Другая страна - Джеймс Болдуин
– Все эти вещи происходят с тобой не потому, что ты белый. Они просто случаются. А вот то, что происходит здесь, – такси как раз выехало из парка, и Кэсс показала руками вокруг, приглашая его оглядеться, – происходит потому, что они цветные. Вот и вся разница. – Она рискнула еще прибавить: – Тебе придется долго ее целовать, дружок, прежде чем этот взгляд исчезнет совсем.
Вивальдо повернулся к стеклу, утирая глаза. Они выехали на Ленокс-авеню, хотя им надо было на 7-ю улицу. Ничего нового они здесь не увидели – повсюду царила все та же нищета и разруха. А ведь когда-то по этой широкой улице торжественно гарцевали запряженные в коляски лошади, а из экипажей спускались джентльмены – в орденах, с цветками в петлицах, в парчовых камзолах и шляпах с плюмажем, они входили в эти дома – ныне потемневшие и обветшавшие от времени и людской глупости. Когда-то новенькие, весело сверкавшие на солнце карнизы, теперь – потускневшие и заброшенные, казалось, стыдились своего позора. Стекла в них тоже не всегда были такими тусклыми. И двери, видимо, раньше не вызывали представления об осажденном в течение долгого времени городе, где нагнеталась атмосфера подозрительности и недоверия. Когда-то люди заботились об этих домах, вот в чем дело, они гордились тем, что могли гулять по этой улице, здесь находился их очаг. Для нынешних же жителей здесь была тюрьма.
Да, всем на все наплевать: это безразличие роднило гетто с остальным городом. Все рушилось, а владельцев это нисколько не заботило, да и никого не заботило. Игравших на улице прекраснейших в мире детей, с глянцево-черными, коричневыми или золотистыми мордашками и обветренной на лицах и ногах кожей, как будто слегка подернутой инеем, тоже не беспокоило, что никто не замечает их красоты. Их родители, грузные, с трудом ковылявшие чернокожие мамаши, и худые, шаркающие отцы наставляли их или учили личным примером, что значит заботиться или не заботиться о чем-то: наставления мгновенно вылетали из памяти, но личные примеры запоминались. Дородные матроны, переваливаясь, входили и выходили из дверей и, отдыхая, болтали друг с дружкой, с мужчинами и с полицейскими, разглядывали витрины, орали на детей, смеялись и подзывали, чтобы их приласкать. На всех лицах, даже на детских, лежала печать утраты иллюзий, иногда она уродовала облик, иногда – нет, но всегда придавала чертам некую определенность, как если бы лица высекались из камня. Такси неслось все дальше, оставляя позади мужчин, толпившихся у парикмахерских, ресторанчиков и баров; оно неслось мимо длинных темных и шумных боковых улочек, по обеим сторонам которых, слегка подавшись вперед и разрезая небо, высились серые дома, в тени которых, словно мухи на липучке, возились и шумели ребятишки. Затем такси свернуло на запад и поползло по длинной сумрачной улице. Быстрее машина тут ехать не могла: по мостовой слонялось множество никуда не спешивших людей, а дети мчались прямо под колеса, выскакивая неожиданно из-за припаркованных у тротуара автомобилей. Люди облепили входы в дома, перекрикивались из окон, молодые мужчины равнодушно взирали на еле тащившееся такси, на их лицах застыла насмешка, а глаза были непроницаемы.
– Руфус приводил тебя сюда? – спросила Кэсс. – Знакомил с семьей?
– Да, – ответил Вивальдо. – Очень давно. Я почти забыл тот визит и, если бы не подсказка Иды, никогда бы не вспомнил. Тогда она еще ходила с косичками, забавная такая маленькая негритяночка. Лет ей было около пятнадцати. Мы с Руфусом возили ее в Радио-сити[9].
Кэсс рассмешило его описание Иды и сам тон, подсознательно эротический. Такси пересекло авеню и остановилось в самом конце квартала, у небольшой церквушки. На ее ступеньках, тихо переговариваясь, стояли две женщины. Пока Вивальдо расплачивался с шофером, к женщинам присоединился молодой человек, и они, все трое, вошли внутрь церкви.
Вдруг Кэсс с проклятьем коснулась своей непокрытой головы.
– Вивальдо, – проговорила она, – мне туда нельзя.
Он взглянул на нее, ничего не понимая, а таксист даже перестал отсчитывать сдачу.
– О чем ты? – изумился Вивальдо. – Что стряслось?
– Ничего. Но у женщин должна быть покрыта голова. Я не могу войти туда без головного убора.
– Конечно можешь. – Но, сказав это, Вивальдо вспомнил, что ни разу не видел в церкви простоволосых женщин.
– Нет, невозможно. Все женщины будут там с покрытой головой. Я нанесу оскорбление своим видом, это все равно, что прийти в слаксах. – Она помолчала. – Здесь церковь, Вивальдо, идет траурная церемония, это будет настоящая обида.
Он уже сдался и теперь беспомощно смотрел на нее. Таксист, держа в руке сдачу, подчеркнуто бесстрастно следил за Вивальдо.
– А у тебя нет шарфика или еще чего-нибудь?
– Нет. – Кэсс порылась в сумке, карманах пальто, слезы навернулись ей на глаза. – Совсем ничего.
– Послушай, друг… – напомнил о себе шофер.
Лицо Вивальдо прояснилось.
– А пояс? Ты можешь завязать его на голове. Он черный.
– Что ты! Ничего не получится. Кроме того, все поймут, что это пояс.
– Попробуй.
Чтобы положить конец спору и доказать, что она права, Кэсс сняла пояс и намотала на голову.
– Теперь видишь? Ничего не получится.
– Чем вы там занимаетесь? – спросил таксист. – Не могу я тут с вами целый день прохлаждаться.
– Нужно купить что-нибудь подходящее, – сказала Кэсс.
– Мы опоздаем.
– Иди один. Я съезжу в ближайший магазин и вернусь.
– Здесь нет магазинов, дамочка, – объявил водитель.
– Конечно, есть, – резко возразила Кэсс. – Иди, Вивальдо. Я скоро вернусь. Скажи мне только здешний адрес.
Вивальдо продиктовал ей адрес и уточнил:
– Тебе надо ехать на 125-ю улицу, по-моему, только там есть магазины. – Забрав у шофера сдачу и дав ему чаевые, он сказал: – Даме нужно на 125-ю улицу.
Шофер неохотно подчинился и включил счетчик.
– Иди же, Вивальдо! – повторила Кэсс. – Прости меня. Я скоро вернусь.
– У тебя деньги есть?
– Да. Ну, иди!
Вивальдо выбрался из такси с беспомощным и раздраженным выражением лица и, как только автомобиль отъехал, переступил порог церкви. Шофер высадил Кэсс на углу 125-й улицы и Восьмой авеню, и она, торопливо зашагав по широкой людной улице, вдруг осознала, что находится в каком-то необычном и непонятном состоянии, почти на грани нервного срыва. Никто не обращал на нее никакого внимания: вероятно, вид одинокой белой женщины, спешащей по своим делам в субботнее утро, был здесь вполне привычным зрелищем. Ей не попадались магазины, в витринах которых были бы выставлены головные уборы. Но она не сдавалась и только ускоряла шаг, внимательно глядя по сторонам: если не сосредоточиться, можно пробродить здесь весь день. Кэсс даже подумала, не остановить ли одну из женщин, в лица которых она всматривалась, ища следы
