Валентина Немова - Лишний вес
Тут, чувствую, надо описать внешность Лиды и Сергея. Оба они были темноволосые, худые, стройные. Лида постригалась коротко, Сергей отращивал волосы, собирая их на затылке в пучок. Косметикой Лида совсем не пользовалась. Была очень энергичная, физически сильная, с детства привыкшая не гнушаться черной работы. У Сергея вид был интеллигентный, в отличие от матери, казался несколько флегматичным. Девушкам нравился, но ни одну из них, по словам Лиды, не приводил домой.
Надо сказать, Леда чем-то была похожа и на Лиду и на Сергея. Оба они очень дорожили своей собакой. Кода я была подростком, мне так хотелось иметь собаку. Я собак никогда не боялась, не боюсь и теперь. В саду собак много, разных пород. Но я даже тогда, когда ночью они будят меня своим лаем, не злюсь. Увидев Леду в первый раз, я даже ахнула, восхитившись ею. Подошла к ней, погладила. Она не воспротивилась этому. Понюхала мою руку, лизнула своим ярко-красным холодным языком. Поскольку я часто бывала у Лиды, с Ледой тоже встречались мы нередко. Она привыкла ко мне и стала со временем воспринимать меня (так мне кажется) как члена семьи своих хозяев. Если Лида гуляла во дворе своего дома с собакой, когда я приходила к ней, я присоединялась к ним. Мы, как и дома у Лиды, разговаривали подолгу. Леда не мешала нам. Так продолжалось в течение нескольких лет в летние месяцы. И наконец настало время, когда пригодилось Лиде и Сергею то, что я хорошо отношусь к их собаке, а она ко мне. В одну из поездок Сергей страдал какой-то хронической болезнью. Сказалось то, что они с Лидой, пока та не устроилась работать на железную дорогу, жили впроголодь. Врачи порекомендовали парню поехать к морю и принять курс лечения в каком-либо санатории. Лида решила взять отпуск и поехать вместе с ним. Устроиться на частной квартире и присматривать за сыном, чтобы он добросовестно выполнял все предписания докторов. В то время Сергею было двадцать пять лет. Они все обдумали, обсудили. Озадачивало их лишь одно: на кого оставить Леду? Сергей хотел попросить кого-то из своих товарищей, из тех, что жили в частных домах, чтобы он взял к себе собаку и присматривал зе ней, пока его, Сережки, и Лиды не будет в городе. Но Лида не одобрила предложенный Сережей вариант. Она сказала: а вдруг Леде у того парня не понравится и она от него сбежит? И где же тогда, вернувшись, будем мы ее искать? Собака должна остаться жить дома, тогда она никуда не сбежит. Будет по нам с тобой тосковать, но, находясь на своем месте, справится со стрессом и дождется нас.
Посоветовавшись с кем-то из своих знакомых, кто попадал в точно такое же положение, они пришли к выводу, что поступить нужно именно так, как предлагала Лида. Но собака не могла же одна жить в квартире в течение трех недель. Кроме меня им не к кому было обратиться с просьбой подомовничать у них, пока они будут отсутствовать, и позаботиться о Леде. Когда они высказали мне эту свою просьбу, я с радостью согласилась ее выполнить.
