Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести)
Она дошла до Аспернского моста, не разбирая дороги. Там она хотела перейти через улицу, но должна была выждать, пока не проедет вереница экипажей. Во многих из них сидели мужчины с полевыми биноклями на шее, она знала, что они возвращаются из Пратера, с бегов. Вот проехала элегантная коляска, в ней сидел господин с молодой дамой в белом весеннем наряде; сразу за ними - коляска с двумя кричаще одетыми женщинами. Берта долго смотрела им вслед; одна из них обернулась и поглядела на коляску, ехавшую за ними следом, - там, удобно откинувшись, сидел молодой, очень красивый мужчина в длинном сером пальто. Берта почувствовала сразу какую-то щемящую боль, тревогу, горечь; она хотела бы быть той дамой, за которой ехал следом молодой человек, хотела быть красивой, молодой, независимой, ах, господи, быть просто женщиной и делать то, что ей вздумается, оглядываться на мужчин, понравившихся ей. И в ту минуту она знала твердо, что фрау Рупиус проводит время с любимым человеком. Конечно, почему бы и нет? Да, пока она в Вене, она может свободно распоряжаться своим временем, и притом она очень красива, на ней воздушное лиловое платье, и на губах ее играет улыбка, которая, конечно, может быть только у счастливой женщины, а дома она несчастна. И Берте сразу представился господин Рупиус, как он сидит у себя и рассматривает гравюры. Но сегодня он, наверно, не занимается этим, сегодня он дрожит за жену, невероятный страх охватывает его при мысли, что там, в большом городе, у него отнимут ее, что она никогда не вернется и он останется совершенно один со своим горем. И Берта внезапно прониклась таким состраданием к нему, которого не испытывала никогда раньше. Да, ей лучше всего было бы остаться с ним и утешать его.
Она почувствовала, как кто-то дотронулся до ее руки. Она вздрогнула и обернулась. Около нее стоял молодой человек и нагло глядел на нее. Она рассеянно посмотрела ему прямо в глаза. Тогда он сказал: "Ну!" - и засмеялся. Берта испугалась и почти бегом пересекла улицу, наперерез экипажу. Ей стало стыд-ло за свое прежнее желание быть такой, как та дама в экипаже. Ей казалось, что бесстыдство того человека на улице было наказанием за это желание. Нет, нет, она порядочная женщина, всякая грубость претит ей, нет, она не могла бы теперь жить в Вене, где подвергаешься таким оскорблениям! Тоска по мирному уюту ее скромного жилища овладевает ею, и она радуется предстоящей встрече со своим малышом, как чему-то необычайно прекрасному. Который теперь час? Боже мой, без четверти семь. Ей придется нанять экипаж, тут уж нечего считаться. Утром за экипаж заплатила фрау Рупиус, поэтому тот, который она наймет теперь, обойдется ей, так сказать, вдвое дешевле. Она садится в открытый фиакр, откидывается в угол почти так же изящно, как та дама в белом платье, которую она видела. На нее смотрят. Она знает, что красива и молода, к тому же чувствует себя в безопасности, теперь ей ничто не угрожает. Быстрая езда на резиновых шинах доставляет ей невыразимое удовольствие. Как чудесно будет, когда она в следующий раз снова поедет в экипаже по городу в новом платье, в маленькой соломенной шляпке, которая так молодит ее. Она рада, что фрау Рупиус стоит у входа в вокзал и видит, как она подъезжает, и все-таки она не выдает своей гордости, держит себя так, будто это совершенно естественно подъезжать к вокзалу на извозчике.
- У нас еще десять минут времени, - говорит фрау Рупиус. - Вы очень сердитесь на меня, что я заставила вас ждать? Представьте себе, у моего брата собралась сегодня к чаю детвора, и ребята ни за что не хотели меня отпускать. Мне слишком поздно пришло в голову, что я, собственно, могла бы за вами послать; дети развлекли бы вас, и я уже сказала брату, что в следующий раз привезу вас вместе с вашим мальчиком.
Берте стало очень стыдно. Как несправедлива была она опять к этой женщине! Она могла только пожать ей руку и сказать:
- Благодарю вас, это очень мило с вашей стороны.
Они вышли на перрон и сели в свободное купе.
