Фридрих Шиллер - Разбойники
Даниэль. Не говорил ли я вам; «вот вы ругаетесь над молитвами; но подождите – придет нужда, настанет страшный час – и вы все сокровища мира отдадите за один христианский вздох». Вот видите! Вы ругали меня тогда – вот теперь и сами попались! Видите!
Франц (бешено обнимает его). Прости меня, мой милый, мой дорогой Даниэль! прости меня! Я одену тебя с ног до… Да молись же! Я сделаю тебя управителем[56]… Я… Да молись же, на коленях заклинаю тебя именем дьявола! молись же, молись!. (Смятение на улице, шум).
Швейцер (на улице). Бейте! ломайте! Я вижу свет: он верно там!
Франц (на коленях). Внемли моей молитве, Царь небесный! Это в первый раз… и уж верно никогда не повторится… Да услышь же, Царь небесный!
Даниэль. Что вы? Разве так молятся? Да это безбожная молитва!
Народ сбегается.
Народ. Воры! убийцы! Кто это там шумит в самую полночь?
Швейцер (все еще на улице). Отгони их, товарищ! Это дьявол хочет унести вашего барина. Где Шварц с своим отрядом? Окружай замок, Гримм! штурмуй стены!
Гримм. Эй! огня! Или мы к нему, или он к нам… Вот – постой – я подожгу его покои.
Франц (молится). Я не был каким-нибудь обыкновенным убийцей, мой Создатель! я никогда не грешил в пустяках, мой Создатель!
Даниэль. Прости его, Господи! И молитвы у него становятся грехами. (Летят камни и пуки зажженной соломы. Стекла разлетаются в дребезги. Замок горит).
Франц. Я не могу молиться! (Указывая на лоб и сердце). Здесь, здесь так пусто, так темно. (Встает). Нет, я не хочу молиться: этой победы да не будет; за небом! ад да не насмеется надо мною!
Даниэль. Боже милосердый! Помогите! помогите! Весь замок в огне!
Франц. Возьми поскорей эту шпагу и всади мне в живот, чтоб эти канальи не надругались надо мною. (Пламя увеличивается).
Даниэль. Сохрани Бог! что вы это! Я никого в свете не соглашусь преждевременно отправить на небо, тем более в… (Убегает).
Франц (безумно смотрит ему вслед; после некоторого молчания). В ад, хочешь сказать ты. Ты прав: я уже чувствую что-то подобное. (В сумасшествии). Уж не ваши ли эти песни, не ваше ли шипенье, вы, змеи преисподней?… Они бегут сюда, ломятся в двери… Но отчего меня пугает это смертоносное острие?… Дверь трещит… падает… Нет спасенья! Сжалься хоть ты надо мною! (Срывает золотой шнурок со шляпы и удавливается).
Швейцер со своими.
Швейцер. Каналья, где ты? Что, видели, как они разбежались? Неужели у него так мало друзей? куда скрылась эта бестия?
Гримм (наткнувшись на труп). Стой! Кто это лежит здесь на дороге? Посветите сюда.
Шварц. Он предупредил нас. Вложите сабли: он лежит, как околевшая кошка.
Швейцер. Мертв! Что? мертв? без меня мертв? Вздор, говорю я. Посмотрите, как он вскочит. (Толкает его). Эй, ты! хочешь еще раз уморить отца?
Гримм. Не беспокойся; не встанет.
Швейцер (отходит от него). Да! он не радуется. Он мертв, как крыса. Ступайте назад и скажите атаману: «он умер!» Меня же он более не увидит. (Застреливается).
Вторая сцена
То же местоположение, как и в последней сцене предыдущего действия.
Старик Моор сидит на камне. Разбойник Моор стоит перед ним.
Разбойники там-в лесу.
Р. Моор. Он нейдет! (кинжалом о камень, так что сыплются искры).
Ст. Моор. Прощение да будет его наказанием; моя месть – удвоенной любовью.
Р. Моор. Нет, клянусь моей раздраженной душою, этого не будет! Я не хочу этого. За пределы вечности он должен влачить за собою свое злодеяние. Зачем же бы я его убивал?[57]
Ст. Моор (заливаясь слезами), О, дитя мое!
Р. Моор. Как, ты плачешь об нем у этой башни?
Ст. Моор. Сжалься! о, сжалься! (В отчаянии ломает руки). В эту минуту судят моего сына!
Р. Моор (с испугом). Которого?
Ст. Моор. Что значит твой вопрос?
Р. Моор. Ничего, ничего.
Ст. Моор. Ты насмехаться пришел над моею горестью!