Забрав порожние вместительные сумки (надо же было что-то привезти, возвращаясь с юга, где фрукты и овощи ничего не стоят, а в Магнитке они очень дороги), Лида и Сергей покинули свою квартиру, оставив мне ключи от нее и прочитав мне лекцию о том, что должна буду делать для Леды. Весь день я могла находиться в своем саду, заниматься своими делами. А утром и вечером гулять с собакой в соседнем дворе. Ночевать не в саду, а у них в квартире. Первую после их отъезда ночь я почти не спала. Устроилась я на узенькой лидиной кровати. Леда же улеглась возле нее на коврике. Всю ночь она тяжело вздыхала, как попавший в беду человек. Стараясь успокоить собаку, я гладила ее, уговаривала, обещая, что хозяева непременно вернутся, не насовсем же они уехали, Лида ведь и раньше уезжала, но возвращалась. Теперь они с Сергеем уехали вдвоем и вернутся. Собака слушала и словно что-то понимала…
Утром я ушла, покормив ее. Вечером вернулась, опять покормила и вывела на прогулку. Я очень беспокоилась, как бы она не убежала от меня, но она не убежала. Когда вернулись в дом и я стала укладываться спать, Леда легла уже не возле моей кровати, а у порога, вытянувшись во всю свою длину, давая мне понять (я так ее поняла): хозяева ушли и не вернулись, а тебе на ночь глядя уйти, оставив меня одну, не позволю. Мне стало очень жалко собаку. Присев на корточки, я долго гладила ее, чтобы успокоить, показала ей наглядно, что уходить не собираюсь. Почувствовав, что собака успокоилась, я тоже успокоилась и пошла спать. Третью ночь, убедившись, что я не собираюсь удрать от нее, Леда спала на коврике возле моей кровати. Но уже не вздыхала, как в первую ночь. Мы стали с ней гулять: каждое утро по несколько минут и каждый вечер часа по полтора. Когда я шла по улице рядом с нею, переходя из лидиного двора в другой, соседний, встречные прохожие замедляли шаг, чтобы выразить свое восхищение красотой собаки, а я, слушая комплименты в ее адрес, задирала нос.
В соседнем дворе Леда показала мне все, что она умела, чему научил ее, дрессируя, Сергей. Она взбиралась на высокую крутую горку, с которой ребята зимой и летом скатываются кто на чем, и, присев на задние лапы, с громким лаем съезжала вниз. Она перепрыгивала через препятствия — вкопанные в землю отслужившие свой век автомобильные шины. Подобрала с земли какую- то палку, сжав ее зубами, подносила мне. Это значило: возьми и кинь подальше. Я брала и кидала, а Леда, с веселым лаем опять же, мчалась за ней, подхватывала и несла мне, опять и опять.
Еще нравилось ей бегать по периметру двора. Настойчивым лаем давала мне понять, что должна не в стороне стоять, а бегать вместе с ней, не отставая от нее при этом. Бегали мы с Ледой в основном по вечерам, после того как я возвращалась из своего сада, где приходилось мне заниматься физической работой: и землю копать, и тяжести поднимать. Порою так устану, что свалилась бы, добравшись до квартиры, на диван, и не поднималась бы до самого утра. Но подумав о том, что собака весь день находилась в квартире одна и ей необходимо выйти на улицу, надевала на нее ошейник и выводила во двор.
Очень подружились мы с Ледой, пока хозяева были в отъезде. Наверное, я была с нею более ласковой, чем Сергей. И кормила ее два раза в сутки, как наказывал Сергей и кормила ее Лида, по требованию сына. Поэтому, наверное, когда хозяева вернулись (в тот момент, как они, таща тяжелые сумки, появились в своем дворе, мы с Ледой только вышли на прогулку), собака не сразу бросилась к ним навстречу, за что Сергей очень на нее обиделся и как-то, проявив грубость, дал ей это понять. Я его одернула, сказав:
— Зря ты сердишься на собаку. Я, безусловно, изо всех сил старалась угодить ей, чтобы она от меня не сбежала. Что же тут плохого? Разве лучше было бы, если бы я была с нею строга, а она этого не потерпела бы. Вы бы приехали, а ее не оказалось дома? Радуйся, что все обошлось. Я рассказала вернувшимся хозяевам, как собака первые ночи по ним тосковала. Страдала, как человек. Сергей успокоился. Собака поняла, что при нем не надо показывать свою привязанность ко мне. И стала вести себя очень осторожно. Проявляла свою любовь ко мне, когда Сергей не мог это видеть. Выйдет он из комнаты, где я сижу, в другую, она сразу же окажется рядом со мной. Лизнет меня красным своим языком, как помазком, по губам раз-другой, и убежит, пока Сергей, вернувшись, не застал ее на месте "преступления". Когда я, приезжая к Лиде, заставала ее гуляющей вместе с Ледой в их дворе, собака, завидев меня, со всех ног бросалась мне навстречу, с разбегу водружала мне на плечи свои передние лапы так резко, что я еле-еле удерживалась на ногах. Бывало, страшно испугаюсь от неожиданности, но никогда не показывала этого, радовалась, что она меня не забыла, хотя я жила уже у себя в саду и приезжала к друзьям своим лишь изредка. А когда уходила, Лида провожала меня до остановки трамвая, в котором я должна была уехать. Когда он подходил и я влезала в вагон, Леда так зло лаяла на него, как будто именно он был виноват в том, что я уезжаю, а не остаюсь с ними.
