Амброз Бирс - Избранные произведения
Но я должен описать удивительные виды, среди которых мы теперь пробирались. Не знай мы твердо, что весь мир - Господень, ибо Им создан, мы бы, пожалуй, сочли эту дикую местность царством нечистого духа.
Далеко внизу рокотала река и пенилась на перекатах, теснимая уходящими ввысь скалистыми пиками. Слева от нас темнел черный сосновый лес, а впереди поднималась грандиозная вершина. Как ни грозно она высилась, но в ее облике было и что-то смешное - гладкая и коническая, она походила на дурацкий колпак, казалось, какой-то мужлан надел углом на голову мешок из-под муки. В сущности ведь ничего страшного, это всего только снег. Снег в середине солнечного мая! Воистину дивны дела Господни, так что даже не верится. Мне подумалось, что вздумай эта старая гора покачать головой, то-то снегу насыплется вокруг!
К немалому нашему удивлению, там и сям вдоль дороги земля была расчищена от леса, так что хватало места поставить хижину и разбить сад. Иные из этих простых жилищ открывались взгляду на кручах, где в пору было разве что орлам свить гнездо; но не существует, видно, мест, недоступных для человека, он тянет руку всюду, не боясь угодить пальцем в небо.
Наконец, мы достигли места нашего назначения, и сердца наши наполнились благочестивой радостью при виде храма и жилища, возведенных во имя возлюбленного нашего Святого Патрона в этой дикой местности. На горе, поросшей соснами, были выстроены хижины и дома, а среди них стоял монастырь, словно пастырь в окружении стада. Церковь и монастырь были сложены из рубленого камня, имели красивый вид и благородные просторные пропорции.
Испросив благословения милосердного Господа, ступили мы в святые места.
4
Теперь я уже несколько недель прожил в этом диком краю, и здесь с нами Господь. Здоровье мое превосходно, а этот дом, посвященный возлюбленному нашему Святому Патрону, - воистину оплот веры, твердыня покоя, приют для всякого, кто бежит от нечистой силы, убежище несущих бремя страдания. Правда, ко мне самому это все же не относится. Я молод, и хотя на душе у меня покойно, однако опыта общения с миром и его обычаями я почти не имею и поэтому легко могу, мне кажется, совершить ошибку и впасть в грех. Жизнь моя течет подобно ручью, который тянется серебряной нитью, беззвучно и безмятежно, через приветливые поля и цветущие луга, но знает про себя, что стоит разразиться буре и выпасть дождям - и он превратится в бурный поток, с силой и необузданностью страсти несущий к морю муть и обломки.
Не горе и не отчаяние побудили меня удалиться от мира и искать прибежище у Святой Церкви, а лишь горячее желание служить Богу. Я стремлюсь к одному: посвятить себя возлюбленному нашему Святому, исполнить веления Церкви и, как надлежит слуге Господа, быть милосердным ко всем людям, ибо я всех их душевно люблю. В сущности. Церковь мне родная мать, ибо, в раннем детстве оставшись сиротой, я бы тоже погиб без пригляда вслед за родителями, если бы Церковь не пожалела меня и не взрастила как свое родное дитя, дав мне пищу, одежду и кров. А какое блаженство уготовано мне, когда я, бедный монах, получу благословение и буду возведен в священнический сан! Я часто думаю и мечтаю о том, как это произойдет, и стараюсь приготовить душу к принятию высоких Святых Даров. Знаю, что всегда останусь недостоин такого блаженства, но все же уповаю, что смогу стать честным и искренним священнослужителем и буду служить Богу и человеку в согласии с заветами, полученными свыше. Молю Небеса об испытании соблазном, дабы я мог пройти сквозь пламя, не обжегшись, а лишь очистившись мыслью и душой. Но пока что на душе у меня мир и благодать, дух мой, убаюканный, дремлет, и все испытания и соблазны жизни где-то далеко-далеко, как далеки угрозы морской стихии от того, кому едва слышны удары прибоя.
5
Наш настоятель отец Андреас - мягкий и богобоязненный человек. Братия живет в мире и согласии, но не праздно, без суетности и высокомерия. Соблюдают умеренность, не слишком предаваясь радостям застолья - похвальное самоограничение, ведь монастырю тут принадлежат, куда ни посмотришь, все окрестные земли и угодья, холмы и долины, река и лес. В лесу полно разнообразной дичи, из коей все лучшее приносится к нашему столу, и мы едим ее с большим удовольствием. А питье у нас в монастыре варят из солода и ячменя и получают крепкий, горький напиток, хорошо освежающий при усталости, но, на мой вкус, не особенно приятный.