Р. Моор. Предательская совесть! Не обращайте внимания на слова мои.
Ст. Моор. Да, я мучил сына, и сын меня теперь мучит; это перст Божий. О, Карл, Карл! если ты носишься надо мною в одежде мира, прости меня! о, прости меня.
Р. Моор (быстро). Он вас прощает. (Спохватившись). Если он достоин называться вашим сыном – он должен простить вас.
Ст. Моор. О, он был слишком: прекрасен для меня! Но я пойду к нему навстречу со своими слезами, со своими бессонными ночами и мучительными грезами; я обниму его колени и закричу, громко закричу: «я грешен перед небом и тобою! я не достоин называться отцом твоим!»
Р. Моор (растроганный). Так вы его любили – вашего другого сына?
Ст. Моор. Бог тому свидетель! О, зачем послушался я коварных советов дурного сына? – я был бы счастливейшим отцом между отцами всего человечества. Возле меня цвели бы дети, полные надежд. Но – будь проклят этот час! – злой дух вошел в сердце моего второго; сына; я поверил змее – и потерял обоих. (Закрывает лицо руками).
Р. Моор (далеко отходит от нею), Навеки!
Ст. Моор. О, я глубоко чувствую то, что мне раз сказала Амалия! Дух мести говорил её устами: «Напрасно станешь простирать руки к сыну; напрасно захочешь уловить горячую руку твоего Карла: он никогда не будет стоять у твоей постели!»
Р. Моор (отворотившись, протягивает ему руку).
Ст. Моор. Если б это была рука моего Карла! Но он лежит в тесном дому, спит непробудным сном; он не услышит никогда голоса моей горести. Горе мне! Умереть на чужих руках… без сына, без сына, который бы мог закрыть мои глаза…
Р. Моор (в сильном волнении). Теперь настало время! (Разбойникам). Теперь оставьте меня. Но разве я могу возвратить ему сына? Нет, я этого не сделаю.
Ст. Моор. Что, друг мой? что говоришь ты там?
Р. Моор. Твой сын… (чуть внятно). Ты прав, старик, – твой сын погиб для тебя навеки.
Ст. Моор. Навеки?
Р. Моор (с ужасающей тоской смотрит на небо). О, только теперь не дай ослабнуть душе моей! только теперь поддержи меня!
Ст. Моор. Навеки, говоришь ты?
Р. Моор. Не спрашивай меня более. Да, навеки.
Ст. Моор. Незнакомец, зачем освободил ты меня из башни?
Р. Моор (про себя). Что, еслибы я похитил теперь у него благословение? – украл бы его, подобно вору, и потом убежал с этою божественною добычей? Отцовское благословение, говорят, навеки нерушимо.
Ст. Моор. И мой Франц также погиб?
Р. Моор (бросается к ногам его). Я сломал запоры тюрьмы твоей: благослови меня!
Ст. Моор (с горестью). О, если б ты пощадил сына, спаситель отца! Видишь ли: Божество не устает в милосердии, тогда как мы, ничтожные черви, отходим в вечность вместе с своим гневом. (Кладет руку на голову разбойника). Будь так же счастлив, как был сострадателен!
Р. Моор (встает тронутый). О, где мое мужество? Мускулы мои ослабли: кинжал валится из рук.
Ст. Моор. О, как божественно, если братья живут согласно, божественно, как роса, падающая с Гермона на горы Сиона[58]. Постарайся заслужить это наслаждение, молодой человек, – и ангелы неба будут греться в твоем сиянии. Мудрость твоя да будет мудростью седин, а твое сердце да будет сердцем невинного детства!
Р. Моор. О, дай мне хотя понятие об этом блаженстве! Поцелуй меня, божественный старец!
Ст. Моор (целует его). Вообрази, что это поцелуй отца! а я буду думать, что целую моего сына. Ты можешь также плакать?
Р. Моор. Мне думается, что это поцелуй отца! Горе мне! если они теперь приведут его! (Отряд Швейцера входит печально, повесив голову и закрыв лицо руками).
Р. Моор. Небо! (Боязливо пятится назад и стараемся спрятаться. Они проходят мимо. Он отворачивается от них. Глубокое молчание. Они останавливаются).
Гримм (с преклоненною головою). Атаман! (Разбойник Моор не отвечает и отступает назад).
Шварц. Атаман! (Разбойник Моор подается более и более назад).
Гримм. Мы не виноваты, атаман!
Р. Моор (не глядя на них). Кто вы?
Гримм. Ты не смотришь на нас, твоих верных слуг.
