Ганс Эверс - Смерть барона фон Фриделя
Быть может, одно из стихотворений, написанный рукой барона, - другое стихотворение представляет собой настоящую пьяную разгульную песню - прольет некоторый свет на личность барона, а потому я привожу его здесь.
ГОСПОЖЕ ФОН ВАРЕНС
Твои глаза волшебные ответят,
И поцелуй твой мудрый объяснит,
Как может искра, что внутри горит,
Зажечь края, где алый пламень светит?
Ты деве поцелуй дала - и вот
От уст твоих уж юноша идет,
И дочь твоя, к нему прижавшись нежно,
Ему приносит дар любви мятежной№
И все изменит в нем ее любовь,
Ее лобзаний сладостное счастье,
И женщиной к тебе порой ненастья,
О, женщина, является он вновь!
Я уверен, что заглавие этого стихотворения взято исключительно из воспоминаний о Руссо. У меня нет никаких данных, на основании которых я мог бы заключить, взята ли тема для стихотворения из личного переживания или же оно представляет собой исключительно только плод фантазии: так или иначе, но содержание этого стихотворения позволяет нам довольно глубоко заглянуть в душу автора и дает яркую картину психики барона, о чем, впрочем, я уже составил себе понятие на основании всего того, что мне стало известно о его жизни. Эта картина, конечно, может показаться очень странной, однако это все не так невероятно, как может показаться с первого взгляда. Прежде всего сексуальная жизнь барона не представляла собой ничего исключительного - если бы она даже она в этой весьма ярко выраженной форме и могла показаться интересной - и, конечно, не была единичным случаем. Напротив, я утверждаю, что мне не приходилось встречать ни одного индивида, в особенности среди художников, которого модно было бы назвать психически однополым в самом узком смысле этого слова.
Отдавая должное нашей мужественности, нельзя, однако, отрицать, что в нас постоянно проявляется женственность, - и отлично, потому что иначе это было бы большим недостатком. Также и другой момент, который у барона проявляется таким резким образом: сознание единства с женственной частью своей психики представляется странным лишь при поверхностном взгляде - в сущности же, это надо признать вполне естественным и даже нормальным. Ибо, если во вполне мужском теле с чисто мужскими сексуальными ощущениями живет психика - я беру это слово как образ, чтобы быть проще и понятнее - если живет такая психика, которая при известных обстоятельствах ощущает по-женски, то все-таки это ощущение не может быть достаточно сильно, чтобы побороть те преграды, которые совершенно естественно препятствуют сближению с мужчиной. Таким образом, как до этого, так и после остается инстинктивное тяготение к женщине, и если даже это тяготение вопреки психике носит в себе женский элемент, то все-таки мы имеем здесь лишь кажущееся однополое чувство: в основании неизбежно оказывается коренное влечение мужчины к женщине, которое в своем женском ощущениии лишь скрывается под маской однополого чувства. Итак, в случае с бароном фон Фриделем я вижу не что иное, как резко выраженный наглядный пример явления, которое довольно часто наблюдал, хотя и не в такой резкой форме. Мне кажется, что доказательством верности моих выводов является тот факт, что при подобной метаморфозе сексуальной психики всегда избирается партнерша. Которая, в свою очередь, уже сама по себе более или менее проявляет чувство мужчины. Про одну из таких дам я могу с уверенностью сказать - в этом нет никакой нескромности с моей стороны, так как я от нее самой получил на это разрешение, - что она никогда в своей богатой переживаниями жизни не поддерживала связей с мужчинами, за исключением связи с бароном. Во внезапном чувстве, являющемся к тому или другому мужчине у женщин, вообще пренебрегающих мужчинами, надо предполагать известную реакцию, в силу которой снова просыпается всегда в каком-то уголку скрывающееся и дремлющее женское чувство; или же надо допустить, что такие женщины инстинктивно чуют в мужчинах с женским чувством именно этот женский элемент - по всей вероятности, и то и другое вместе. Как бы то ни было, но эта странная любовь, которую старая басня Платона о трех полах из древнего времени представляет мне в совершенно новом свете, дейтсвительно, очень забавна в том виде, в котором она является нам. Для непритязательного буржуа она нечто в высшей степени простое: любовь между мужчиной и женщиной. Однако при ближайшем рассмотрении чувство это оказывается вдруг чрезвычайно сложным: это любовь мужчины, чувствующего себя женщиной и как таковая любящая все-таки не мужчину, а женщину - но женщину, которая, в свою очередь, чувствует как мужчина и все-таки любит не женщину, а мужчину! И эта запутанная проблема в конце концов разрешается очень просто: нормальное чувство с обеих сторон с едва заметной примеью извращения.
