Элизабет Гоудж - Маленькая белая лошадка в серебряном свете луны
«Так вот почему в твоем доме столько герани», — пробормотала Мария.
«Да», — ответила Эстелла, — «те, что в моем доме, и те, что в доме у Старого Пастора, это потомки тех десяти первых отростков. Если я принесла в Лунную Долину несчастье, то я принесла и герань».
«Продолжай», — мягко сказала Мария.
«Мой отец, отец сэра Бенджамина и твой дедушка были братьями», — сказала Эстелла. — «Их было только трое, и у каждого было по одному ребенку, сэр Бенджамин, я сама и твой отец, так что теперь Мерривезеры очень маленькая семья, только сэр Бенджамин, я и ты».
«Ничего», — решительно заявила Мария, — «недостаток количества мы восполним качеством. Трех более милых людей в мире не найти. И как такие милые люди, как ты и сэр Бенджамин могли поссориться, ума не приложу… Расскажи мне о ссоре, Малютка Мама… Из-за чего вы поссорились?»
«Из-за гераней», — совсем тихо ответила Эстелла.
«Из-за гераней!» — выдохнула Мария. — «Но как можно ссориться так долго и ужасно из-за гераней?»
«Оглядываясь назад, я тоже не понимаю», — сказала Эстелла, — «но тогда герани казались важнее всего на свете. Так происходят все ссоры, особенно у Мерривезеров. Они начинаются из сущего пустяка, такого, как розовые герани, а потом этот пустяк все растет и растет, пока не займет весь мир».
«Продолжай», — сказала Мария.
«Когда я приехала в Лунную Усадьбу, я была несчастной маленькой девочкой. Я любила своих родителей, а они умерли, я любила наш корнуолльский дом, а его не стало. Только розовые герани напоминали мне о родителях и доме. У меня не хватает слов объяснить тебе, Мария, как я обожала эти розовые герани. Меня, как только я приехала, поселили в маленькой комнатке в башне, и я заполнила всю комнату геранями, а когда герани разрослись, я расставила горшки вдоль всей лестницы… И тут-то и начались проблемы… Леди Летиция очень не любила двух вещей — гераней и розового цвета — особенно ярко-розового. В парке усадьбы не было герани, а в доме не было ничего розового. Это она подбирала мебель для гостиной и вышивала обивку кресел, и ты помнишь, что розы там и красные, и желтые, но не розовые».
«Я знаю», — сказала Мария. — «За что еще я люблю гостиную, так это за отсутствие розового, потому что я как леди Летиция. Эстелла, я тоже не люблю розовый цвет».
«Что?» — воскликнула Эстелла. — «Ты скачешь бок о бок со мной, Мария, и осмеливаешься заявлять, что не любишь розового?» Эстелла вышла из себя, глаза ее метали молнии, грозившие испепелить все вокруг. Казалось, ей было нанесено оскорбление, и Марии это показалось столь возмутительным, что ей тоже захотелось выйти из себя, засверкать глазами и открыть рот для того, чтобы отпустить какое-нибудь насмешливое замечание. Но прежде, чем она это сделала, послышалось низкое рычание Рольва и дружелюбное ржание Барвинка, и вместо того, чтобы произнести колкость, она просто рассмеялась.
«Не будем ссориться», — сказала она. — «Ты любишь розовое, а я нет, согласимся, что в этом мы отличаемся».
Эстелла успокоилась и улыбнулась. «Как раз этого мы с леди Летицией и не смогли сделать. Мы все время ссорились. Она не позволяла, чтобы поток герани переливался через порог моей комнаты и разливался по всему дому, не разрешала мне носить в волосах розовую ленту. Я ужасно от этого страдала, потому что считала, что оскорбляя мои герани, оскорбляют моих родителей. Я была очень несчастна. Думаю, что я бы умерла от того, как я была несчастна, если бы не моя гувернантка, старая Эльспет, — которая была ворчливой старухой, но всегда брала мою сторону. И еще если бы не. доброта сэра Бенджамина. Когда мне было десять, он был великолепным молодым человеком двадцати пяти лет, и как я уже сказала, он был добр ко мне, и я его любила, хотя он разделял со своей матерью нелюбовь к розовым гераням. Но в отличие от нее, он не говорил о том, что ему не нравилось, он сдерживал себя и не упоминал об этом. Он всегда дарил мне что-нибудь, чтобы смягчить суровость своей матери. Он в молодые годы был умелым плотником, и это он сделал для меня всю ту мебель, которая сейчас стоит в твоей комнате. И он научил меня играть в шахматы. Мы всегда вместе играли в шахматы. Я не могу тебе сказать, как я любила его. И он тоже любил меня… Хотя свою мать он любил больше».
«Ты наверно страшно ревновала его к матери», — сказала Мария.
