Брошенная - Лариса Олеговна Шкатула
А Марине было жалко Нину. Кому она нужна, такая до безобразия расползшаяся в свои сорок пять лет, похожая на черепаху, которая выглядывает не из панциря, а из толстого слоя жира. Нина даже ходила, переваливаясь с ноги на ногу, потому что из-за полноты ноги ей трудно было переставлять. Интересно, ей хочется секса или она считает себя для этого старой?
А до этого ей было жалко мужа Нины, который живет с такой непривлекательной женщиной и каждый день ложится с ней в постель. Неужели он может чувствовать к жене то, что в литературе называется вожделением?
Непонятно, почему ей такое пришло в голову, но Марина взяла и позвонила Элеоноре.
— Эля, помнишь, ты говорила, что от Нины Голиковой муж ушел? Я все забываю спросить: он так и не вернулся?
— Вернется он, как же! — услышала Марина в трубке жизнерадостный голос Элеоноры; вот кто никогда не печалится по поводу нехватки мужиков: «На мой век хватит!» — Чего ему там делать, дома у Нины? На дачу ездить? С внуками возиться? А здесь молодая, красивая, знает, как дать и как взять…
Элеонора захохотала, а Марина поморщилась. Она не любила скабрезные шутки приемщицы, которая обожала поговорить об интимной стороне отношений безо всяких там околичностей и наслаждалась замешательством слушателя.
Она и сейчас правильно поняла молчание Марины, но не собиралась угомоняться:
— Вот скажи-ка, ты можешь представить Нинку в постели? Не можешь? И я не могу. Небось она и ноги поднять не сумеет, а современный секс, знаешь, какой физподготовки требует?!
— А как сама Нина себя чувствует? — слегка изменила направление своего интереса Марина. Нина вдруг стала для нее чуть ли не символом брошенной женщины — придется и Марине привыкать к тому же.
— Как, как, а никак! От ее болезни лекарства нет.
— От какой болезни? — не поняла Марина.
— Ты чё, тупая? Лучшее лекарство от любви — другая любовь, правильно? Клин клином вышибают, это давно известно. А кто на Нинку глаз положит? Тут и нормальным бабам мужиков не хватает, а такая квашня неповоротливая кого привлечет?
Кое-как скомкав разговор, Марина положила трубку.
Сегодня воскресенье. У Марины было столько планов! Все они касались работы по дому. Вечером она собиралась съездить к родным.
Теперь же они сразу поймут, что у Марины что-то стряслось, начнут расспрашивать, а что говорить, она не представляла. И знала по себе: если ее начнут жалеть, она станет рыдать, и чего в этом хорошего? Лучше побыть одной…
Она вдруг почувствовала огромную усталость — то ли от тяжести того самого креста, который на себя взваливала, то ли от своих долгих тридцати лет, но ей захотелось прилечь. Марина пошла в спальню и легла с краю огромного супружеского ложа — кажется, впервые за много лет не застеленного покрывалом и холодного, как каменное плато. Свернулась калачиком.
Шторы она сегодня не раздвигала, — странно, ведь раньше это тоже было ее привычным движением: встать и раздвинуть шторы…
Полумрак в спальне странным образом ее успокоил. Он словно завернул в невидимое полотно все ее мысли, переживания, тревоги, — Марина лежала, смотрела прямо перед собой, ничего не видела и ничего не хотела.
Кто-то позвонил, она сняла трубку, но даже не поняла кто. Что-то ответила. Кажется, невпопад, но когда звонивший удивился, Марина просто выдернула телефонную вилку из розетки. И заснула, как провалилась в спасительную темноту. И тишину.
Глава 2
Когда Марина проснулась, было темно. Она сходила в ванную, машинально почистила зубы, приняла душ — от ее тела исходил какой-то непривычный запах. «Запах брошенной жены», — подумала она отстраненно. Потом прошла в кухню, достала початую бутылку пепси-колы — единственный напиток, которым она позволяла себе себя же баловать, — и налила в стакан. Выпила и опять легла в постель.
Следующий раз она проснулась, видимо, под вечер. Попила воды и снова легла. Долго не могла заснуть, просто лежала безо всяких мыслей и через приоткрытую дверь следила, как медленно скользили прочь из комнаты последние блики солнца.
Так же незаметно провалилась в сон. Проснулась опять среди ночи. Вяло подумала: интересно, который час? Радио на кухне что-то бурбулило, и Марина встала, чтобы выключить его. Опять выпила любимой воды. Уже почти совсем негазированной.
Есть ей не хотелось. А во рту отчего-то появился неприятный привкус. Она опять сходила в ванную и почистила зубы. Легла. Заснула.
Жизнь для Марины текла совсем по-другому, чем для всего остального человечества. Она не ощущала ни дней, ни часов. Однако обоняние у нее не пропало. Она соблюдала все правила гигиены, а когда почему-то решила, что уже давно спит на одном и том же постельном белье, то спокойно поменяла его на чистое, а грязное привычно сунула в стиральную машину.
Хорошо, что у нее автомат — сама стирает, сама сушит. Не какая-нибудь «Вятка» — «Бош»! Ее купили пять лет назад с какой-то крупной премии Михаила. Это был один из немногих его широких жестов в адрес жены.
На этот раз она не смотрела ни за какими бликами. Просто легла и отключилась.
Разбудили ее своим шепотом две фигуры возле кровати, которые виделись неотчетливо из-за задернутых штор. Или на улице опять были сумерки?
Первая фигура голосом матери почему-то со слезами проговорила:
— Вика, да жива ли она?
Вторая фигура голосом младшей сестры ответила:
— Жива. Я пульс щупала — слегка замедленный, и все. А так, как говорят врачи, хорошего наполнения…
— Много ты понимаешь! — шикнула первая. — Надо привести врача, пусть ее посмотрит… Вдруг это летаргия…
— Никакая не летаргия, — не согласилась вторая. — Это реакция на шок. Другие вон из окон выбрасываются…
— Тьфу, типун тебе на язык! — рассердилась мать и передразнила: — «Реакция на шок!» Кто знает, сколько она вот так уже спит? Я-то думала, они с Михаилом уехали куда. Хорошо, сегодня в ее контору позвонила. Они говорят: ваша дочь на