При всем этом история барона Фриделя, которая могла бы представить собой прекрасный материал для психолога, изучающего сексуальный вопрос, не заинтересовала бы меня так сильно, если бы в заметках барона не было указания на то, что подразделение его психики на мужски и женские чувства далеко переходило через границы того, что мы до сих пор старались объяснить. Почти все эти указания находятся в конце книги и по большей части написаны рукой барона, но некоторые страницы написаны женским почерком. Необходимо, чтобы я их передал в последовательном порядке, хотя очень часто в них пропадает внутренняя связь и существенное попадается только изредка, словно изюм в тесте. Достойно внимания то обстоятельство, что во всей последней части заметок много фантастичного, и на меня это производит такое впечатление, хотя и безотчетное, будто это происходит от странной борьбы двух враждебных инстинктов. Быть может, это то и придает отдельным частям заметок нечто искусственное, тогда как барон - каким, по крайней мере, я его знал - при всей своей способности глубоко чувствовать и тонко понимать никогда не переступал границы дилетантизма.
***
Стр. 884. Почерк барона.
Серые крабы быстро бежали по земле в этот вечерний час, когда сгущались сумерки. Их было бесчисленное множество; казалось, словно ожила вся земная кора: повсюду раздавалось сухое шуршание отвратительных животных. Тут были крабы всевозможной величины: маленькие, не шире моего ногтя, а другие величиной с тарелку, были крабы-уроды, у которых одна клешня была совсем крошечная, а другая несоразмеримо большая, больше всего его тела; были тут также крабы, напоминавшие пауков, волосатые, с сильно выпуклыми глазами; были ядовитые, продолговатые крабы, словно громадные клопы. Вся земля на далеком протяжении была взрыта, из глубоких расселин вылезали все новые и новые крабы. Я не мог дальше ехать верхом и должен был спешиться и повести лошадь на поводу; она осторожно пробиралась вперед, отыскивая дорогу.
Из земли выползали все новые и новые крабы. И все ползли по одному направлению: на запад, где садилось солнце. Ни один не уползал в сторону, вправо или влево; все ползли, как по нитке; эти восьминогие животные твердо держалась одного напрпавления. Я знал, почему они ползут туда: там, где-то на западе, наверное, лежит какая-нибудь падаль, которую покинули коршуны с настплением вечера. Или же - да, да, так это и есть - крабы направляются к кладбищу, - к кладбищу Сан-Игнацио: сегодня утром там похоронили трех пеонов, которые умерли от болотной лихорадки всего за какой-нибудь час до похорон. Вчера еще я видел всех троих, они были пьяны и буянили перед трактиром. А завтра, едва взойдет солнце, на взрытой земле будут лежать только их кости, объеденные дочиста - их тела, которые я видел вчера живыми, будут разделены на миллионы желудков этих отвратительных серых крабов.
О, как они безобразны! Ни один индеец не дотронется до поганых животных, которые мародерствуют на их кладбищах. Одни только негры едят их. Они ловят их, откармливают и варят себе отвратительный суп из них. Или же просто хватают их живьем, отламывают у них клешни и высасывают их. И на обезоруженное животное нападают другие крабы и пожирают его живьем: от него не остается ни одного крошечного кусочка№ крак, крак, ломается панцирь и скорлупа№
Эта женщина, я знаю, не что иное, как большой, отвратительный краб. Но неужели я превратился уже в падаль, которую она почуяла, которую она хочет выкопать и сожрать, обглодать добела все мои кости? О да - она хочет моего мяса, чтобы самой жить. Но видишь ли: я не хочу тебе позволить съесть себя. Напротив, я уничтожу тебя - я отломаю у тебя клешни и высосу их, как негры№
***
Стр. 896. Почерк барона.
Однажды во время моего пребывания в Буэнос-Айресе я был как-то в Theater Royal. Мы сидели в ложе - Вальтер Геллинг, две кокотки и я. Мы пили шампанское, много шумели и задвинули, наконец, решетку. Никто из нас почти не смотрел на сцену, только иногда кто-нибудь выкрикивал из ложи в залу какое-нибудь грубое замечание№ так мы острили. На сцену вышла певица - ах, да ведь это была подруга Уитлея; мы выпили за ее здоровье и выкрикнули ей, что желаем ей к рождению болизнецов, - весь партер загоготал от восторга. Когда наконец на сцене появилась девушка с Looping-de-Loop, то Геллинг был до такой степени пьян, что едва издавал какие-то нечленораздельные звуки; капельдинеры стащили его вниз, и обе женщины повезли его домой. Я остался один и продолжал пить.
