Фридрих Шиллер - Разбойники
Пастор Мозер входит.
Мозер. Вы посылали за мною, граф? Удивляюсь! Это – в первый раз в моей жизни! Угодно вам насмехаться над религией, или вы начинаете уже трепетать перед нею?
Франц. Насмехаться или трепетать – все смотря по тому, как ты станешь отвечать. Послушай, Мозер! я стану доказывать тебе, что ты или сам дурак, или! людей дурачишь, а ты опровергай меня, Слышишь? Горе тебе, если ты не будешь отвечать мне!
Мозер. Вы вызываете Всевышнего на суд свой. Он вам некогда ответит.
Франц. Теперь, теперь хочу я знать это, сейчас, сию минуту, чтоб не наделать глупостей и в час нужды не воззвать к идолу черни. Я часто, насмехаясь, говорил тебе за бокалом бургонского: «Нет Бога!» Теперь я без шуток говорю с тобою и повторяю: «Нет Бога!» Опровергай меня всеми орудиями, какие имеешь в своей власти – и я их рассею одним дуновением уст моих.
Мозер. Когда б ты также легко мог рассеять гром, который, тысячекраты поразит твою надменную душу! Этот всевидящий Бог, которого ты, глупец и злодей, хочешь уничтожить в среде Его созданий, не имеет нужды оправдываться устами праха. Он так же велик в своих ужасных карах, как и в улыбке торжествующей добродетели.
Франц. Знатно, поп! вот это по мне!
Мозер. Я пришел сюда по делам высшего Владыки, и говорю с таким же червем, как и я, которому не намерен нравиться. Знаю, что разве одним чудом можно вынудить признание у твоей закоснелой злости, но если так сильно твое убеждение, зачем призывать меня? Скажи, зачем ты посылал за мною в полночь?
Франц. Потому что я соскучился и мне надоели шахматы. Вот мне и вздумалось, скуки ради, погрызться с попом. Пустым стращаньем с меня немного возьмешь. Я очень хорошо знаю, что тот, кто здесь попал в просак, надеется на вечность – и жестоко ошибется. Я читал, что все наше существо есть не что иное, как обращение крови, и что, вместе с последнею каплею, застывают душа и мысли. Дух разделяет с телом все его слабости, стало-быть и должен уничтожиться вместе с его разрушением, испариться вместе с гниением. Попади тебе в мозг одна капля воды – и твоя жизнь внезапно остановится и будет граничить потом с небытием – потом наступит смерть. Ощущение есть сотрясение некоторых струн – и разбитые клавикорды не звучат более. Разрушь я свои семь замков, или разбей я эту Венеру – и симметрии и красоты не стало. То же и с нашей бессмертной душою.
Мозер. Это философия вашего отчаяния. Но ваше собственное сердце, боязливо бьющееся в груди, обличает вас. Всю эту паутину систем разорвут слова: «ты должен умереть!» Я вызываю вас – и пусть это послужит испытанием: если и в час смерти вы будете так-же непоколебимы, если ваши убеждения и тогда вам не изменят – вы победили; но если малейший трепет хоть на миг овладеет вами, тогда – горе вам: вы обманулись!
Франц (в смущении). Если трепет овладеет мною?
Мозер. Много видал я таких же несчастных, которые всю жизнь храбро противустояли истине; но в час смерти – обман исчезал. Я буду стоять у вашего смертного одра. Мне даже хочется посмотреть в глаза вам, когда доктор возьмет вашу холодную, влажную руку, станет напрасно доискиваться слабого пульса, взглянет на вас и потом с ужасным пожатием плеч скажет; «человеческая помощь напрасна!» Бойтесь, о бойтесь тогда, чтобы не иметь вида Ричарда или Нерона.
Франц. Нет, нет!
Мозер. И это «нет» превратится тогда в вопиющее «да». Внутренний суд, которого вам никогда не подкупить скептическими доводами, вдруг проснется и призовет вас на суд свой. Но это пробуждение будет подобно пробуждению заживо-погребенного во чреве кладбища; это будет ярость самоубийцы, который кается после того, как наложил на себя руки; это будет молния, которая внезапно осветит полночь вашей жизни; это будет один только взгляд… И если вы и тогда останетесь непреклонными – вы правы.
Франц (взволнованный, ходит взад и вперед по комнате). Поповские бредни! поповские бредни!
