Патрик Модиано - Утраченный мир
- Поездка могла бы мне дать материал для книги воспоминаний, - сказал я. - Книги под названием "Джарвис в Париже".
- Какой бы том "Джарвиса" это был?
- Девятый.
- Не знаю, вызовет ли эта книга такой же интерес моих соотечественников, как другие "Джарвисы", но вы должны ее написать. Лично я всегда любил автобиографические произведения.
- Это был бы своего рода портрет художника, написанный им самим, сказал я, стараясь сохранять серьезный тон.
- Чрезвычайно интересно, месье Гайз.
- Само собой, эту книгу я написал бы по-французски.
- В таком случае, поверьте, я буду одним из самых усердных ваших читателей, - заявил он, слегка склонив голову с суховатым изяществом самурая.
Потом бросил взгляд на свои ручные часы.
- Полночь... Я вынужден вас покинуть... Мне надо еще составить отчет для моего издательства... А завтра в семь утра я улетаю в Токио...
Мы прошли через опустевший зал ресторана. Палас заглушал звук наших шагов.
- Я вас провожу, - сказал Тацукэ.
Лифт останавливался на каждом этаже, и всякий раз в раздвинувшиеся створки двери видны были одинаковая площадка и одинаковый бесконечный коридор. Тацукэ опять нажимал кнопку первого этажа, опасаясь, как видно, что мы снова вознесемся наверх и так и будем скользить вверх и вниз до скончания времен. Но он тщетно нажимал кнопку, лифт еще несколько минут неподвижно стоял в ожидании клиентов, которые так и не появлялись. И каждый раз открывшийся нашим взглядам пустынный коридор со своим оранжевым паласом, полированными стальными конструкциями и покрытыми черным лаком дверями номеров уходил куда-то в бесконечность...
На первом этаже в холле на скамьях сидели две группы туристов: десятка два немок лет под сорок и столько же японцев, мужчин такого же возраста в темных костюмах. Они недоверчиво поглядывали друг на друга, и у каждого на шее, как обрывок поводка на собачонке, висел кусочек картона, на котором красным были напечатаны буквы "МЗ".
- Знаете, что означают буквы "МЗ"? - спросил Тацукэ. - "Международные знакомства"... Эта туристическая фирма организует в июле в Париже, в здешнем отеле, знакомства туристов... Число мужчин и женщин в группах всегда равное... - Он взял меня под руку. - Каждый вечер сюда, в холл, прибывают две новые группы... Мужчины и женщины... Сначала они разглядывают друг друга... Потом мало-помалу лед трогается... Они разбиваются на пары... Поглядите... Впереди у них целая ночь, чтобы познакомиться. Я наблюдал в баре прелюбопытные сцены... Оригинальная форма туризма, вы не находите?
Один из японцев отделился от своей группы и торжественно направился к немкам, словно исполняя миссию посла. В свою очередь, одна из немок двинулась ему навстречу.
- Видите? Церемония началась... У каждого мужчины есть фотография его будущей подруги, и наоборот... Скоро обе группы перемешаются. И, держа фотографии в руках, будут пытаться по ним узнать партнера... Странные дела творятся в Париже в июле, не правда ли?
Стиснув мне локоть, он вел меня к выходу из отеля.
- Вы собираетесь остаться здесь еще на несколько дней? - спросил он.
- Теперь уже не знаю... Слишком жарко, и вообще я кажусь себе одним из многочисленных туристов...
Мне вдруг стало страшно остаться в одиночестве, но я не решился просить Тацукэ выпить со мной на прощанье еще по рюмочке.
- Если нынешний приезд в Париж разбудит ваше вдохновение, тем лучше... Мне очень понравился ваш план написать воспоминания...
- Попробую, - беззвучно отозвался я.
По выходе из отеля зной показался мне еще более удушающим. Я охотно посидел бы подольше в прохладе кондиционированного помещения. Я дышал, как рыба, вытащенная из воды.
- Вся беда в том, - сказал я, - что у меня здесь не осталось знакомых.
- Мне понятно ваше состояние. Мне самому, с тех пор как жена меня бросила, Париж тоже кажется уже не тем городом, где я когда-то жил...
Перед отелем ждала вереница такси. Мысль о том, что мне предстоит в одиночестве сесть в машину, а потом оказаться в своем номере на улице Кастильоне, угнетала меня не меньше, чем жара.
- Быть может, вам лучше вылететь завтра же утренним рейсом... Как я... Глупо совершать паломничество в места, где ты когда-то жил... Я, например, всегда обхожу улицу Матюрен, где у моей жены был косметический салон... Понимаете?
Он распахнул дверцу такси и легонько втолкнул меня в машину, надавив ладонью на мое плечо. Я рухнул на сиденье.
- Я рад, что передал вам контракты из рук в руки... И все-таки уезжайте из Парижа как можно скорее... Право, мне кажется, вам вредно здесь оставаться... Напишите еще одного "Джарвиса"... Я верю в вас, месье Гайз...
