Молодой Бояркин - Александр Гордеев
– Ну, выкладывай…
Бояркин сразу напрямик сказал главное и начал сбивчиво докладывать о выгодах
самообразования, о скудности институтской жизни для созревания личности…
– Ну, хватит, – прервал его дядя, – ты мне мозги не пудри – они у меня и так того…
Скажи прямо – в чем дело?
– Если прямо, – сказал Бояркин, спохватившись, что напрасно заехал он в высшие
материи, – то надоело мне, такому лбу, жить несерьезно, с родителей тянуть. Пора на ноги
становиться… Да и к чему эта учеба? Ты же знаешь, кто сколько получает. К вам я ненадолго
– пока не устроюсь на работу и не выпрошу место в общежитии.
– Да ничего, оставайся, теперь не стеснишь, – задумчиво сказал дядя, автоматически
принимая новое, подходящее ему объяснение.
Ничто его особенно не удивило. Он спокойно посоветовал, как лучше успокоить
родителей, где выгоднее работать, чтобы скорее получить квартиру.
– Или вот еще вариант, – сказал дядя, на минуту оживившись, – тут соседка одна… Год
как вселилась. Чуть тебя постарше. Работает учительницей. Красавица! Познакомься…
Квартира, правда, однокомнатная, но не общежитие же…
– В этом подъезде только одна такая квартира, – вспомнил Николай, – Но когда я
учился в ГПТУ, то в ней жил дядя Федя. А он сейчас где?
– А-а, так ты и не знал… На кладбище теперь дядя Федя. Сгорел от водки…
– От водки! Вот так-так. Да он же капли не брал…
Некоторое время сидели молча.
– А ведь какой мужик был, – добавил Николай. – Нет, не могу поверить. Как-то уж
совсем нелогично. Неужели так бывает?
– Да бывает, видно, – сказал дядя. – Вот и у нас с Анной… Тоже, как ты говоришь,
нелогично… Ушла она к какому-то командированному. Вот так… Андрюшку к своей матери
увезла.
Дядя опустил голову, сжался, словно прищемил внутри себя что-то острое.
– Эх, да мне Андрюшку больше всего жалко-то, – добавил он. – Приеду обедать, а он
залезет в кабину и пыхтит там чего-то, тарахтит, рычаги дергает…
У дяди в голосе что-то оборвалось, и он отвернулся.
– И ничего уже не сделаешь? – спросил племянник.
– Ничего… А чего еще?
Дядя сидел в одной майке. Его фигура с выпирающими буграми, была в этот раз
осевшей, расслабленной. Никита Артемьевич вертел пальцами тяжелую вилку, которая вдруг,
вывернувшись, с резким звоном упала на край тарелки. Дядя вздрогнул и, мгновенно
взбесившись, выскочил из кухни. Почти тут же он вернулся в накинутой "олимпийке" и с
хрустом застегнул замок-молнию.
– Хватит нюнить! – резко бросил он. – Я знаю, где они устроились. Еду, забираю – и
весь разговор!
Поехал и Николай. Опасаясь милиции из-за запаха вина, дядя вел машину по каким-то
закоулкам, и Бояркин потерял направление.
– Не пойму бабу, – говорил Никита Артемьевич.– Ты же знаешь, какая она с виду. За
меня вышла в тридцать шесть и до этого никого не имела. Говорит, не любила никого. А я,
главное, почему обратил на нее внимание-то. Ты представляешь, что значит, работать
диспетчером среди шоферов, когда каждый мужик норовит похлопать, да погладить или
сказать что-нибудь почудней, Но от нее все как орехи отскакивали. Был у нее какой-то свой
женский авторитет. Интересно, чем же этот-то орел ее мог приманить? Видно, ловкач…
Асфальт кончился, машину затрясло на ямах. Фары освещали темные кюветы,
палисадники, скамейки. Наконец, остановились возле маленького домика, половина которого
утопала в больших кустах, словно в шапке, съехавшей на одно ухо.
– Вот оно, гнездышко, – с каким-то злым привкусом произнес Никита Артемьевич.
Он поднялся на крыльцо и подергал дверь. В сенцах вспыхнул свет.
– Кто там? – тревожно спросил женский голос.
– Этот, твой-то, здесь? – спросил Никита Артемьевич, прокашливаясь.
За дверью шепотом заспорили, кто-то кого-то пытался оттеснить. Потом дверь
распахнулась, и вышел высокий, худой мужчина с большим мясистым носом, с частой
проседью в зачесанных назад волосах – по виду из таких, которые при благоприятных
условиях берут глоткой. Вышел он в одной майке, картинно напружинившись. За ним стояла
красавица Анна в уютном домашнем халате. Никита Артемьевич смотрел на мужчину со
злой усмешкой.
– Отойдем-ка, петух, – предложил он, кивнув в темноту.
– Не тронь его! – закричала Анна, распихивая обоих. – Если тронешь – сразу посажу.
Расскажу кое-что про твою машину. .
– Не трону, – пообещал Никита Артемьевич. – Спрошу кое о чем.
Оставив Анну на крыльце, они сошли вниз. Мужик, почему-то сникший сразу же как
только его назвали "петухом", привык теперь к темноте, рассмотрел квадратного соперника и
вовсе плечи опустил.
– У тебя дети есть? – тихо спросил его Никита Артемьевич.
– Двое. Я командированный, – еще тише ответил тот, пытаясь казаться свойским, –
через полтора месяца уеду…
– Ты детей своих любишь?
– Ну, разумеется. Особенно младшего. Вот скоро поеду…
– Значит, любишь детей… А я ведь тоже. Ты понимаешь это? Я спрашиваю, до тебя все
доходит? У нас ведь ребенок.
– Так я же ее не манил, – шепотом, словно по секрету сообщил командированный. –
Она сама ко мне…
– Та-ак! – придвигаясь, выдохнул Никита Артемьевич. – Ловко.
– Толя! – вскрикнула на крыльце Анна и тут же оказалась между ними.
Никита Артемьевич взглянул в знакомое, родное лицо жены, которая почему-то
защищала другого, и медленно повернулся спиной. В полуобороте он чуть замедлился, и
Бояркин, стоящий рядом, но никем не замеченный в темноте, еще надеялся увидеть
знаменитый, сокрушающий дядин удар. Но ничего не произошло.
Возвращались молча и лишь поставив "Волгу" в гараж, Никита Артемьевич
заговорил.
– Про машину-то она сказала… Денег тогда не хватало, а люди, дураки, на коврах
чокнулись. Ну и пришлось спекульнуть пару раз. Э, да такими преступниками пруд пруди…
Не могу понять, люблю я ее или что? Привык как-то. Теперь кажется, что люблю. Но ведь
так, как она, тоже нельзя…
Никита Артемьевич не спал почти всю ночь, а утром, в воскресенье вместе с
племянником снова поехал к Анне.
В дом вошли оба. Комната, видимо, была снята вместе со старомодной мебелью.
Гудела стиральная машина. Пахло мылом и мокрым бельем.
– Опять приехал! – почти с ненавистью сказала Анна, подняв от оцинкованной ванны
распаренное лицо с мокрыми, свисающими прядями. – Неужели тебе ничего не понятно?
Командированный, лежащий с журналом в спальне, как бы нехотя поднялся и с дутым
достоинством начал разглаживать покрывало.
– Возвращайся, очень тебя прошу, – сказал Никита Артемьевич жене.
– Нет!
– Почему?
– Потому что не люблю тебя.
– А раньше любила?
– Думала, что любила. А теперь поняла, что не люблю.
