Чарльз Сноу - Наставники
- Я просто не могу опомниться, Элиот. Не могу представить себе, что же нас теперь ждет. - В этих его словах явственно прозвучала тяжкая тревога. Он сел. Его лицо, обагренное отсветами огня, казалось застывшим и печальным.
Я разлил виски по бокалам. Джего поднял свои бокал и несколько секунд глядел сквозь полупрозрачную жидкость на языки пламени в камине.
- Просто не могу опомниться, - повторил он. - Не могу представить себе, что же нас теперь ждет. - И, неожиданно повернувшись ко мне, спросил: - А вы, Элиот?
- От этого так скоро не опомнишься, - ответил я, покачав головой.
- Но вы хотя бы отчасти представляете себе возможные последствия? спросил Джего. Он пристально посмотрел на меня. Его взгляд был вопрошающим, почти просительным.
- Пока нет.
Он немного подождал. Потом проговорил:
- Мне пришлось сообщить эту новость кое-кому из наших коллег - за обедом, в трапезной. Там и возник разговор о последствиях, которые необходимо обдумать, пока еще есть время, - мае-то поначалу ничего подобного даже в голову не пришли.
Он снова немного переждал и торопливо добавил:
- Через несколько недель... через несколько месяцев, в крайнем случае, нам придется выбирать нового руководителя.
- Видимо, так.
- Когда придет время выборов, думать будет поздно, - сказал Джего. Нам надо решить заранее, кого мы хотим выбрать ректором.
Я предчувствовал - уловив его тревогу, - что он об этом заговорит, но не был готов к такому разговору. Джего хотел услышать от меня, что новым ректором должен стать именно он, что я в этом решительно уверен и буду голосовать за него. Ему хотелось, чтобы я заговорил о выборах сам; чтобы ему даже не пришлось о них упоминать. Для него было бы мукой не получить от меня твердой поддержки в ответ даже на самый осторожный намек. И однако он уже не мог остановиться, его несло. А мне было мучительно неловко видеть, как унижается этот гордый от природы человек.
И все же нынешним вечером я ничего не мог ему пообещать. Несколько лет назад я сказал бы "да" не раздумывая. Он мне нравился как человек, я уважал его и считал самым достойным кандидатом в ректоры. Однако мне давно уже приходилось обуздывать свою непосредственность: слишком чувствительно била меня жизнь, и я поневоле научился сдерживаться.
- В общем-то, у нас еще довольно много времени, - сказал я.
- К сожалению, при такой болезни все может кончиться даже быстрей, чем предсказывают врачи, - возразил Джего. - Вы подумайте, как дьявольски трудно выбрать себе руководителя - причем из своей же среды и без всякой подготовки - людям, которые крайне разобщены.
- А вы уверены, - осторожно спросил я, - что мы так уж разобщены?
- Еще бы! - Джего мимолетно улыбнулся. - Нас четырнадцать человек, и о чем бы мы ни заговорили, у нас неминуемо возникают разногласия; а тут нам придется выбирать руководителя.
- Пожалуй, вы правы, - согласился я. И добавил: - Если нам придется выбирать руководителя, нас останется только тринадцать.
Джего печально склонил голову. А потом резко, отрывисто проговорил:
- Элиот, я хочу сообщить вам кое-что еще. Мне предложили принять очень важное для меня решение. Я должен решить, согласен ли я, чтобы на этот пост выдвинули мою кандидатуру.
- У меня никогда не было сомнений, - ответил я, - что, если место ректора освободится, вам обязательно предложат баллотироваться на этот пост.
- Вы верный друг, Элиот, - воскликнул Джего, - но, знаете, до сегодняшнего вечера мне и в голову не приходила мысль об этой должности.
Порой он совершенно беззащитен перед жизнью, подумал я; порой он таился от самого себя.
Немного погодя Джего посмотрел прямо на меня и сказал:
- Вас, наверно, еще рано спрашивать, на ком вы остановили свой выбор?
Я медленно поднял голову и глянул ему в глаза.
- Вы правы, Джего. Но я сразу извещу вас, как только на что-нибудь решусь.
- Я понимаю, Элиот. - Вымученная улыбка Джего была все же теплой и дружелюбной. - Я понимаю. И уверен, что вы откровенно скажете мне о своем решении, каким бы оно ни было.
Потом мы еще долго беседовали - легко и по-дружески; когда я провожал Джего, часы на Резиденции ректора начали бить полночь. Пока Джего спускался по лестнице, я подошел к окну и раздвинул шторы. Небо прояснилось, луна серебрила недавно выпавший снег. Четко прорисовывались очертания противоположного дома, ярко сверкала заснеженная островерхая крыша. Черные стекла многократно отражали лунный диск, и только в парадной спальне Резиденции горел электрический свет. Окна спальни мягко и уютно поблескивали в безмолвной ночной темноте.