Он захлопнул дверцу. Такси затормозило перед красным светофором, и сквозь стекло я увидел Тацукэ. Он стоял на краю тротуара, очень прямой, рука в кармане пиджака, лицо бесстрастно. Как странно - спустя двадцать лет знойной июльской ночью оказаться в этом городе совершенно одному и глядеть, не в силах оторвать взгляд, на японца в светлом костюме.
В холле отеля портье с улыбкой протянул мне ключ от номера.
- Did you have a nice time, sir? [Хорошо ли вы провели время, сэр? (англ.)]
- Можете говорить со мной по-французски.
На мгновение он удивился, но тут же снова растянул губы в улыбке. Без сомнения, он принял меня за бельгийца или швейцарца.
- Вы в Париже один?
- Да.
- В таком случае... Быть может, вас заинтересует...
Он протянул мне красную карточку, размером чуть больше обыкновенной визитной.
- Если вас привлекают увеселения ночного Парижа...
Он обволок меня улыбкой сообщника и сунул карточку в один из карманов моего пиджака.
- Стоит только набрать номер, месье...
В лифте я извлек карточку из кармана. На ней черными буквами значилось:
"Хэйуорд.
Прокат роскошных автомобилей.
Предоставляется машина высшего класса с шофером.
Туристические маршруты. Paris by Night.
Авеню Родена, 2 (XVI округ). Тел. - ТРО 46-26".
Как это ни странно, но фамилия "Хэйуорд" вначале не привлекла моего внимания. Я распахнул обе створки окна и решил позвонить жене. Не было еще часа ночи, а она привыкла ложиться поздно. К телефону подошел Бристоу.
- Мадам еще не вернулась. Она пошла в театр с друзьями.
- Я вас не разбудил?
- Нет, сэр, мы играли в шахматы с мисс Майнот. Не хотите ли поговорить с мисс Майнот, спросить что-нибудь о детях?
- Они, наверно, спят?
- Спят, сэр, но до половины десятого смотрели телевизор, мы с мисс Майнот проявили слабость и... Показывали фильм Уолта Диснея, сэр. Передать ли мадам, чтобы она позвонила вам нынче ночью?
- Не надо. Утром я позвоню сам. Надеюсь, в Лондоне не такая жара, как в Париже...
- Погода у нас вполне сносная.
- Тем лучше.
- Мне встретить вас в среду утром в Хитроу, сэр?
- Не надо, я задержусь еще на несколько дней в Париже.
- Хорошо, сэр.
- Желаю вам выиграть партию, Бристоу.
- Спасибо, сэр.
Прежде чем снять пиджак, я опорожнил карманы. Паспорт, мелочь, записная книжка... Я развернул чек, врученный мне Тацукэ. Цифра - 80 тысяч фунтов, розовые готические знаки на светло-голубом фоне показались мне такими же призрачными, как голос Бристоу в телефонной трубке. А между тем вот уже двадцать лет, с тех пор как я уехал из Парижа с намерением никогда сюда не возвращаться, в моей жизни все было так организованно, так прочно, так радужно... Никаких потайных сторон, никаких зыбучих песков... Серия романов о Джарвисе, которую я начал писать по приезде в Лондон в моей унылой комнатушке на Хаммерсмит, нынче, к моим тридцати девяти годам, превратила меня, по выражению Тацукэ, в "нового Яна Флеминга". У меня было все, что необходимо для счастья. Жена, такая красивая и обаятельная, что издатель пожелал, чтобы ее фотография украшала обложку первого "Джарвиса". И эта очаровательная фотография способствовала успеху книги... Трое прелестных детей, единственным недостатком которых было пристрастие к телевизору; дом в Лондоне, на утопающей в зелени Ратлэнд-Гэйт; загородный дом в Клостерсе; а в прошлом году я осуществил давнюю мечту - купил виллу в Монако, принадлежавшую баронессе Орши, романы которой я читал и перечитывал в трудную пору на Хаммерсмит, чтобы получше овладеть английским и в перипетиях "Красного первоцвета" почерпнуть вдохновение и волю для сочинения моих "Джарвисов". От милейшей баронессы, в каком-то смысле - моей литературной крестной, ко мне и перешла вилла в Монте-Карло по улице Коста, 19.
Я вытянулся на кровати. Из-за жары лучше было не делать лишних движений, но все же я протянул руку к ночному столику и взял старую тетрадь. Я положил ее у изголовья. Я вовсе не собирался в нее заглядывать. Зеленая обложка, обтрепанные края, в левом углу - спирали, треугольник, а над ним надпись: "Клерфонтен". Самая обыкновенная школьная тетрадь, которую я однажды купил в магазине канцелярских товаров на авеню Ваграм и в которую записывал адреса, номера телефонов, иногда напоминание об условленной встрече, - один из немногих уцелевших следов моей былой жизни в Париже, так же, как просроченный французский паспорт или кожаный портсигар, ныне бесполезный, поскольку курить я бросил.
