Чарльз Сноу - Наставники
- Это нелегко, леди Мюриэл. Но я попытаюсь.
- Надеюсь, вы понимаете, что я-то уже веду себя именно так. Мне тоже нелегко.
От ее удивительно прямой фигуры веяло царственным величием. Она была непреклонна.
- У меня нет сомнений, - сказала она, - что я поступаю правильно. Это последняя помощь, которую мы обязаны ему оказать. Тогда еще месяц или два он проживет в покое.
- Неужели ты думаешь, - страстно воскликнула Джоан, - что ему нужен только покой? Неужели не понимаешь, какой страшной ценой ему придется расплачиваться за спокойный месяц или два? Сам он никогда бы на это не согласился!
- Джоан, мне ведь же известно твое мнение, - ласково, но твердо сказала леди Мюриэл.
- Тогда почему же ты не прекратишь этот фарс? - В измученном голосе Джоан послышались слезы. - Почему ты хочешь лишить его человеческого достоинства?
- Ты прекрасно знаешь, что я не покушаюсь на его достоинство, ответила ей мать и, сразу же обратившись ко мне, добавила: - Надеюсь, вы простите нас за обсуждение наших семейных разногласий? Вам, конечно, неинтересно их слушать. Если вы не возражаете, я отведу вас к мужу.
Поднимаясь за леди Мюриэл по лестнице, я думал об ее холодной неуязвимости и властной прямолинейности, об ее внутреннем бесстрашии и откровенном снобизме. Под ледяной самоуверенностью она скрывала - даже от своих близких - тоску по сердечной теплоте в отношениях с людьми. И сама, на мой взгляд, не понимала, зачем это делает.
Она ввела меня в такую же просторную, как гостиная, спальню и громко сказала:
- Это мистер Элиот, он пришел тебя навестить. Я оставлю вас вдвоем.
- Очень рад вас видеть, - отозвался с кровати Ройс. Его голос, резковатый, веселый и задушевный, нисколько не изменился, хотя я разговаривал с ним в последний раз еще до болезни. И на мгновение мне показалось, что он совершенно здоров.
- Я объяснила мистеру Элиоту, что врачи ожидают полного выздоровления к концу триместра, - сказала леди Мюриэл. - Но сегодня тебе не стоит переутомляться. - Она разговаривала с ним в точности так же, как со мной. - Через полчаса я вернусь за вами, мистер Элиот.
С этими словами она ушла.
- Присаживайтесь, - сказал мне Ройс. Я пододвинул стул к его кровати и сел. Он лежал на спине, разглядывая гигантский - чуть ли не во весь потолок - лепной раскрашенный герб нашего колледжа. Он немного похудел, но щеки у него были по-прежнему круглые; его темные волосы слегка серебрились только у висков и над ушами, морщин на лице почти не было, а губы казались по-юношески свежими. Ему уже исполнилось шестьдесят два года, но выглядел он гораздо моложе.
- Удивительно это приятно, - не скрывая радостного возбуждения, проговорил он, - узнать, что со здоровьем у тебя все в порядке. Перед обследованием мне, признаться, было немного не по себе. Не помню уж, говорил я вам или нет, что не очень-то жалую врачей, но вчера вечером я слушал их с огромным удовольствием.
Он улыбнулся.
- Я, правда, ощущаю какую-то странную утомленность. Но это, наверно, вполне естественно - после всех этих зондирований и анализов. Должно быть, язва все же и аппетит портит, и силы отнимает. Мне придется лежать, пока она окончательно не зарубцуется. Но я надеюсь, что с каждым днем буду чувствовать себя все лучше и лучше.
- Улучшение не всегда наступает сразу. - Я смотрел в окно поверх высокой спинки кровати; больной видел только потолок и прямоугольник безоблачного неба, но моему взгляду открывался весь заснеженный дворик. Не отводя глаз от окна, я проговорил: - Вам не следует беспокоиться, даже если вы на время почувствуете себя хуже.
- Ну, долго-то мне беспокоиться и вообще не придется, - возразил он. Я вот говорил вам, что немного нервничал перед обследованием, но вместе с тем меня просто поражало мое неистребимое любопытство. Я, например, очень огорчался, что не успею выяснить, как Совет решит насчет этих пчелиных ульев в саду. Мне искренне хотелось узнать, получит ли сын старины Гея работу в Эдинбурге. Я от души порадуюсь, если получит. И уверяю вас, это будет заслуга миссис Гей. Между нами говоря, - он доверительно понизил голос, - люди ошибаются, когда считают всех выдающихся ученых необыкновенно мудрыми. - Он по-мальчишески хихикнул. - Да, мне было бы обидно, если б я не смог удовлетворить своего любопытства. И если б не успел дописать книжицу о ранних ересях.
