Завтра ты войдешь в класс. Записки сельского учителя - Леонид Андреевич Гартунг

Первые шаги начинающего учителя… Именно они закладывают основу правильных отношений с детьми. Позже, когда ребята узнают учителя близко, отдельные его промахи они не воспримут так болезненно — дети умеют прощать. Но на первых уроках каждая ошибка грозит стать непоправимой.

Опасно и другое: такие промахи подрывают у молодого учителя веру в свои силы. Неокрепшую любовь к делу овевает холодный ветерок сомнения: «А вдруг ничего не получится?»

И вот Вера Александровна заканчивает год. Она возвращается с урока в учительскую, рассеянно кладет журнал… Ставит на подоконник штатив с пробирками. Потом стоит у окна и смотрит во двор. За окном ничего интересного: падает большими хлопьями снег, над лесом медленно плывет серое небо. В учительской шутки, смех, а она молчит, поглощенная чем-то своим… Но вот учительская пустеет, мы остаемся вдвоем. Я спрашиваю:

— Что случилось?

— Ничего…

Ей не хочется говорить. Ну что ж, можно и помолчать. Но вдруг она оборачивается.

— Только до весны.

— Что?

— Уеду. Очень нужно мне терпеть. Они же надо мной издеваются.

— Вы об учениках?

— Какие это ученики? Хулиганы.

— Все?

— Да, представьте себе — все! Зверинец, а не класс.

— Ну все-таки, кто, например?

— Кандинский, Слюкотин, Макаров… Да что говорить? Как будто сами не знаете?

Нет, я действительно не знаю. Кандинский — мальчишка скромный, легко смущается, иногда не поймешь — почему. Тихий. Даже, может быть, слишком. На уроках его не слышно, если и хорошо знает материал, стесняется поднять руку. Невозможно поверить, что он хулиган. Слюкотин — живой, подвижный, смешливый, но если его заинтересуешь — слова не проронит. Макаров, правда, выдумщик и задира, но, если захочет, вполне может владеть собой.

— А девочки? — спрашиваю я.

— Нисколько не лучше. Басманова весь урок ничего не делала. Ни ручки у нее, ни чернильницы.

Странно. Это очень аккуратная ученица.

— Но на других уроках, — пытаюсь я возразить, — они же ведут себя хорошо. Может быть, вы сами… чего-то не умеете?

— Чего я не умею?

— Возможно, заинтересовать своим предметом?

— Ну уж, извините. Развлекать их я не обязана. Школа не цирк.

— Не развлекать, а увлекать.

Глаза Веры Александровны становятся маленькими и злыми.

— Увлечешь их, пожалуй…

НИ МЫСЛИ, НИ ЧУВСТВА

…И вот я на следующий день сижу в седьмом «а», втиснувшись в маленькую парту. Вера Александровна начинает урок с опроса. Впрочем, это скорее допрос. Вызванные к доске путаются, с мольбой бросают выразительные взгляды товарищам, ожидая подсказки. Учительница задает множество вопросов, «вытягивает» на тройку и никак не вытянет. Ясно, что ребята дома ничего не учили, видимо, только в перемену наспех заглянули в книгу.

Вера Александровна сердится:

— Чушь! Неизвестно, зачем вы только в школу ходите!

Наконец опрос окончен. Три двойки, одна тройка. Затрачено двадцать восемь минут. Ребята облегченно вздыхают. И вот учительница рассказывает новую тему. Точно, как в учебнике: «Существуют три основные группы пород крупного рогатого скота… Очень ценны молочные породы: холмогорская, голландская, ярославская»…

Память у нее завидная, но всем скучно и прежде всего — ей самой. Речь ее звучит монотонно, бесстрастно, словно диктовка. Ученики рассматривают картинки в учебнике, поглядывают на часы: «Сколько минут до звонка?»

Наконец, изложение нового окончено.

— Какие будут вопросы?

Вопросов нет. Да и откуда им взяться? Ничто в уроке не затронуло ни мысли, ни чувства ребят.

После звонка, в учительской, Вера Александровна говорит мне:

— Это они при вас такие паиньки.

— А почему вы не рассказали, например, о нашей ферме? Ведь у нас восемьсот коров! А наши доярки и скотники? В одинаковых условиях они добиваются совершенно разных результатов… Или рассказали бы, что такое сенаж. Тем более это — для нашего совхоза новинка.

Вера Александровна иронически усмехается:

— Кому это интересно?

— Детям. На ферме работают их отцы и матери. Да и многие из ребят будут работать там же. Вы были на ферме?

— Еще чего не хватало!

Весной в 5-м классе повторяли тему «Лист». Вера Александровна развесила таблицы с изображением различных листьев. Круглые, стреловидные, похожие на кружева… Красивые листья. Учительница очень старалась. Она даже привела замечательные слова Тимирязева о великом значении зеленого листа. Только учащиеся чаще посматривали не на таблицы, а в раскрытое окно. Вера Александровна строго нахмурила брови, легонько постучала указкой по столу, и порядок тотчас же был восстановлен. Пятиклассники — народ послушный.

Но, между прочим, смотрели они в окно не напрасно. Со школьного двора заглядывала в окно зеленая ветка клена. Ее чистые свежие листья были освещены весенним солнцем и казались прозрачными. Сквозь них просвечивали те самые жилки, о которых рассказывала учительница.

Дети есть дети. Как только прозвенел звонок, они гурьбой кинулись к окну и принялись разглядывать листья, как будто до этого никогда не видели. Только учительница этого не знала. В кабинете биологии она подбирала наглядные пособия для следующего урока. Так пожелтевшая таблица заслонила окно в жизнь.

Да, теперь ясно: Вера Александровна — человек, равнодушный к своему делу. И, между прочим, она сдержала свое слово. Дождалась весны и отправилась искать хороших учеников. Конечно, она их найдет. Но можно поручиться, что после нескольких ее уроков они тоже станут «плохими». Обязательно станут, и тогда Вера Александровна снова будет ждать весны, чтобы написать заявление: «Прошу уволить меня по собственному желанию».

Есть такие учителя-кочевники. Раскройте их трудовую книжку — в каждой школе по году, иногда по два.

ЛЮБОВЬ ИЛИ СТРАХ?

О таких, как Вера Александровна, иногда говорят: «Она не владеет классом». И подчас не задумываются, а что значит «владеть» и со всяким ли «владением» можно согласиться. В связи с этим вспоминается моя первая учительница математики Раиса Петровна Федорова. Эта невысокая пожилая женщина своей сухостью и строгостью наводила на нас ужас. В ожидании ее кто-нибудь обязательно выглядывал за дверь. Затем раздавался предупреждающий возглас:

— Идет!

Мы опрометью кидались к своим местам. В коридоре слышался стук ее каблуков. Все ближе и ближе. Мы трепетали уже от одного этого равномерного, математически точного по частоте звука… Входя, она не здоровалась, и никогда мы не видели на ее лице улыбки. Учительница внимательно и быстро окидывала нас взглядом, и мы замирали. Страх, безотчетный