Самой примечательной особенностью здешних краев являются соляные копи. Говорят, горы внутри состоят из одной соли - до чего же дивны дела Твои, Господи! Ради добычи этого минерала человек проникает с помощью шахт и штолен в самое чрево земли и извлекает на солнечный свет горькое содержимое холмов. Я своими глазами видел соль в кристаллах красного, коричневого и желтого цвета. На соляных копях заняты наши крестьяне и их сыновья, и даже некоторые работники из чужих стран; и над всеми главенствует распорядитель работ, который называется здесь - зальцмейстер. Это суровый человек, пользующийся большой властью. Наш настоятель и вся братия находят для него не много хороших слов, и не по недостатку христианского человеколюбия, а потому что у него дурной нрав. У зальцмейстера есть единственный сын по имени Рохус, красивый, но буйный и порочный юноша.
6
Люди в здешних местах живут гордые и упрямые. В одной старой хронике говорится, так я слышал, что они - потомки римлян, которые в свое время проложили в горах немало штолен ради добычи драгоценной соли; иные из этих штолен существуют по сей день. Из оконца моей кельи мне видны исполинские вершины и венчающие их темные островерхие леса, которые к ночи вспыхивают в закатных лучах, словно охваченные небесным пожаром. Праотцы здешних жителей (после римлян) тоже были, говорят, жестоковыйны и долго упорствовали в идолопоклонстве, когда окрестные племена уже все приняли крест Спасителя. Но теперь они тоже склонились перед этим святым символом и смягченными сердцами приняли животворную истину. Могучие телом, духом они кротки и покорны слову Божию. Нигде с таким пылом не целовали мне руку, как в этих местах, а ведь я не священнослужитель! Вот доказательство власти и торжества нашей славной веры.
Люди здесь крепкого сложения и прекрасны лицом и статью, особенно молодые мужчины; да и старые тоже держатся очень прямо и гордо, будто цари. У женщин длинные белокурые волосы, они их заплетают и красиво обвивают вокруг головы, а также любят украшать себя самоцветами. У иных глаза такие, что всегда затмят темным блеском игру драгоценных рубинов и гранатов, которые они носят подвешенными вокруг шеи. Говорят, молодые мужчины бьются друг с другом за женщин, как олени за лань. Увы, какие греховные страсти кипят в мужских сердцах! Однако сам я ничего такого не знаю и никогда не буду испытывать подобных безбожных чувств, так что не мне судить и выносить приговор.
Какое счастье, о Господи, - благодатный покой, коим Ты наполняешь души посвященных Тебе! Взгляни, у меня в груди не кипят страсти, в ней царит безмятежность, как у дитяти, зовущего: "Авва, Отче!". И да будет так всегда.
7
Я снова видел прекрасную дочь палача. На колокольне звонили к обедне, а она стояла перед папертью монастырской церкви. Я как раз возвращался от постели умирающего, и мысли мои были мрачны, так что я обрадовался при виде ее и хотел было подойти и поздороваться, но взор ее был потуплен, и она меня не заметила. Площадь перед церковью была заполнена народом: мужчины и юноши - по одну сторону, женщины и девицы - по другую, все в высоких головных уборах и с золотыми цепочками на шее. Люди стояли плотной толпой, но при приближении дочери палача расступались и шарахались назад, перешептываясь и глядя исподлобья, будто она прокаженная, от которой они страшатся подхватить заразу.
Сострадание наполнило мне грудь, я пошел следом за бедняжкой и, нагнав ее, сказал громким голосом:
- Здравствуй во Господе, Бенедикта.
Она отшатнулась словно в испуге, но, взглянув, узнала меня, как видно, удивилась, залилась волнами яркого румянца, а потом снова потупилась и ничего не ответила.
- Разве ты боишься разговаривать со мною? - спросил я.
Она молчала. Я снова заговорил:
- Делай добро, будь послушна Богу и никого не бойся - тогда ты спасешься.
Тогда она набрала в грудь воздуха и проговорила еле слышно, почти шепотом:
- Благодарю тебя, господин мой.
- Я не господин, Бенедикта, - возразил я, - я лишь бедный слуга Господа нашего, который всем Своим детям любого сословия ласковый и милостивый Отец. Молись Ему, когда у тебя тяжело на сердце, и Он будет с тобою.
Я говорил ей это, а она, подняв голову, смотрела на меня, словно печальное дитя, утешаемое матерью. Охваченный жалостью, от которой сжималось мое сердце, я со словами утешения ввел ее в церковь впереди всех.
Прости мне, Святой Франциск, грех, который я совершил во время богослужения! Пока отец Андреас произносил возвышенные слова мессы, глаза мои то и дело устремлялись туда, где бедная девушка, одинокая и всеми презираемая, отдельно стояла на коленях в темном углу храма, предназначенном для нее и ее отца. Она молилась самозабвенно и истово, я знаю, ты, Святой Патрон нашего ордена, осветил ее лучом своего благоволения, ведь ты стал великим святым через любовь к роду человеческому, сложив у Небесного Трона свое большое сердце, кровоточащее за грехи всего мира. И разве я, ничтожнейший из твоих последователей, не должен, подражая тебе, пожалеть бедную отверженницу, страдающую за грех, не ею содеянный? Я испытываю к ней особую нежность, которую сам понимаю как веление Небес смотреть за ней, оберегать ее и в конце концов спасти от погибели ее душу.
