Болеслав Прус - Форпост
Овчаж тоже частенько поглядывал на это чудо, и ему оно казалось нарушением установленных на свете порядков.
- Слыханное ли это дело, - говорил хромой, - насыпать в поле столько песку да еще воду зажать. Вот поднимется Бялка в половодье, нипочем не поместится в той дыре, что ей оставили.
Только теперь Слимак заметил, что концы насыпи обрываются у самой воды по обеим сторонам реки. Но поскольку берега были укреплены каменными устоями, он не видел никакой опасности, по крайней мере для себя.
- Это правильно, - соглашался Овчаж. - По ту сторону вала вода может затопить поля, а нам она ничего не сделает.
Тем не менее мужик призадумался, заметив, что Хаммеры на своем берегу поспешили соорудить насыпи во всех низменных местах, словно опасаясь, что в случае наводнения вода устремится на их поля.
"Умные швабы! - думал мужик. - Не худо бы то же самое сделать и на нашем берегу".
И Слимак размечтался о том, как после сенокоса он отгородит валом свое поле от лугов Хаммера и укрепит плетнем подножие холма, на случай если его подмоет вода. Он даже подумал, что можно бы поставить плетень уже сейчас, когда у него столько досуга, но откладывал со дня на день, и, как всегда, кончилось дело одними намерениями.
Не мог он предвидеть, как страшно будет за это наказан.
Наступил июль, сенокос окончился, в полях дозревали хлеба, люди готовились к жатве. Слимак собрал сено и перетащил его к себе во двор, чтобы оно получше просохло; тот луг, который он прежде арендовал, немцы уже огородили частоколом. Лето стояло знойное, роились пчелы, засыхали нивы, больше обычного обмелела Бялка, а на железнодорожной насыпи трое рабочих умерло от солнечного удара. Старики опасались, что во время жатвы надолго зарядит дождь, и со дня на день ждали грозы с градом, тем более что кое-где в дальних деревнях град уже выпал.
И гроза разразилась.
В тот день утро было жаркое и душное; птицы запели и сразу умолкли, свиньи не стали есть и, томясь от зноя, попрятались в тени между строениями. Порывами дул ветер, то горячий и сухой, то прохладный и влажный; поминутно меняя направление, он со всех сторон сгонял густые слоистые облака - и те, что стлались вверху и, казалось, уплывали на запад, и те, что тянулись понизу на север.
Около десяти часов большую часть неба к северу от железнодорожной насыпи заволокли тяжелые тучи; они быстро меняли окраску, из серых стали свинцовыми, а кое-где совсем черными. Казалось, где-то наверху загорелась сажа и огромные хлопья ее летают над землей, не находя места, где бы осесть. Порой толщу туч раздирало в клочья, и тогда сквозь щели пробивались полосы неверного света, падавшие на печальные, потемневшие поля. Порой туча опускалась так низко, что в ней тонули верхушки деревьев дальнего леса. Но тут же под нее подкатывал теплый ветер и с такой яростью взметал ее вверх, что от убегающих облаков отрывались лоскуты и повисали над землей рваными лохмотьями.
Вдруг за костелом показалось рыжее облачко и быстро полетело вдоль железнодорожной насыпи. Западный ветер подул сильней, одновременно сбоку ударил южный; на насыпи, на дороге, на всех тропинках заклубилась густая пыль, а раскинувшиеся по небу тучи глухо зарокотали.
Заслышав отдаленный гул, рабочие побросали лопаты и тачки, спустились с насыпи и, выстроившись двумя длинными шеренгами, двинулись - одни к имению, другие к баракам в поле. Занятые на стройке колонисты и крестьяне, ссыпав песок с подвод, спешили разъехаться по домам. С полей гнали скот, женщины в огородах бросились прятаться под крыши, все кругом опустело.
Удары грома - один за другим - возвестили о нашествии новых полчищ; они уже захватили большую часть неба и постепенно закрывали солнце. Казалось, при виде черных, пронизанных молниями туч земля притаилась и в ужасе следит за бурей, как куропатка, когда над ней кружит ястреб. Кусты терна и можжевельника тихо шелестели, как будто предупреждая об опасности, взлетала потревоженная на дороге пыль и скрывалась в хлебах. Молодые колосья, шурша, жались друг к другу, вода в реке помутилась. Гудел дальний лес.
Между тем вверху, в насыщенной электричеством мгле, зародилась некая темная творческая сила; озирая землю, она возжаждала уподобиться предвечному и из зыбких туч сотворить твердь. Вот она вылепила остров, но не успела еще пробормотать: "Да будет так!" - откуда ни возьмись, налетел ветер - и остров развеялся, как дым. А вот воздвигла она громадную гору, но едва добралась до вершины, как ветер опять налетел и одним дуновением разрушил всю до основания. Однако властительница туч не оставила своих попыток и снова принялась творить - тут создала она льва, там птицу; один миг - и от птицы осталось лишь оторванное крыло, а лев утратил свой образ, расплывшись темным пятном.
