит своей жене шататься по увеселительным заведениям в погоне за титулованными мерзавцами из папистов; в ответ на что миссис Хэйс обозвала его собакой, лгуном и трусом и сказала, что будет ходить, куда ей вздумается. Тогда мистер Хэйс пригрозил, если она не уймется, поучить ее палкой. Мистер Вуд вставил вполголоса: "И поделом". Миссис Хэйс возразила, что хоть ей уже доводилось кой-когда сносить подлые побои, но на этот раз, если он осмелится поднять на нее руку, она его зарежет - вот как бог свят! А мистер Вуд сказал: "Молодец, люблю таких нравных!"
Мистер Хэйс решил прибегнуть к другим доводам.
- Соседей бы постыдились, сударыня, - сказал он. - Ведь начнут судачить.
- Уж это непременно, - сказал мистер Вуд.
- А пусть их! - сказала Кэтрин. - Что нам соседи? Разве не судачили они, когда ты упек за решетку вдову Уилкинс? Разве не судачили, когда ты напустил бейлифов на беднягу Томсона? Тогда вас не смущали соседские пересуды, мистер Хэйс.
- Дело есть дело, сударыня; к тому же если это по моему настоянию Уилкинс посадили в тюрьму, а у Томсона описали имущество, вам об этом было известно не хуже меня.
- Поистине два сапога пара, - сказал мистер Вуд.
- А вы, сэр, держали бы язык за зубами. В вашем мнении никто не нуждается и в вашем обществе, кстати, тоже, - в сердцах крикнула миссис Кэтрин.
Но мистер Вуд в ответ только присвистнул.
- Я пригласил этого джентльмена скоротать со мною вечер, сударыня. Мы с ним выпили вместе.
- Что верно, то верно, - подтвердил мистер Вуд, улыбаясь миссис Кэт как ни в чем не бывало.
- Мы с ним выпили вместе - понятно вам, сударыня? А с кем я вместе пью, тот мне друг и приятель. Стало быть, доктор Вуд мне друг и приятель - его преподобие доктор Вуд. Мы с ним коротали вечер вдвоем, сударыня, беседуя о политике и о лери... герлигии. А не разгуливали по увеселительным садам и не строили глазки мужчинам.
- Врешь ты все! - взвизгнула миссис Хэйс. - Я туда пошла из-за Тома, и тебе это очень хорошо известно; мальчуган мне покою не давал, пока я не пообещала ему пойти.
- Видеть не могу этого лоботряса, - отозвался мистер Хэйс. - Вечно он у меня под ногами путается.
- Он - единственный мой друг на свете, и единственный, кто мне хоть сколько-нибудь дорог, - сказала Кэтрин.
- Он наглец, лентяй, прохвост и бездельник и наверняка кончит на виселице, чему я буду очень рад, - прорычал мистер Хэйс. - А кстати, позвольте полюбопытствовать, сударыня, в чьей это вы карете прикатили? Должно быть, кое-что пришлось заплатить за проезд - хо-хо-хо!
- Подлое вранье! - завопила Кэт и схватила большой кухонный нож. Попробуй только повторить это, Джон Хэйс, и клянусь богом, я тебя зарежу.
- Вот как? Грозить вздумала? - рявкнул храбрый во хмелю мистер Хэйс, в ответ вооружившись палкой. - Не очень-то я испугался ублюдка и шл...
Но он не договорил - как безумная, она бросилась на него с ножом. Он отскочил, отчаянно замахал руками и с силой хватил ее палкой по лбу. Она рухнула на пол. Великим счастьем был этот удар и для Хэйса и для Кэтрин: его он, быть может, спас от смерти, ей не дал стать убийцей.
Все это происшествие - весьма существенное для нашей драмы - могло быть изложено куда более пространно; но автор, признаться, по своей природе не склонен живописать зрелища столь отвратительные; да и читатель едва ли много приобретет от того, что будет посвящен во все мельчайшие подробности и обстоятельства. Скажем лишь, что эта ссора, хоть и не более жестокая, нежели происходившие между Хэйсом и его супругой допреж того, повела к серьезным переменам в жизни злополучной четы.
