Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 2
Звякнул второй телефон. Краснов сказал в трубку: «Позже», — и продолжал:
— На «Пятилетке» заключённый Алексеев с бригадой нашёл мужские брюки и ботинки, сообщив, что поступили они с лесозавода. Как видите… Ну, а в работе управления тревожно с линией передачи. Теперь всё будет решать лес, а на Бохапче наледи. Да вы не беспокойтесь, справимся, — Он закончил разговор и посмотрел на дверь. В кабинет вошёл Дымнов. Он прибыл с приисков.
— Как с Колосовым? — сразу же спросил он.
— Назвал Зорина болваном и заявил, что такому идиоту не ответит ни на один, вопрос, и больше от него не добились ни одного слова. Они, конечно, продолжают его держать. Боюсь, сорвётся парень и наделает шума.
За окном прогудел грузовик и остановился. В кабинет ввалилась целая делегация комсомольцев, прибывших с «Пятилетки».
Женя сразу же бросилась к Краснову.
— Михаил Степанович, да как они могли подумать на Юру. Что они, с ума посходили?
Краснов рассказал, в чём дело. Женя всплеснула руками.
— Ну какой-же дурень! Какой дурень! Да ведь всю ту ночь он был у меня, и мы до утра слушали радио. А Если бы что-нибудь и большее, я всё равно не стыжусь и кому угодно скажу об этом. Пусть думают что хотят…
Ночью снова ударил мороз, да Ещё какой! Даже шляпки гвоздей на половицах надели белые шапочки, а в углах засверкали серебристые пушинки. Краснов посмотрел на часы. Было семь утра, а в окнах только начинало сереть.
Ну и туман. Завалим строительство линии передачи, хлынет наледь по Бохапче такая, что не пролезешь и тракторами, забеспокоился он. По дороге проскрипела подвода. Придётся Юре Ехать самому, а то затянем, и пропало дело, решил Краснов и тут же пошёл в управление. Дремавший дежурный, увидев Краснова, вскочил и начал докладывать о ночных происшествиях и обстановке на приисках:
— На «Нечаянном» горючего для станции на два дня. На «Джурбе» у Дзасохова утопили трактор в наледи и просят срочно направить на помощь второй, пока первый полностью не залило. «Утиный» утром готовится произвести массовый взрыв. С дровами благополучно.
— Всё записано в книгу рапортов?
— Не занесены, так сказать, неслужебные происшествия.
— Что?
— Ночью при обыске кладовых обнаружены тайники с крадеными вещами геологов Соловейчика и Фейгина. Взятый оперативниками заключённый Гайдукевич был ночью выпущен дневальным райотдела Соколом-Крамелюком по кличке Культяпый.
— Знаю. Звонили ночью.
— В квартире Маландиной в печи обнаружены медные пуговицы и топор. В соседней комнате геологов подозрительные следы на стене и замытые на полу засечки топора.
— Когда?
— Только-только. Заходил комендант и рассказал.
— Дальше?
— Звонил секретарь парткома и просил сообщить, когда вы появитесь в кабинете.
— Это все?
— Да.
— Звони. Это же он тебя просил. — Краснов прошёл в кабинет и задумался.
Значит, всё, Татьяны нет. А почему-то казалось, что вдруг раздастся звонок и: он услышит Ее весёлый голос. Нет, тут, пожалуй, не уголовное преступление. Ищут Её сами заключённые. Вещи, выкраденные у геологов, привели в кладовую. А там найдутся и следы преступников. Дело, конечно, куда глубже. Он попросил дежурного вызвать Колосова и просмотрел ночные телефонограммы:
Под окнами проскрипели шаги. Затем послышались мягкие удары валенок о ступеньки лестницы. Это Дымнов. Его привычка отряхивать снег. В дверь показалось бледное лицо секретаря парткома.
— Кажется, узелок распутывается. На Мяките в ту ночь оперпостом был случайно задержан беглец Турбасов, по кличке Золотой. Сегодня утром в следственной камере несколько человек оказались пьяными и подняли дебош, в том числе и Золотой. При следовании в изолятор Турбасов пытался незаметно выбросить бумажник. В нём оказались маленькие ручные часы Татьяны, завёрнутые в заявление, адресованное на имя Маландиной. Как видимо, листок лежал на столе и первым попался под руку. Преступник признался.
— Тебе известно о ночном происшествии в райотделе? — спросил Краснов.
— Гайдукевич задержан. Их вместе с Золотым скоро доставят сюда. Теперь разберутся. Важно было нащупать ниточку.
Явился Колосов. Знакомство со следователем, казалось, пошло Ему на пользу. Он был подтянут, но чувствовалось, что буря в Его душе Ещё не улеглась.
— Ты всё Ещё не успокоился? — улыбнулся Краснов.
Юра сел, посмотрел на свои сильные руки со следами автола.
— Не будем об этом, хватит, — сказал он и поднял глаза. — Я слушаю вас.
Вот так правильно, по-мужски. Когда бьют, человек становится крепче и учится давать сдачи. — Он снова мягко улыбнулся и встал, — Так что же мы с тобой, Юра, будем делать с лесом для опор?..