Тогда, видя, что острова и горы, воздвигнутые всевышним, незыблемо стоят века, а ее творения не продержались и секунду, что во всем, созданном ею, нет ни души, ни разума, ни даже сил противостоять ничтожному дуновению ветра, что все ее труды бесплодны, а все ее могущество - лишь призрак и что ей не создать ничего, - видя это, темная сила заклокотала от гнева и возжаждала предать уничтожению все живое на земле.
Среди туч, кружившихся, словно стая черных ворон, разнесся зловещий рокот. Это отдавала приказы их грозная властительница: "Видите вы, как передразнивает нас река?" В ответ небо раскололось до самой земли и в реку ударила громовая стрела. "Слышите вы, как шумит лес? Это он глумится над нами!.." Половину неба перерезала молния и ударила в лес. "Побейте эти нивы градом!.. Смойте эти горы дождем!.." И тучи, повинуясь ее повелениям, обрушились на горы и на нивы: "Ха-хо! Ха-хо-хо!.." На землю упала крупная капля, сначала одна, потом вторая, третья... сотая... тысячная... "Ха-хо! Ха-хо-хо!.." Одна градинка, вторая... сотая... Это авангард. Вихри трубят зорю, дождь барабанит, тучи воют, как спущенные со сворки псы, теснятся, напирают, сталкиваются; капля за каплей летят, обгоняют друг дружку и, наконец, слившись, хлещут ручьями с неба на землю. Солнце погасло, а дождь и град смешались и разрушают все, что им указывают блистающие молнии.
Не менее часу продолжался ливень; наконец, запыхавшись, буря захотела передохнуть, и тогда послышался шум Бялки; она уже вышла из берегов. По дорогам во всю ширину текла грязная вода, по склонам холмов журчали ручьи, луга затопило, по другую сторону насыпи разлилось озеро.
Через минуту снова потемнело, на горизонте сразу в нескольких местах засверкали молнии, дождь усилился, молния ударила в дорогу. Ветер гнал косые потоки дождя, разметывал их и рвал; мир потонул в водяной пыли.
У Слимака во время грозы все собрались в передней горнице. Овчаж зевал, сидя на краю лавки, подле него Магда баюкала завернутую в зипун сиротку, тихонько напевая: "А-а-а!.." Хозяйка, недовольная тем, что дождь погасил огонь в печке, ходила из угла в угол, а Слимак, поглядывая в окно, гадал, побьет ли ливнем его хлеба?.. Один только Ендрек был весел; он поминутно выбегал на дождь и, промокнув до нитки, со смехом влетал в хату, уговаривая Магду и Стасека идти с ним.
- Идем, Стасек! - говорил он, дергая брата за руку. - Дождь теплый красота!.. Ну, вымокнешь, конечно, зато и весело же будет!..
- Не тронь его, - отозвался отец, - видишь, ему неможется.
- Да и сам не бегай по двору, всю хату мне затопчешь, - вмешалась мать.
В эту минуту ударил гром.
- Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его, - зашептала хозяйка.
Магда перекрестилась. Овчаж протер глаза, но снова задремал, а Слимак буркнул:
- Где-то близко...
Ендрек, ухмыляясь, прислушивался к раскатам грома.
- Вот так грохочет!.. Ух, а сейчас-то как!.. - кричал он. - Ежели из десяти ружей сразу выпалить, и то бы такого грохоту не было! Ничего себе, разошелся господь бог...
- Молчи, дурень, - рассердилась мать, - смотри, еще в тебя ударит...
- А пусть, - хвастливо ответил мальчик. - Вот возьмут меня в солдаты, там еще того пуще будут стрелять, и то мне ничего не сделается.
И он опять выскочил из дому, чтобы через минуту вернуться мокрым с головы до пят.
- Этот щенок ничего не боится, - говорила повеселевшая мать, поглядывая на мужа.
Слимак пожал плечами.
- Что ж, он баба, что ли?..
Овчаж дремал, время от времени машинально отгоняя мух. На дворе по-прежнему лил дождь, гром не переставая гремел, молнии вспыхивали сразу по всему небу.
Среди этих людей со стальными нервами, где один думал о своем урожае, другой спал, а третий радовался непогоде, оказался ребенок, который всем своим существом ощущал мрачную мощь разбушевавшейся стихии. Это был Стасек, деревенский мальчик, непонятно почему болезненно впечатлительный.
Он, как птицы, предчувствовал бурю и, охваченный тревогой, с утра уже не находил себе места. При виде надвигающихся туч ему мерещился какой-то сговор между ними, и он старался разгадать их злобные замыслы. Он ощущал боль прибитой дождем травы и вздрагивал, представляя себе, как должно быть холодно земле, затопленной водой. Воздух, насыщенный электричеством, покалывал все его тело, молнии обжигали глаза, а каждый удар грома словно поражал его в голову и в сердце.