В морозном воздухе замирали последние отзвуки курантов. По неистоптанному снегу дворика шел к воротам Джего. Длинная мантия колыхалась в такт его стремительным и легким шагам.
2. РЕКТОР ГОВОРИТ О БУДУЩЕМ
Утром, когда я проснулся, спальню заливал ослепительно яркий свет. Окно, по краям жалюзи, обрамляли блистающие солнечные полоски. Ощутив на лице ледяное дыхание выстуженной комнаты, я натянул одеяло до подбородка. И сразу же, словно приутихшая ночью боль, меня кольнула мысль о визите к ректору.
Часы за окном начали отбивать четверти - сначала где-то вдалеке, потом на церкви Пресвятой девы. Марии, потом у нас и, с небольшим запозданием, в соседнем колледже. Через несколько минут бой часов затих, комнату опять затопила тишина, но вскоре дверь отворилась и вошел, мягко ступая, Бидвелл. Подняв жалюзи, он глянул на часы Резиденции, сверился со своими и произнес ритуальную утреннюю фразу:
- Уже девять, сэр.
- Благодарю, - пробормотал я. Его по-крестьянски румяное лицо было хитровато простодушным.
- Студеное утречко, сэр, - сказал Бидвелл. - Вам-то тепло спалось?
- Вполне, - ответил я, ничуть не покривив душой. Моя узкая, словно келья монаха, спальня не прогревалась по-настоящему уже лет пятьсот. Я не уставал изумляться, насколько точно отражает она в миниатюре бытовую жизнь всего нашего колледжа с ее причудливой смесью средневековой роскоши и полнейшей неустроенности. Однако со временем человек привыкает ко всему, так что морозный воздух, которым я дышал по ночам, лежа в теплой постели, превосходно убаюкивал меня, и в других условиях мне теперь просто трудно было уснуть.
Я все утро откладывал звонок в Резиденцию, но часов около одиннадцати наконец позвонил и попросил позвать к телефону леди Мюриэл - ректор, шотландец из богатой интеллигентской семьи, женился лет в сорок на дочери графа. Ее голос прозвучал по-обычному громко и уверенно:
- Приходите, мы будем рады, мистер Элиот. Муж тоже наверняка обрадуется вашему приходу.
Я спустился по лестнице и пересек дворик. В гостиной Резиденции меня встретила дочь Ройса - Джоан. Я хотел подбодрить ее, попытался что-то сказать, но она сразу же перебила меня:
- Я не вынесу этого ужасного притворства! Почему они скрывают от него правду?
Ей было около двадцати лет. Ее умное лицо еще хранило отпечаток угрюмой отроческой замкнутости: от природы крепкая, она казалась себе дурнушкой и втайне мучилась. А между тем все, кроме ее самой, видели, что сквозь ее девическую угловатость уже зримо проступает легкое и привлекательное изящество.
Но сегодня она была мрачной из-за постигшего их семью несчастья, и банальные слова сочувствия но могли, конечно, утешить эту необычайно искреннюю девушку.
Вскоре появилась ее мать: плотная и безукоризненно прямая, ока бесшумно шла к нам по ворсистому ковру, привычно лавируя между китайскими ширмами и тяжелыми барочными креслами просторной, вытянутой в длину гостиной со множеством дорогих безделушек.
- Доброе утро, мистер Элиот, - сказала она. - Мы все понимаем - это очень грустный визит.
Она смотрела на меня сдержанно, спокойно и твердо, но в этой сдержанности, в спокойной твердости ее больших карих глаз таилась странная наивность.
- Я узнал обо всем только поздно вечером, - проговорил я, - и мне было неудобно вас беспокоить.
- Да и нам сообщили только под вечер, перед самым обедом, - ответила леди Мюриэл. - Мы даже не подозревали, что все может обернуться так трагично. Нам пришлось очень поспешно решать, как себя вести.
- Я не знаю, чем я мог бы помочь, - проговорил я, - но если вам что-нибудь понадобится...
- Спасибо, мистер Элиот. Большое спасибо - и вам, и всем коллегам Вернона. С его последней рукописью нам, я думаю, поможет Рой Калверт. А вас мне хочется попросить сейчас только об одном, но это очень важно. Вы, наверно, уже знаете, что муж не догадывается о своем положении. Он уверен, что врачи не нашли ничего серьезного. Ему сказали, что у него обнаружены признаки язвы, и он надеется скоро встать. Прошу вас, мистер Элиот, когда вы будете с ним разговаривать, взвешивайте каждое свое слово - чтобы он ни о чем не догадался.
- Это нелегко, леди Мюриэл. Но я попытаюсь.
- Надеюсь, вы понимаете, что я-то уже веду себя именно так. Мне тоже нелегко.
