Микаел Рамадан - Тень Саддама Хусейна
- Ты не поможешь?
- Я не могу помочь, но ради наших детей и поскольку ты моя жена, я сделаю одну вещь. Я никогда никому даже не шепну о нашей беседе. То, что сказано сегодня, не узнает ни одна душа. Но я умоляю, Амна, отдались от этих людей.
- Слишком поздно.
После того как Амна ушла спать, я ещё долго сидел. Меня ужаснуло то, что она рассказала мне. А ещё меня мучила дилемма. Заключалась она в следующем: с Саддамом надо что-то делать. Но делать это должна не Амна. И не я. Жизнь моих детей была дорога мне так, что описать это словами невозможно, и я не мог подвергать их опасности. Если о роли Амны в этом заговоре известно, то получалось, что я тоже участник заговора. Однако предавать её - это уж слишком. А помешать я ничему не мог.
Следующие несколько дней я почти не разговаривал с Амной. В свете нашего последнего разговора все остальное казалось немного неуместным. Почти все свободное время я проводил в саду или в кабинете, напряженно размышляя в поисках выхода из ситуации, но никакого решения не приходило. Скоро у меня появилась мания преследования: мне казалось, что за мной постоянно следят. Сколько я себя ни убеждал, что это бред, меня не отпускало постоянное предчувствие чего-то ужасного.
Несколькими днями позже, в Черном кабинете, мы с Хашимом обсуждали войну, как вдруг вошли Саддам и Удай. Я сразу же приготовился к неприятному разговору, и после нескольких фраз самые худшие мои опасения подтвердились.
- Обычно я не занимаюсь такими вещами, - сказал Саддам, приветствуя меня, - однако это очень деликатный вопрос, и я должен задать его лично.
Хашим немедленно встал:
- Думаю, ваше превосходительство, мне нужно разобрать мои бумаги.
- Хорошо, Хашим, - кивнул Саддам.
Когда Хашим вышел из комнаты, я заметил, как Удай смотрит на меня. Этот взгляд заставил меня поежиться, как мышь под взглядом кошки. Саддам остановился у меня за спиной - в подобных случаях он предпочитал поступать именно так. Он положил руку мне на плечо и сразу перешел к делу.
- Я получил кое-какие сведения, Микаелеф, которые обеспокоили меня. Я хочу задать тебе несколько вопросов, а ты должен абсолютно честно ответить на них.
- Конечно, Саддам, - У меня засосало под ложечкой. Мне захотелось оказаться далеко отсюда.
- Знаешь ли ты, что твой шурин, Латиф Паша - член коммунистической партии?
Задавая вопрос, он встал передо мной, очевидно, чтобы следить за моей реакцией. На самом деле я почувствовал мимолетное облегчение, когда меня спросили о Латифе, а не об Амне.
- Мне совершенно неизвестно, - сказал я, собрав все свое хладнокровие, - состоит ли он в какой-нибудь политической организации.
- А ты знаешь, что твой тесть был коммунистом? - спросил Саддам.
- Да, - ответил я, все больше смелея. - Но он умер уже восемь лет назад.
- А Амна? - спросил Саддам, - они с отцом были близки, так ведь?
Внезапное упоминание имени жены взволновало меня, и я не сомневался, что Саддам это заметил.
- Да, конечно. Но я никогда не считал, что она разделяет политические взгляды своего отца. - Я надеялся, что Саддам не заметит лживых и боязливых ноток в моем голосе.
- У меня возникла проблема, - Саддам подошел к окну, из которого открывался вид на реку. - Имя Латифа Паши иногда попадает в поле зрения наших спецслужб, но сейчас меня беспокоит не это. Ты, конечно, догадываешься, что мои агенты есть в каждой политической организации в Ираке. Этим утром мне дали список людей, присутствовавших на тайном совещании коммунистов. Они планировали проведение террористических акций и собирались устроить беспорядки в нашей стране, и без того пребывающей в глубоком кризисе. Большинство этих имен я видел и ранее, но одно - впервые. Это Амна аль-Рабака.
Я застыл. Мне показалось, что у меня остановилось сердце. Во рту пересохло.
- Это распространенное имя, - прошептал я.
- Возможно, - ответил Саддам, - но какое поразительное совпадение на этом совещании именно эта Амна аль-Рабака сидела рядом с Латифом Пашой.
Мой язык будто одеревенел. Обливаясь потом, я отрицательно покачал головой:
- Этого... не может быть, - заикаясь, произнес я, хотя знал, что именно так все и было.
- Мне неприятно говорить тебе все это, Микаелеф, но ты должен понять, перед какой дилеммой я оказался. Как ты думаешь, что мне делать?
- Я не знаю, что сказать, - ответил я. Это, по крайней мере, было правдой.