Ректор занимался сравнительной историей религий, однако это совсем не влияло на его собственную религиозность: он оставался таким же бесхитростно верующим, как в детстве, словно ученые занятия не имели никакого отношения к его личности.
- Когда вы думаете ее закончить?
- Самое большее года через два. Некоторые главы я предложу написать Рою Калверту.
Он снова хихикнул.
- И мне было бы страшно обидно не дождаться будущего года, когда выйдет в свет замечательная книга Роя. Вы помните, с каким трудом мы добились его избрания в Совет? Некоторые наши друзья органически тянутся к серости. Подобный выбирает подобного. Или, говоря между нами, - он снова понизил голос, - бездарный выбирает бездарного. Я очень жду книги Роя. С тех пор как у нас гостили немецкие ученые, наши коллеги подозревают его в одаренности. Но когда выйдет книга, им придется признать, что такого замечательного исследователя не было в нашем колледже уже лет пятьдесят. Скажут они нам спасибо за то, что мы поддержали его? Как вы полагаете скажут они спасибо старине Брауну, вам и мне, а?
Его смех был веселым и озорным, но я видел, что он очень утомлен.
Когда я поднялся, чтобы уходить, он сказал:
- Надеюсь, в следующий раз мы поговорим подольше. Время теперь работает на меня.
Попрощавшись с леди Мюриэл и Джоан, я вышел в освещенный зимним солнцем дворик. Мне было очень тяжко.
Во дворике меня окликнул Кристл - высокий, мускулистый и массивный человек с неспешной, но легкой походкой.
- Вы, значит, уже видели его? - полувопросительно проговорил он.
- Видел, - ответил я.
- И что же?
- Грустно.
- Мне и самому грустно, - сказал Кристл. Его колючую решительность люди часто принимали за агрессивность. Сегодня он казался особенно резким. По его лицу с хищным ястребиным носом, по твердому взгляду было видно, что он привык отдавать приказания.
- Мне и самому грустно, - повторил он. Я видел, что он и правда расстроен. - Вы разговаривали с ним?
- Конечно.
- Мне тоже надо его навестить. - Кристл твердо, уверенно посмотрел мне в глаза.
- Он очень утомлен.
- Я не буду у него задерживаться.
Мы прошли несколько шагов в сторону Резиденции.
- Да, прискорбно, - сказал Кристл. - Видимо, нам надо подыскивать преемника Ройсу. Совершенно не представляю себе, кто его может заменить. А преемник необходим. Сегодня утром ко мне заходил Джего.
Он в упор посмотрел на меня и резко проговорил:
- Весьма прискорбно. Ну, нечего нам тут зря стоять.
Меня не обидела его бесцеремонность. Потому что он переживал известие о болезни Ройса гораздо тяжелей, чем другие наставники колледжа. Ройса и Кристла нельзя было назвать друзьями: за последний год они встречались в домашней обстановке только на официальных обедах, которые давал ректор, так уж вышло, что между ними сложились чисто деловые отношения; но когда-то Кристл был учеником Ройса и с тех пор искренне преклонялся перед своим учителем. Как ни странно, этот решительный, энергичный и преуспевающий человек под пятьдесят не потерял способности преклоняться перед другими людьми. Он пользовался исключительным влиянием среди коллег - да и в любом обществе было бы то же самое. Волевой, удачливый, откровенно властолюбивый, он вместе с тем весьма разумно определял границы своих возможностей и всегда выполнял задуманное. Его общеуниверситетская известность поддерживалась тем, что он, как член Сената, постоянно заседал в различных комитетах и комиссиях, а у нас в колледже ему была поручена должность наставника-декана - правда, этот мирской, некогда высокий пост отчасти утратил в нынешнем столетии свою административную определенность. Кристл был гораздо обеспеченнее среднего университетского преподавателя. Три его взрослые дочери уже вышли замуж за состоятельных и уважаемых людей. Он боготворил свою жену. И все же был способен самозабвенно преклоняться перед знаменитыми людьми, причем это скромное преклонение часто принимало самые причудливые формы. Иногда его кумиром вдруг становился богатый делец, иногда - прославленный генерал или известный политик; ему, по всей вероятности, импонировали власть и успех как таковые, а ведь он превосходно знал пути к ним, потому что в нашей университетской жизни сумел достичь и того и другого.
Но его преклонение перед Ройсом было давним, устойчивым и особенно глубоким. Вот почему он сорвался сейчас на грубость.
- Жизнь-то продолжается, - сказал он, - и у меня куча дел. Нам необходимо наметить преемника. Я должен определить свой собственный выбор. Мне нужно поговорить об этом с Брауном. И с вами тоже.