Хэйс в первый миг изрядно перетрусил, одержав победу: побоялся, уж не убил ли он жену. Вскочил с места и Вуд, испуганный тою же мыслью. Но она вдруг зашевелилась, понемногу приходя в себя. Принесли воды; приподняли и перевязали голову потерпевшей; и тогда миссис Кэтрин дала волю слезам, которые словно бы принесли ей облегчение. Мистер Хэйс нимало не был тронут ее рыданиями - напротив, он в них увидел приятное доказательство того, что поле битвы осталось за ним; и хоть Кэт мгновенно ощерилась при первой его слабой попытке к примирению, он не обиделся и с самодовольной ухмылкой подмигнул Вуду. Трус чувствовал себя победителем и был горд этим; последовав за Кэтрин в спальню и найдя ее спящей, или притворившейся, что спит, он почти тотчас же сам задремал и видел самые радужные сны.
Мистер Вуд тоже отправился наверх, довольно посмеиваясь про себя. Ссора супругов явилась для него истинным праздником; она взбодрила старика, привела его в отличное расположение духа; и он уже предвкушал продолжение потехи, когда Тому будет рассказано обо всех обстоятельствах домашней битвы. Что же до его сиятельства графа Гальгенштейна, то поездка в карете из Мэрилебонского сада и нежное пожатие руки, которое Кэтрин дозволила на прощание, так распалили в нем угасшие страсти, что, проспав девять часов и выпив утреннюю чашку шоколада, он даже отложил чтение газеты и заставил дожидаться особу из модной лайки на Корнхилле (явившуюся с куском отличных мехельнских кружев и по весьма сходной цене), - ради того, чтобы побеседовать со своим духовным наставником о прелестях миссис Хэйс.
А она, бедняжка, всю ночь не сомкнула горящих век, кроме как для того, чтобы прикинуться спящей перед мистером Хэйсом; так и пролежала подле него с широко раскрытыми глазами, с колотящимся сердцем, с пульсом сто десять, беспокойно ворочаясь с боку на бок под бой башенных часов, размерявших глухое время ночи; и вот уже бледный немощный день глянул сквозь оконные занавески, а она все лежала без сна, измученная и несчастная.
Нам известно, что миссис Хэйс никогда не питала особенно нежных чувств к своему господину и повелителю; но ни разу еще за все годы супружеской жизни не внушал он ей такого презрения и отвращения, как сейчас, когда забрезживший день вырисовал перед ней лицо и фигуру спящего. Мистер Хэйс громко храпел во сне; у его изголовья на толстой конторской книге стоял закапанный салом оловянный подсвечник, а в нем тоненькая сальная свечка, надломившаяся посередине; тут же лежали его ключи, кошелек и трубка; из-под одеяла торчали ноги в грязном, поношенном исподнем белье; на голову был натянут красный шерстяной колпак, закрывавший наполовину изжелта-бледное лицо; трехдневная щетина покрывала подбородок; рот был разинут, из носу вырывался громкий храп; более отталкивающее зрелище трудно было себе представить. И к этой-то жалкой твари Кэтрин была привязана вечными узами. Что за неприглядные истории были записаны на страницах засаленного гроссбуха, с которым скряга никогда не расставался, - он не знал иного чтения. Что за сокровище пряталось под охраной этих ключей и этого кошелька! Каждый шиллинг, его составлявший, был украден у нужды, заграблен у беспутного легкомыслия или же безжалостно отнят у голода. "Дурак, скряга и трус! Зачем я связала себя с этой тварью? - думала Кэтрин. - Я, которая наделена и умом и красотой (разве он не говорил мне так?). Я, которая родилась нищенкой, а сумела достигнуть положения в обществе - и кто знает, до каких бы еще добралась высот, если бы не моя злосчастная судьба!"
Поскольку миссис Кэт не говорила всего этого вслух, а лишь думала про себя, мы вправе облечь ее мысли в самую изящную словесную форму - что и попытались сделать в меру своих возможностей. Если читатель даст себе труд проследить ход размышлений миссис Хэйс, от него, без сомнения, не укроется то, как ловко она обвинила во всех своих бедах мужа, сумев в то же время извлечь нечто утешительное для своего тщеславия. Каждый из нас, я утверждаю, когда-нибудь да прибегал к такому порочному способу рассуждения. Как часто все мы - поэты, политики, философы, семейные люди - находим соблазнительные оправдания собственным грехам в чудовищной испорченности окружающего мира; как громко браним дух времени и всех своих ближних! Этой же дьявольской логике следовала и миссис Кэтрин в своих ночных раздумьях после празднества в Мэрилебонском саду и в ней черпала силу для мрачного торжества.