«Да. Я была ужасной девочкой в то время, Мария, ревнивой, гордой и страстной. Но и в гневе я оставалась холодной, в отличие от горячей леди Летиции, и это ее ужасно раздражало. Однако сэр Бенджамин любил меня, и когда я выросла, попросил меня выйти за него замуж, и я согласилась».
«А леди Летиция не возражала?» — спросила Мария.
«Конечно, возражала. Но она все же была просто женщиной. Сэру Бенджамину в ту пору было под тридцать, и она понимала, что он имеет право жениться на мне, если захочет. Так что ей ничего не оставалось делать. Но она очень меня не любила, и была так несчастна из-за нашей помолвки, что, я думаю, именно это ее и ослабило. Зимой она простудилась, и не успели мы оглянуться, как она умерла. У сэра Бенджамина было разбито сердце, так он обожал мать. Я старалась утешить его, как могла, и он, казалось, любил меня еще больше, чем раньше, мы условились пожениться весной, и он, я и старая Эльспет готовили дом к свадьбе так, чтобы все сияло и сверкало. Я трудилась над своей вышивкой, Я сшила сэру Бенджамину великолепный жилет, бледно-голубой с желтой и малиновой вышивкой, потому что это были солнечные цвета, которые он любил, и принялась за другой к нашей свадьбе. Себе я готовила приданое и подвенечное платье… А потом, Мария, одним весенним вечером, прямо перед свадьбой, я сделала страшную глупость».
«Я догадываюсь, что это было», — сказала Мария, — «в то время башня была переполнена розовыми геранями, и они стояли везде, куда ты могла втиснуть новый горшок, и однажды, когда сэр Бенджамин уехал кататься, ты стащила их вниз и наполнила ими дом».
«Именно это я и сделала», — сказала Эстелла. — «Особенно много цветов я поставила в гостиной, потому что в тот вечер к ужину должен был прийти Старый Пастор, и я хотела, чтобы гостиная выглядела понарядней. Я одела платье из моего приданого — розовое. Я украсила стол розовыми цветами. Потом, позже, чем обычно, сэр Бенджамин вернулся с прогулки и увидел, что я сделала».
«И что он сказал?» — поинтересовалась Мария.
«Он ничего не сказал, потому что здесь был Старый Пастор. Он играл роль любезного хозяина весь вечер, но я видела, что он страшно разгневан. Я думаю, что Старый Пастор это тоже заметил, потому что для того, чтобы как-то разрядить атмосферу, он попросил меня поиграть им после ужина, и я спела песню, написанную кем-то из Мерривезеров много веков тому назад. Сэр Бенджамин очень любил эту песню, потому что ее героиня напоминала ему обо мне».
«Да», — прошептала сама себе Мария, — «я знаю эту песню».
«Но в этот вечер она ему не понравилась, и когда Старый Пастор ушел домой, он высказал все, что думал обо мне. Ты знаешь, у него мерривезеровский характер, несмотря на то, что он такой солнечный и замечательный, а когда он был молод, он вел себя как рыкающий лев. Он гневался и гремел в тот вечер, так что казалось, что его ярость снесет крышу дома. Он сказал, что я оскорбила память его святой матери и что лучше бы мне последовать за ней. Он наговорил много другого, что разозлило меня, так что я тоже сказала ему много обидных слов. Среди прочего я сказала, что его мать вовсе не была святой, что она была злой женщиной, если она могла так сурово обращаться с маленькой девочкой за ее любовь к розовому. И что святые не ненавидят герани. Святые любят все цветы, сотворенные Богом, особенно ярко-розовые герани Корнуолла, потому что Бог сотворил их красивей всех прочих цветов… И тогда сэр Бенджамин похвала. И все горшки с геранью, до которых смог дотянуться, и повыбрасывал их через окно в розарий».
«А ты что сделала?»— спросила Мария.
«Я поднялась в башню, сняла шелковое платье и надела дорожную одежду. Я написала маленькую записку старой Эльспет, своей гувернантке, говоря в ней, что уезжаю, но что со мной все в порядке, чтобы она не беспокоилась, и подсунула ее под дверь ее спальни. И когда в доме стало совершенно темно и все затихло, я взяла огромный мешок, выскользнула из дома и собрала все осколки разбитых горшков с остатками герани, которые смогла найти в темноте, наполнила ими мешок, прошла через парк, туннель и большие ворота и вышла на дорогу, ведущую прочь из долины. Я шла всю ночь и на заре очутилась в мире, которого совершенно не знала, и он показался мне чужой страной, и я почувствовала себя одинокой и покинутой. Но я не проявила слабости и не повернула назад. Я дошла по дороге до города, постучала в первую приглянувшуюся мне дверь, и спросила не нужна ли им служанка. Они сказали, что нужна. Сын хозяев, молодой адвокат, влюбился в меня с первого взгляда, и я вышла за него замуж так быстро, как только было возможно, потому что он был добр и понравился мне, а в своей гордыне и гневе, я решила поставить преграду, которая не позволит сэру Бенджамину вернуть меня силой».