Мозер. И вот впервые мечи вечности растерзают вашу душу; но уже будет поздно. Мысль о Боге разбудит ужасного соседа: имя его – Судия. Моор, на конце вашего мизинца висит жизнь тысячей и из этих тысячей девятьсот девяносто девять вы сделали несчастными. Чтоб-быть Нероном, вам недостает только Римской империи, и Перу, чтобы называться Пизарро. Неужели вы думаете, что Бог допустит, чтобы единый человек, как бешеный, хозяйничал в Его мире и все становил вверх дном? Неужели вы думаете, что эти девятьсот девяносто девять созданы для того только, чтобы гибнуть от руки вашей, или быть куклами вашей сатанинской игры? О, не думайте этого! Он потребует некогда от вас каждую минуту, что вы украли у них, каждую радость, что вы им отравили, каждый шаг к совершенству, что вы преградили им… И если вы и на это ответите ему, Моор, – вы правы.
Франц. Довольно, ни слова более! Уж не думаешь ли ты, что я с этих пор стану плясать под твою дудку?
Мозер. Нет, Моор, судьба людей стоит в страшно-прекрасном равновесии. Чаша весов, понижаясь в этой жизни, возвысится в той; возвысясь в этой, упалет в той. Что было здесь временным страданием, будет там вечным торжеством; что было здесь конечным торжеством, будет там вечным, бесконечным отчаяньем.
Франц (яростно наступает на него). Гром да поразит тебя немотою, лжец бесстыдный! Я вырву проклятый язык у тебя из горла!
Мозер. А! Вы уже начинаете чувствовать всю тяжесть правды, тогда как я еще и не приступал к доказательствам. Теперь приступим к ним.
Франц. Молчи! ступай в ад с своими доказательствами! Душа наша уничтожится, говорю я тебе – и я не хочу слышать твоих доказательств.
Мозер. Вот об этом-то и стонут духи преисподней; но небесный Судия качает головою. Неужели вы полагаете, что в пустынном царстве пустоты вы избежите десницы предвечного Мстителя? Взойдете на небо – Он там! сойдете в ад – Он опять там! Скажете морю: «спрячь меня!» и тьме – «укрой меня!» – и тьма исполнится света около вас и ночь обратится в день. Но ваш бессмертный дух борется только со словом и побеждает слепую мысль.
Франц. Но я не хочу быть бессмертным: до других мне дела нет. Я заставлю Его уничтожить себя, я раздражу Его до бешенства, чтоб Он в бешенстве уничтожил меня. Назови мне самый величайший из грехов, наиболее могущий прогневить Его.
Мозер. Я знаю только два греха. Но они не совершаются людьми; даже и в голову не приходят людям.
Франц. И эти грехи?
Мозер (значительно). Отцеубийством зовется один, братоубийством зовется другой. Отчего вы побледнели?
Франц. Что, старик? Ты с адом, или с небом в заговоре? Кто сказал тебе это?
Мозер. Горе тому, у кого они оба на душе! Лучше бы ему никогда не родиться! Но успокойтесь: у вас, ведь, нет ни отца, ни брата.
Франц. Как, ты не знаешь грехов более тяжких? Подумай хорошенько! Смерть, небо, вечность, проклятия вьются около каждого твоего слова! Так нет более тяжких?
Мозер. Нет.
Франц (падает на стул). Уничтожения! уничтожения!
Мозер. Радуйтесь! радуйтесь! При всех своих злодействах, вы еще святой в сравнении с отцеубийцей. Проклятие, которое поразит вас, в сравнении с тем, что ждет того – песнь любви, искупление,
Франц (вскакивая). Ступай в ад, зловещая сова! кто велел тебе прийти сюда? Вон, говорю я, или я убью тебя!
Мозер. Разве поповские бредни могут устрашить такого философа? рассейте же их одним дуновеньем уст ваших. (Уходит).
Франц (в ужасном волнении, мечется в креслах. Глубокое молчание).
Слуга входит поспешно.
Слуга. Амалия бежала! граф внезапно исчез!
Дaниель вбегает в ужасе.
Даниэль. Милостивый граф, целое войско бешеных всадников скачет по дороге; кричат: «смерть, смерть!» Вся деревня на ногах.
Франц. Ступай – и прикажи ударить, во все колокола. Пусть все идут в церковь, падут на колени и молятся за меня. Всех заключенных выпустить на волю! Я вознагражу бедных вдвое, втрое… Я… Да ступай же зови духовника; да снимет он грехи с меня! И ты еще не ушел? (Шум становится слышнее).
Даниэль. Господи, прости меня грешного! Я и ума не приложу! Ведь, вы никогда не верили в Бога, и каждый раз, когда ловили меня за молитвой, вырывали из рук моих Библию и швыряли ее мне в голову.
Франц. Ни слова более! Смерть идет. Слышишь ли ты – смерть! Торопись – не то будет поздно… (Слышны возгласы Швейцера). Молись же, молись!
Даниэль. Не говорил ли я вам; «вот вы ругаетесь над молитвами; но подождите – придет нужда, настанет страшный час – и вы все сокровища мира отдадите за один христианский вздох». Вот видите! Вы ругали меня тогда – вот теперь и сами попались! Видите!