Они проговорили о делах добрых пару часов.
К конторе за Колосовым подъехал грузовик. Мороз каменил резину, и водитель то и дело напоминал о себе/ хриплыми сигналами гудка. Краснов пОсмотрел в окно и опустил руки на стол.
— Ну, как будто предусмотрели всё. Теперь действуй.
Юра поднялся.
— Я готов. Как бы там ни сложилось трудно с наледями, а лес будет… — И он вышел.
В кабине пахло угаром. Водитель поскоблил стекло и, включив передачу, открыл дверку. Постукивая остекленевшей резиной, машина, как телега, неровно запрыгала по дороге. Возле дома, где жила Маландина, собралась большая толпа. Водитель притормозил, и Юра открыл дверцу.
Тётка Маланья, соседка по их прежней квартире, причитала:
— А она-то, голубушка, видно, боролась! Губу-то насквозь прокусила! Ох они, ироды окаянные…
Юра увидел Матвееву. Обхватив угол тамбура и уткнувшись в него головой, она плакала. Рядом на снегу чернел разостланный брезент и на нём что-то лежало, закрытое простынёй.
Из дверей тамбура в руки уполномоченного/ передали что-то небольшое, белое, как мрамор. Юра не сразу разглядел, что там, и встал на подножку. Первое, что бросилось в глаза, был вскрытый пол в тамбуре и среди балок человек. Потом он рассмотрел и предмет. Это была рука со сжатым маленьким кулачком…
— Чего встал? — заорал он на водителя и захлопнул дверку. Но тот уже сам, кусая губы, смотрел под ноги и скрежетал рычагом переключения, зачем-то дёргая Его взад и вперёд.
Печь раскалилась так, что светилась. Колосов отодвинул чернильницу, встал и раскрыл дверь. Приятная свежесть пахнула в лицо, по полу кабинета потянуло холодом. За посёлком над сопками вставал голубой рассвет. Труба котельной за клубом/ чёрным столбом уходила
вверх, рассыпая звездочки золотых искр. Дома Оротукана темнели пустотой окон, все Ещё спали. Юра протёр глаза и снова склонился над столом.
…Рука заскользила по бумаге.
«Сейчас вспомнил всё с такой болью. Вечером пришло решение политотдела о присвоении нашему клубу имени Татьяны Маландиной. И это правильно. Если бы не она, наверное, до сих пор мёрзли бы все в старом сарае.
Ну, буду продолжать всё по порядку.
Похоронили Её напротив клуба на площади. Я всё Ещё вижу фанерную трибуну, обтянутую траурным полотном, венки, венки и огромную толпу. Столько народу Ещё не видал Оротукан. Прибыли руководители Дальстроя, делегации с приисков и от всех комсомольских организаций Колымы.
Когда вынесли гроб, набежала чёрная туча, посыпалась, жёсткая снежная крупа. Наши обнажённые головы засыпал снег.
Ветер стонал в проводах и наносил сугробы. Сделалось темно, как в сумерки. Всё стало серым, мрачным: и, небо, и посёлок, и лица людей.
Многие плакали. Игорёк был бледен, плакать он не мог. От горя он как бы окаменел. А наш “толстокожий” Валерка не успевал вытирать слёзы.
Когда тревожно грянул оркестр и стали готовиться к погребению, раздвигая толпу, вышел вперед бледный и худой Копчёный. Игорёк вздрогнул. Убийцами Татьяны он считал воров.
Копчёный сбросил шапку и, закрыв Ею лицо, опустился на колени. Ты понимаешь, Толька, он рыдал. И кто? Рецидивист.
Игорь тихо, но внятно сказал: «Уйди». Копчёный не слышал. Он не отрываясь смотрел на лицо Татьяны и кусал губы.
Игорь повторил уже громче. Тогда откуда-то появился Шайхула и подошёл к Краевскому.
«Зачем так говоришь? Может, Его горе дороже твоего горя, проговорил он и наклонился над Копчёным, — Встань, Саша, и скажи им».
«Уйдите оба.», — Теперь уже голос Игоря прозвучал громко и страшно.
Берзин положил Ему руку на плечо и шепнул: «Когда несчастье других трогает человека до слёз — это хорошо. Такие слёзы уважать надо».
Копчёный поднялся и убрал шапку от лица. Он был ужасен: ноздри Его трепетали, губы тряслись, глаза блуждали. Он поднял голову и оглядел толпу.
“Не мы это, нет. Не думайте! Как плохо будет тому, кто это сделал!» — выкрикнул он и уже не скрывая слёз, пошёл всхлипывая.
Начался митинг, последним выступил Берзин. «В борьбе гибнут самые лучшие, самые храбрые, потому что они впереди, но дела их бессмертны», — сказал он, и как-то незаметно поднял наше настроение. Да разве дело в словах. До сих пор я считал Его просто хорошим, опытным руководителем. А тут он на глазах/ вырастал как человек огромной силы духа. Я даже не знаю, как тебе это передать. Он говорил спокойно, уверенно, но именно в этой уверенности звучали стойкость, убежденность, мощь…
