Другая страна - Джеймс Болдуин
Кэсс закурила вторую сигарету, она внимательно слушала его. В парке на верховой тропе промелькнула всадница, бледная молодая девушка на коне – лицо надменное и одновременно застенчивое. Непроизвольно Кэсс успела подумать, пока всадница не скрылась из виду, что такой могла быть она сама – много лет назад, в Новой Англии.
– Я вырос в ужасном районе, – продолжал Вивальдо, – там нужно быть очень жестким, чтобы выжить, иначе тебя уничтожат. Вокруг постоянно гибли люди – просто так, не из-за чего. Мне не хотелось дружить с большинством сверстников – тоска брала от них просто зверская. Но я не только скучал с ними, я их еще боялся, от отца меня просто тошнило – трус страшный. Всю жизнь притворяется… даже не знаю кем, делает вид, что дела у него обстоят превосходно, и не замечает, что жена постепенно сходит с ума, изматываясь в нашей скобяной лавке. Отец знал, что ни я, ни мой брат его ни капельки не уважаем. А дочь его выросла в величайшую динамистку всех времен. Теперь она вышла замуж, и я не знаю и знать не хочу, что уж там обещает ей муж, когда хочет чего-нибудь от нее добиться.
Он немного помолчал и заговорил снова:
– Да, хорош гусь! А чего, спрашивается, он ко мне постоянно лез? Мне нравилось просто сесть в автобус и уехать одному в незнакомую часть города, или гулять, или пойти в кино, или читать, или валять дурака. Нет, этого он позволить не мог. Ты должен быть мужчиной и доказывать это, доказывать постоянно. Но вот что я тебе скажу… – Он вздохнул. – Отец мой по-прежнему живет на старом месте, способствует по мере сил процветанию винно-водочной промышленности. А ребята, кого я знал, с кем рос – кто в могиле, кто в тюрьме, кто наркоман. А я всего лишь никчемный человек. Мне еще повезло.
Кэсс слушала его, потому что понимала: он возвращается к своим воспоминаниям, чтобы оценить их, попытаться свести воедино, понять и исторгнуть наконец. Но вот это ему как раз и не удавалось. На улицах Бруклина он оставил нечто такое, что навсегда застряло в памяти.
– Как-то раз, – заговорил снова Вивальдо, – мы сели в машину и покатили в Вилледж, там подобрали одного гомика, совсем мальчишку, и привезли его к нам в Бруклин. Бедняга на полдороге понял, что дело нечисто, и чуть не помер от страха, но выпрыгнуть из автомобиля не смог. Мы затолкнули его в гараж, и там ему пришлось поочередно ублажить всех семерых, а потом мы излупили его до полусмерти, забрали деньги и одежду и бросили его там, на цементном полу, а дело было зимой. – Вивальдо впервые за все утро посмотрел ей прямо в глаза. – Иногда я задаю себе вопрос, успели его спасти или он умер, чем все кончилось? – Он сцепил руки и посмотрел через стекло. – Неужели я и тот человек, который проделывал все эти штуки в те давние времена, одно и то же лицо?
Нет. Ему не удавалось исторгнуть из себя прошлое. Интересно, почему, подумала Кэсс. Может, потому, что воспоминания не освобождали его от минувшего. Он не окунался в прошлое, не становился тем прежним мальчиком, а всматривался в былое как зачарованный, с неким, даже романтическим, ужасом, ища любую возможность отречься от него.
Наверное, от подобных тайн можно отделаться только в том случае, если человек, пусть с трудом, извлекает их на свет, выставляет на всеобщее обозрение, делает их частью опыта человечества. Без этого такая тайна становится тюрьмой, где человек медленно гибнет, без этого мир погрузился бы в вечную тьму. Кэсс старалась не думать, почему такие попытки редки. Ведь тогда пришлось бы задуматься и о том, почему Ричард написал книгу, в которую сам не верил, чем глубоко разочаровал ее. Она догадывалась (зная, что Ричард никогда не признает это), что книга, которую он написал якобы для денег, говорила прежде всего об ограниченности его дарования. Если бы книга получилась такой только потому, что написана для денег! Нет, дело в другом: Ричард боялся… боялся касаться вещей темных, страшных, опасных, трудных, глубоких.
А мне все равно, быстро подумала она. И еще: не его вина, если он не Достоевский, мне все равно. Но было ей все равно или не было – это особого значения не имело. Ему-то не все равно, еще как не все равно, а он всегда держался на ее вере в него.
– Странно, что ты вспомнил обо всем этом именно сейчас, – неожиданно для себя произнесла Кэсс.
– Из-за нее, возможно, – сказал Вивальдо, немного подумав. – В тот день, когда она позвонила мне и сообщила о смерти Руфуса, я поехал к ним и… не знаю даже… брел по улице, потом зашел в дом, и все казалось мне… не знаю… давно знакомым. – Он повернул к Кэсс бледное и взволнованное лицо, но женщина знала, что сейчас перед ним не она, а высокая, неприступная стена между ним и его прошлым. – Дело не в том, что я проводил в Гарлеме довольно много времени, – он нервно отвел глаза, – днем я там практически никогда не был. Я хочу сказать, что дети на улице напомнили мне ребят из моего квартала… они были цветными, но в остальном такими же, совершенно такими же… и та же, черт возьми, вонь в парадных, и то же желание во что бы то ни стало выбиться в люди, хотя живущие там понимают, что шансов у них практически нет. Те же старухи, те же старики… разве что поживее… Когда я пришел, все сидели за столом – Ида, мать, отец и еще несколько человек, – родственники, наверное, и друзья. Точно не знаю, никто не обратился ко мне, кроме Иды, да и она обменялась со мной парой слов. Все они глядели на меня, как будто… как будто я убил его… Господи, как мне хотелось прижать эту девушку к себе и целовать до тех пор, пока не исчезнет этот взгляд, заставить ее понять, что не делал я этого и не мог, а тот, кто убил его, убил и меня тоже. – Он беззвучно плакал, склонившись вперед и прикрывая лицо тонкой кистью. – Знаю, я подвел его, но я его тоже любил, однако никто из них не