Фрау Рупиус держала в руке пакетик с вишнями и ела их медленно, одну за другой, а косточки выбрасывала в окно. Когда поезд тронулся, она откинулась назад и закрыла глаза. Берта смотрела в окно, она чувствовала себя очень усталой от долгих блужданий по городу, легкое раздражение поднялось в ней, она могла бы иначе провести этот день, спокойнее, приятнее. Ей вспомнились холодный прием и скучный обед у кузины. Право, очень печально, что у нее нет больше знакомых в Вене. Как чужая, бродила она по городу, где прожила двадцать шесть лет. Почему? И почему она сегодня утром не приказала остановить экипаж, когда увидела человека, наружность которого напомнила ей Эмиля Линдбаха? Конечно, она не могла ни догонять, ни окликать его, но, если это действительно был Эмиль, вдруг бы он узнал ее и обрадовался, что встретился с нею? И они гуляли бы вдвоем и вспоминали о долгих годах, которые прожили, ничего не зная Друг о друге, и зашли бы вместе пообедать в хороший ресторан, где его, конечно, многие узнали бы, и она совершенно ясно слышала, как люди переговариваются о том, кто же, собственно, "она". И она очень хороша, новое платье уже готово, и кельнеры прислуживают ей с безукоризненной вежливостью, особенно один из них совсем еще мальчик, он принес вино, - так ведь это же ее племянник, он, понятно, стал помощником кельнера, вместо того чтобы учиться. Вдруг в зал вошел доктор Мартин с женой, они так тесно прижались друг к другу, как будто они совершенно одни, тут Эмиль встает, берет смычок, лежащий около него, грозно поднимает его, и кельнер выставляет за дверь супружескую пару Мартин. Это очень смешит Берту, она слишком громко хохочет, она совершенно разучилась как подобает вести себя в хорошем ресторане. Но это совсем не изысканный ресторан, это просто трактир "Красное яблоко", и где-то играет невидимый военный оркестр. Это фокус господина Рупиуса, он умеет делать так, чтобы военные оркестры играли, оставаясь невидимыми. А вот теперь ее черед. Стоит рояль, но она, конечно, разучилась играть, она готова убежать, лишь бы ее не заставляли играть. И вот она уже на вокзале, фрау Рупиус ждет ее и говорит: "Самое время ехать", и протягивает ей большую книгу, это и есть проездной билет. Но фрау Рупиус не уезжает, она садится на скамью, ест вишни и выплевывает косточки в начальника станции, которому это очень нравится. Берта входит в купе, - слава богу, Клингеман уже здесь, - он подмигивает ей прищуренным глазом и спрашивает: "Не знаете ли вы, что это за траурный поезд?" И Берта видит, что на других рельсах стоит траурный вагон. Теперь она вспоминает, что умер капитан, с которым табачница обманывала Клингемана, - конечно, поэтому сегодня и был концерт в "Красном яблоке". Вдруг Клингеман нагибается, дует ей в глаза, смеется так, что все дрожит. Берта открывает глаза: мимо окон проносится какой-то поезд. Она встряхнулась - какие путаные сны! А разве не прекрасное было начало? Она пытается вспомнить. Да, Эмиль играл тут какую-то роль... но она уже не помнит какую.
Медленно надвигаются сумерки. Поезд идет по берегу Дуная. Фрау Рупиус спит и улыбается, может быть, она только притворяется спящей; снова у Берты появляется легкое подозрение и поднимается зависть к тому неизвестному, таинственному, что переживает фрау Рупиус. Ей бы хотелось тоже пережить что-либо подобное, хотелось, чтобы кто-нибудь теперь сидел около нее, сжимая ее руку, - она могла бы вновь испытать такое ощущение, как тогда, когда стояла с Эмилем на берегу Вены и едва не лишилась чувств от внезапно охватившего ее желания иметь ребенка... Ах, почему она такая одинокая, такая жалкая, такая незаметная? Она готова молить возлюбленного времен своей юности: "Поцелуй меня хоть раз, как тогда, я так жажду счастья".
Становится темно, Берта всматривается в ночную тьму.
Сегодня же, прежде чем лечь спать, она достанет с чердака маленькую сумку, где хранятся письма ее родителей и письма Эмиля Линдбаха. Она стремится домой. Как будто в душе ее возник вопрос, на который она может найти ответ только дома.
Когда Берта поздно вечером вошла в свою комнату, ей показалась почти нелепой самая мысль сейчас же одной взобраться на чердак и достать сумку. Она опасалась, как бы жильцы дома не заметили ее ночных блужданий и не подумали, что она сошла с ума. Она может сделать это завтра утром, не обращая на себя внимания, совершенно спокойно, и она заснула, как ребенок, которому обещана на завтра прогулка за город.
На другой день до обеда у нее было много дел; домашние хлопоты и уроки музыки заняли все время. Ей пришлось рассказать невестке о своей поездке в Вену. Она выдумала, что после обеда гуляла со своей кузиной, и представила все так, будто по просьбе кузины отказалась пойти к фрау Рупиус.
Только после обеда она поднялась на чердак и достала запыленную дорожную сумку, лежавшую около чемодана и двух ящиков, - все вместе было покрыто старой рваной чайной скатертью с красными цветами. Берта помнила, что последний раз открывала сумку, чтобы спрятать письма, оставшиеся от родителей. Когда она у себя в комнате открыла сумку, то прежде всего увидела множество посланий от своих братьев и другие листки с незнакомым почерком; затем нашла аккуратно перевязанный пакетик с немногими письмами родителей, адресованными ей; две книжки ее матери с хозяйственными записями, свою собственную маленькую школьную тетрадь, куда она вносила расписание уроков и учебные задания, программы благотворительных вечеров, в которых она участвовала молодой девушкой, и, наконец, письма Эмиля, завернутые в голубую папиросную бумагу, местами разорванную. Теперь ей вспомнился день, когда она последний раз держала их в руках, не читая; это было тогда, когда отец ее уже лежал больной, и она по целым дням не выходила из дому. Она отложила эту пачку в сторону. Ей хотелось сначала просмотреть все остальное, что еще сохранилось здесь, все, что вызывало ее любопытство. На дне сумки лежало много писем, некоторые в конвертах, некоторые без конвертов; она просмотрела их без разбора, одно за другим. Тут были письма от прежних приятельниц, несколько писем от кузины и одно письмо от врача, который в свое время сватался к ней; в нем содержалось приглашение на первый вальс в медицинском кружке. А это - что это такое? Ах, это анонимное послание, полученное ею в консерватории. Она прочла его: "Милая барышня, вчера я снова имел счастье любоваться вами, встретив вас на пути, по которому вы всегда ходите, не знаю, имел ли я счастье быть замеченным вами". Нет, этого счастья он не имел. Затем на трех страницах он всячески превозносил ее; ни единого желания, ни единого дерзкого слова. И она никогда ничего не слыхала больше об авторе этого послания. А вот письмо, подписанное инициалами: "М. Г.".
