Редьярд Киплинг - Свет погас
Ответа не последовало. Дик медлил, стараясь совладать со своими чувствами. Пальцы у него тряслись, а ведь он всегда гордился их твердостью; он чувствовал, что губы его тоже трясутся и холодный пот струится по лицу. Ужас терзал его душу, он жаждал немедленно взяться за работу и хоть что-то довести до конца, но помраченный рассудок вновь напоминал ему о неотвратимо грядущей слепоте.
- Право же, это унизительно, - сказал он, - но, по счастью, Торпенхау в отъезде и не может видеть, до чего я докатился. Доктор посоветовал избегать волнений. Дружок, иди ко мне, я тебя приласкаю.
Песик взвизгнул, потому что Дик едва не задушил его в объятиях. Но когда он услышал в сумерках человечий голос, то собачьим своим умом сообразил, что ему-то ничто не угрожает...
- Аллах милосерд, Дружок. Конечно, он мог бы обойтись с нами и благосклонней, но об этом потолковать мы еще успеем. Кажется, я нащупал теперь правильный путь. Все эти эскизы головы Бесси были нелепостью, из-за них, песик, твой хозяин чуть не остался в дураках. Зато теперь все яснее ясного - "Меланхолия, непостижимая для ума". Здесь непременно должны быть черты Мейзи, потому что она никогда не будет моей, но и черты Бесси тоже, ведь она все знает про Меланхолию, хотя сама не знает, что знает это; я стану рисовать, и все закончится смехом. Таково мое желание. Будет она хихикать или ухмыляться? Нет, она будет откровенно хохотать с полотна, и всякий, кто сам изведал скорбь, будь то мужчина или женщина, непременно... как это сказано в стихах?
Услышит зов, душой узнает друга
В тот миг, когда кипит смертельный бой.
"Смертельный бой"? Ну что ж, это лучше, чем писать картину лишь ради того, чтоб досадить Мейзи. Теперь у меня получится, потому что я сам все прочувствовал до глубины души. Дружок, вот я вздерну тебя за хвост. Ты предскажешь мою судьбу. Ко мне.
Дружок безропотно повис в воздухе.
- Совсем как подопытный кролик. И все же ты молодчина, мой верный песик, ты даже не пикнул, когда я тебя вздернул безо всякой пощады. Это судьба.
Дружок снова улегся в кресле, то и дело поглядывая на Дика, который расхаживал взад-вперед по мастерской, потирая руки и посмеиваясь. Уже поздней ночью Дик написал Мейзи нежнейшее письмо, в котором справлялся о ее здоровье, но умолчал о своем собственном, а когда наконец его сморил сон, ему привиделась та Меланхолия, чей образ еще предстояло создать. Лишь рассвет пробудил его и заставил вспомнить о том, что ему суждено в недалеком будущем.
Он тотчас же принялся за работу, негромко насвистывая, и вскоре преисполнился той прозрачной, проникновенной творческой радости, которая так редко выпадает на долю смертного, если только он не возомнил себя равным богу и не отрицает того, что в предназначенный час его жизнь оборвется. Дик позабыл и Мейзи, и Торпенхау, и Дружка, примостившегося теперь у его ног, но не преминул рассердить Бесси, и без того уж сердитую, довел ее до бешенства, дабы только уловить жгучие искры в ее глазах. Он работал самозабвенно, отбросив всякие мысли об уготовленной ему роковой участи, одержимый своим замыслом и поэтому неподвластный земной суете.
- Нынче, видать, у вас радость, - сказала Бесси.
Дик описал муштабелем какие-то круги, словно свершая магическое действо, подошел к буфету и опрокинул стаканчик спиртного. Вечером, после целого дня работы, когда вдохновение наконец иссякло, он снова наведался к буфету и после нескольких таких посещений обрел уверенность, что окулист просто-напросто враль, поскольку он, Дик, так ясно все видит. Ему представлялось даже, как он приготовит для Мейзи уютную квартирку, и тогда уж она волей или неволей станет его женою. Наутро эти мечтания исчезли, но буфет со всем своим содержимым по-прежнему был к его услугам. Он снова принялся за работу, а в глазах мельтешили крапинки, закорючки, пятна, пока он не подкрепился у буфета, и тогда Меланхолия, как на холсте, так и в его воображении, стала еще прекрасней. Он предавался сладостной беспечности, присущей тем людям, которые еще живут среди ближних, но знают, что болезнь вынесла им смертный приговор, а страх приводит лишь к пустой трате быстротечного времени, и предпочитают ему безудержное веселье. Дни протекали без особых событий. Бесси всегда приходила в урочное время, и хотя Дику чудилось, будто голос девушки доносится откуда-то издалека, лицо ее он по-прежнему видел близко и отчетливо, и вот уже Меланхолия воссияла на полотне в облике женщины, которая изведала всю скорбь в мире и теперь хохочет над нею. Правда, углы мастерской подернулись серой дымкой, а потом вовсе канули во тьму; рябь перед глазами и головные боли причиняли тяжкие страдания, и было трудно читать письма Мейзи и еще трудней на них отвечать. Он не мог написать ей о своем несчастье, не мог смеяться, когда она описывала свою работу над Меланхолией, всякий раз уверяя, что картина почти закончена. Но дни, заполненные неистовым трудом, и ночи, овеянные безумными грезами, вознаграждали за все, а буфет был ему лучшим другом. Бесси совсем замкнулась в себе. Когда Дик рассматривал ее, прищурив глаза, она злобно взвизгивала. А потом хмурилась или глядела на него с отвращением, стараясь разговаривать как можно меньше.