- Тогда я скажу, что нам нужно делать, - сказал Саддам довольно мирно. - Твоя реакция на эти новости убедила меня, что ты ничего не знаешь о деятельности твоей жены. Это для меня имело большое значение. Теперь ты пойдешь домой и ничего не будешь говорить жене о нашем разговоре. Понятно?
Я кивнул.
- Ты скажешь жене, что получил записку, где говорилось, что госбезопасность знает о её сотрудничестве с коммунистами. Скажи ей, что её видели на совещании в доме на Хила Роуд в районе аль-Амирия, недалеко от твоего дома. Это убедит её в достоверности источника. Если спросит, скажи, что записка не была подписана. Затем ты должен настоять, чтобы она немедленно разорвала все отношения с этими людьми. Я могу дать ей только один шанс, Микаелеф. Позаботься о том, чтобы она выслушала тебя и повиновалась.
Я был очень удивлен предложением Саддама. Его великодушие и искренность растрогали меня. Зато Удай отреагировал злобно и резко:
- Отец, это безумие! Эта женщина и её брат собираются убить тебя. Ты должен немедленно её арестовать!
Саддам раздраженно повернулся к Удаю. Я впервые видел его таким.
- Не указывай, что мне делать! Тебе лучше попридержать язык.
Удай настаивал на своем:
- Она коммунистка! Все члены её семьи - коммунисты!
Саддам пересек комнату и встал лицом к лицу с Удаем, глядя ему прямо в глаза. В его словах слышалась угроза, хотя говорил он очень тихо:
- Если будешь вмешиваться, я выгоню тебя из дворца. А теперь - молчи!
Удай стиснул зубы от обиды, но не сказал ничего в ответ. Саддам снова обратил свое внимание на меня:
- Микаелеф, ты сделаешь так, как я попросил?
Я с готовностью кивнул. Это было нетрудно, так как и меня страшно беспокоили встречи Амны с коммунистами.
Этой ночью я проговорил с Амной несколько часов. Если сначала она беспокоилась о том, что агенты Саддама следят за каждым её движением, то к концу разговора её недоверие сменилось ужасом. Если она хотела жить, у неё не было выбора, кроме как порвать с ИКП.
Бросать вызов Саддаму было равносильно самоубийству. Амна хотела предупредить Латифа, и я не особенно старался отговаривать её. Поскольку за ней следили, ей пришлось пользоваться секретными способами связи, о которых они условились на всякий случай.
- Латиф звонит мне каждое утро в одиннадцать часов, - объяснила она всхлипывая. - Мы молчим. Через десять минут он кладет трубку. Это означает, что все в порядке. Если кто-то из нас кладет трубку раньше, то это значит, что нам надо встретиться через час в условленном месте. Если встреча небезопасна, я жду несколько секунд и говорю, что ничего не слышно, не мог бы он перезвонить ещё раз. Тогда Латиф узнает, что случилось что-то серьезное, и будет искать убежище.
- По-моему, это немного неудобно, - предположил я, - если линию прослушивают, то поймут, что ты передаешь кодированное сообщение.
- Возможно, но они не знают, кто звонит и что это за сообщение. А что касается меня, то они уже знают, что я делаю, так что хуже не будет.
Аргумент был так себе, но надо было действовать. На следующий день Латиф позвонил, и Амна надлежащим образом передала свое сообщение.
Прошла неделя. Латиф скрылся, хоть мы и не знали куда. Он звонил каждое утро ровно в одиннадцать, но я приказал Амне не при каких обстоятельствах не поднимать трубку. Если бы она продолжала посылать кодированные сообщения, то Саддам предположил бы, что она все ещё работает на ИКП и, следовательно, участвует в заговоре. Арест был бы неизбежен.
Я старался жить как обычно, но мое душевное состояние было тяжелым. Хашим никак не комментировал мое поведение, так что, возможно, я оказался лучшим актером, чем думал. Оглядываясь назад, я знаю, что должен был хватать Амну и детей и бежать. Больше всего я жалею о том, что не сделал этого. Абдулла бы помог мне. Сначала я мог бы попасть в Кербелу, а через день - в Иорданию. Чтобы все спланировать, времени было достаточно. Но я ничего не сделал. Мной овладела Великая Депрессия, и я ничего не сделал.
Наоборот, я пребывал в каком-то неестественном спокойствии. Я не был так уж уверен в Саддаме, но время шло, ничего не происходило, и я все более оптимистично считал, что опасность миновала.
Затем, когда мое сердце перестало замирать при каждом звонке телефона и стуке в дверь, мой маленький мир рухнул. В один из дней (до сих пор я помню, что это была среда) я пришел домой, но ни Амны, ни моей матери, ни детей не было. В доме были видны следы борьбы. Я сразу позвонил в президентский дворец и сообщил об исчезновении семьи. Через несколько минут к телефону подошел сам Саддам, хотя я не просил соединять меня с ним. Он обещал, что лично проследит за исполнением дела "высокой срочности". Когда я положил трубку, то услышал какие-то стоны из глубины дома.