Много радости давала мне эта дружба с собакой. Жаль, что радости эти были недолги. Собаки этой уже нет. Нет и Лиды. Работа у нее была очень тяжелая, ответственная. Однажды произошло страшное. Один из пассажиров во время ее дежурства, напившись до потери сознания, каким-то образом открыл на ходу поезда дверь вагона и вывалился из него, попав под колеса встречного состава. Событие это потрясло Лиду. У нее случился инфаркт. Врачи пытались ее спасти, но это им не удалось. Оставшись один, Сергей продал свою квартиру в Магнитогорске и переехал в другой город. Мне теперь очень не хватает этих моих друзей.
Эти двое — мать и сын, к литературному творчеству не имевшие никакого отношения, но интересующиеся литературой, заметив в моем романе искру таланта, сделали со своей стороны все, что могли, чтобы она не погасла. А те двое, два писателя, в обязанности которых входило (за что им зарплату платили) находить, поддерживать и растить молодые дарования, делали все наоборот, придираясь то к одному, то к другому "недостатку" в моем характере, тормозили мой рост и мешали мне пробиться, делая вид, что не считают меня способной. Возьмем Чижовкина. Он водил нас, литкружковцев, по рабочим общежитиям, которых в Магнитке уже тогда, в пятидесятые годы, было много. Мы выступали перед рабочими с тем, что у кого было написано. Я читала свою "Березку". И она слушателям очень понравилась, больше, чем все то, что читали остальные. После того, как это стихотворение было дважды напечатано в городской газете, все мои знакомые, встречая меня, хвалили его. А меня стали звать "Березкой". Все, в том числе и мои товарищи из литобъединения. А он, Чижовкин, вроде не замечал этого и не придавал значения моему успеху. Он старался мне внушить неуверенность в себе, которая, как известно, очень мешает в любом деле, тем более в творчестве. Он говорил мне как бы в шутку, но надеясь, что я восприму слова его всерьез: "Ты, Валя, будешь автором одного стихотворения, одного рассказа (это был намек на мою пьесу "Семья", которую, по его совету, я старалась переделать в рассказ), а дальше — поживем — увидим…" Я ему не возражала, было мне как-то стыдно спорить с ним. Ведь спорить, не приводя доказательств, смешно. А доказательства могли появиться у меня только со временем. Я тогда была еще слишком молода, чтобы понять, почему он так со мной разговаривает. Намеками он говорил со мной еще до того, как я над ним посмеялась. А уже когда посмеялась, он еще не так заговорил. Но я уже об этом рассказала. Мой рассказ "По имени-отчеству", опровергнувший его утверждение, что я, кроме одного стихотворения и одного рассказа, больше ничего не напишу, ему понравился. Он мог бы, конечно, и не признаться в этом, наврать с три короба, но, зная, что я очень скоро покажу его писателям в другом городе, не решился лапшу мне на уши вешать, тем более, что при нашем разговоре присутствовал мой муж, а он в литературе разбирался, и мог бы уличить его во лжи. Но насчет моих способностей Чижовкин распространяться не стал, и на этот раз и я так и уехала из Магнитогорска в областной центр, не поверив в них. Смелая я была в те годы, и даже дерзкая, самонадеянная во всех отношениях, но что касается творчества, тут все было по-другому, чересчур скромная, что ли, и было легко меня с толку сбить. Кроме того, была слишком эмоциональной, не разбиралась еще в тех, кто был старше меня, и приукрашивала то одного, то другого. Сначала Чижовкина, потом Ненашева.