Торпенхау отсутствовал полтора месяца. Наконец невразумительное письмо возвестило о его скором приезде.
"Новость! Потрясающая новость! - писал он. - Нильгау уже знает, и Беркут тоже. Мы все приезжаем в четверг. Приготовь завтрак да приведи в порядок свое снаряжение".
Дик показал письмо Бесси, а она обругала его за то, что он вынудил Торпенхау уехать и загубил ее жизнь.
- Ну уж, - грубо сказал Дик, - лучше тебе быть здесь, чем путаться с каким-нибудь пьяным скотом на улице.
Он чувствовал, что избавил Торпенхау от опаснейшего соблазна.
- Навряд ли это хуже, чем торчать с пьяным скотом в мастерской. А вы за три недели ни разу трезвым не были. Пьете без просыпу, да еще воображаете, будто вы лучше меня!
- Это как же понимать?
- Как понимать! Вот узнаете, пускай только мистер Торпенхау возвернется.
Ждать пришлось недолго. Бесси встретила Торпенхау на лестнице, но он не удостоил ее внимания. Он привез столь важную новость, что никакая Бесси на свете не могла его заинтересовать, а Нильгау и Беркут топали вслед за ним по лестнице, громогласно призывая Дика.
- Пьет беспробудно, - шепнула Бесси. - Вот уж, почитай, целый месяц.
Она украдкой проскользнула за мужчинами, чтобы увидеть, как свершится правосудие.
Они с веселыми возгласами ввалились в мастерскую, где их что-то уж слишком бурно приветствовал жалкий, отощавший, изможденный, сутулый страдалец, - давно не бритый, с сизой щетиной на подбородке, он тревожно поглядывал на них исподлобья. Хмель действовал так же активно, как сам Дик.
- Тебя ли я вижу? - спросил Торпенхау.
- Вот все, что от меня осталось. Присаживайся. Дружок в добром здравии, а я хорошо поработал.
Он покачнулся, едва устояв на ногах.
- Вижу, как ты поработал, такого с тобой сроду не бывало. Ну и дела, ведь ты...
Торпенхау многозначительно поглядел на своих друзей, и они ушли, решив позавтракать где придется. Тогда он высказался; но дружеские упреки слишком сокровенны и задушевны, чтоб их печатать, а Торпенхау употреблял столь образные и сильные выражения, не считаясь с приличиями, и презрение его было столь неизъяснимо, что никто не узнает доподлинно про этот разговор с Диком, который только моргал, жмурился и хватал друга за руки. Потом виноватый испытал потребность хоть как-то оправдаться. Он был убежден, что нисколько не погрешил против добродетели, и к тому же у него были причины, совершенно не известные Торпенхау. Сейчас он все объяснит.
Он встал, с трудом распрямил плечи и заговорил, смутно различая лицо собеседника.
- Ты прав, - сказал он. - Но и я прав тоже. После твоего отъезда у меня что-то приключилось с глазами. Я пошел к окулисту, и он посветил мне газогенератором - то бишь газопроводом - прямо в глаза. Это было уже давненько. Он сказал: "Рубец на голове... сабельная рана и зрительный нерв". Это ты заметь. Значит, я ослепну. Но, прежде чем ослепну, я хочу закончить одну работу; мне кажется, я непременно должен ее закончить. Я уже и сейчас вижу плохо, но когда бываю пьян, зрение обостряется. Я сам не знал, что бываю пьян, покуда мне не сказали, и все же работу необходимо продолжать. Вот она, можешь поглядеть, ежели хочешь.
Он указал на почти готовую Меланхолию, ожидая изъявлений восторга.
Торпенхау хранил молчание, и Дик тихонько заплакал от радости, что вновь видит друга, от горестного сознания своей провинности - если он и впрямь совершил провинность, - после которой Торпенхау стал таким отчужденным и безразличным, и от детской обиды, уязвленный в своем тщеславии, потому что Торпенхау ни единым словом не похвалил его изумительную картину.
Долгое время спустя Бесси заглянула в замочную скважину и увидела, что Торпенхау обнял Дика за плечи, и они, как бывало, расхаживают по мастерской. Тут она произнесла до того непристойные слова, что возмутила даже Дружка, который терпеливо ожидал своего хозяина на лестничной площадке.
