Славомир Мрожек - Любовь в Крыму
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Спасибо, поручик, но, право, не нужно.
ВОЛЬФ. Тогда и я попробую вашего кваса.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Браво! Наш гость акклиматизируется. А что для дам?
ЧЕЛЬЦОВА (подчеркнуто, претенциозно выговаривая "дж"). Оранджад.
ЛИЛИ. Наверное, оранжад.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вам, Татьяна Яковлевна?
ТАТЬЯНА. Спасибо, я не хочу пить.
ЛИЛИ. Совсем?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что ж, Анастасия Петровна, теперь все ясно: квасу, оранжада и ничего.
СЕЙКИН. И лимонада.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Дался вам этот лимонад, для кого лимонад?
СЕЙКИН. Для Шекспира.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Он умер.
СЕЙКИН. Так это не вы - Шекспир?
ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич!
СЕЙКИН. Я думал - это вы. (К Лили.) Ведь правда, Лилиана Карловна? Вы, как артистка, должны в этом разбираться.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Молодой человек, мне весьма лестно, что вы столь высоко меня цените, но не нужно дурачиться.
Сейкин отходит и останавливается в балконной двери, смотрит на линию горизонта. Анастасия выходит налево с пустой корзиной. Чельцова, Лили и Татьяна садятся на диван, Чельцова между Лили и Татьяной. Захедринский садится на стул, поставив его напротив дивана. Вольф садится на стул, также поставив его напротив дивана, но немного сбоку и в глубине, справа от Захедринского. Чельцов садится возле секретера, предварительно повернув стул в сторону дам. На бумаги, разложенные на секретере, внимания не обращает. Так образуется кружок беседующих. Вольф снимает канотье и кладет на колено, сидит в напряженной, вежливой позе. Захедринский снимает панаму и небрежно сует ее в правый карман пиджака, усаживается поудобнее.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Попробуйте угадать, Татьяна Яковлевна, кого мы встретили по дороге.
ТАТЬЯНА. Очень интересно.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сестер Прозоровых.
ТАТЬЯНА. Всех трех?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да. Мы зашли на вокзал, чтобы купить газету, а они там, на перроне. Уезжают.
ТАТЬЯНА. В Москву?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда же еще.
ТАТЬЯНА. Наконец-то.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А по-моему, это дурной знак. Пока они только собирались, в природе сохранялось какое-то равновесие. Ну, может, не в природе, но в России. Все собирались, собирались, да не уезжали. А вот теперь, когда они все же решились, это означает, что непременно что-то случится.
ЧЕЛЬЦОВ. Что?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. В том-то и дело, что никто этого не знает. Но что-то случится обязательно.
ЧЕЛЬЦОВ. А в вашей газете что-нибудь пишут?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно. Вот в Австралии нашли необыкновенно маленькое страусиное яйцо.
ЧЕЛЬЦОВ. Я не об этом, я - о политике.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. На Балканах ситуация ненадежная.
ЧЕЛЬЦОВ. А что насчет кометы?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы спрашиваете о комете Галлея? Она приближается.
ЧЕЛЬЦОВ. Не нравится мне это.
С левой стороны входит Анастасия Петровна, неся горящую керосиновую лампу.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пока не нужно, Анастасия Петровна.
АНАСТАСИЯ. А?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лампа понадобится позднее. Сейчас не то настроение.
АНАСТАСИЯ. Вечно я все путаю. (Выходит налево.)
ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу). Наш народ чрезвычайно одарен, но ему недостает чувства композиции. Не то, что у вас.
ВОЛЬФ. Другая традиция.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Определение красивое, правда, татаро-монгольское иго это, скорее, несчастье, чем традиция.
ВОЛЬФ. Разрешите, Иван Николаевич, с вами не согласиться. Вы правы, говоря, что ваш исторический путь отличается от нашего, но то, что вы называете чувством композиции, от истории не зависит.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А от чего?
ВОЛЬФ. От пространства. Мы живем тесно, а ваши пространства бесконечны. С ними трудно совладать.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но вам это все же удается.
ВОЛЬФ. Должен признаться, что не всегда. Расскажу один случай. Я строил дорогу от Байкала к Забайкалью, а значит и от Забайкалья к Байкалу. Мы начали с обоих концов, рельсы должны были соединиться на полпути между Байкалом и Забайкальем, или, что то же самое, между Забайкальем и Байкалом.
ЧЕЛЬЦОВ. И что, не соединились?
ВОЛЬФ. Откуда вы знаете?
ЧЕЛЬЦОВ. Ну, это же ясно.
ВОЛЬФ. И мало того, что не соединились. Рельсы пошли в противоположном направлении.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но отчего же в противоположном?
ВОЛЬФ. Именно это для меня непостижимо.
ЧЕЛЬЦЛВ. Хорошо еще, что вообще пошли.
ВОЛЬФ. Вы так считаете?
ЧЕЛЬЦОВ. Конечно, а то могли совсем не пойти.
ЛИЛИ. Вы чудесно выглядите, Татьяна Яковлевна, я буквально завидую вашей шляпке. У вас, в Тамбове, такие носят?
ТАТЬЯНА. Я рада, что вам понравилось.
ЧЕЛЬЦОВА. Я тоже нахожу, что Татьяна Яковлевна просто очаровательна. (К Лили.) Ваш веер, наверное, японский?
ЛИЛИ. Настоящий японский.
ЧЕЛЬЦОВА. А где вы его купили?
ТАТЬЯНА. Неделикатный вопрос. Лили Карловна получила его в подарок.
ЧЕЛЬЦОВА. От японца? Не знала, что они тут встречаются.
ТАТЬЯНА. Но только в определенных кругах.
ЛИЛИ. Да, да! (Глядя на Чельцову.) Только среди молодежи.
ВОЛЬФ (к Татьяне). Вы из Тамбова?
ТАТЬЯНА. Я там учительствую, в школе.
ЧЕЛЬЦОВА. А что вы преподаете?
Слева входит Анастасия, неся самовар.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, конечно, так и знал, что без самовара дело не обойдется. (К Вольфу.) Как вы, наверное, заметили, у нас не играет роли, что с чего начинается, поскольку все обязательно заканчивается самоваром. Мы большие любители подискутировать, но результат всегда один и тот же.
ВОЛЬФ. Мне это не мешает.
ЗАКЕДРИНСКИЙ. Потому что для вас это экзотика, зато для нас - сама жизнь. А знаете, что хуже всего?
ВОЛЬФ. Только без преувеличений, Иван Николаевич.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Хуже всего, что нам все это нравится. Пансионат, в котором мы имеем удовольствие пребывать, носит название "Ницца", но даже в настоящую Ниццу мы ездим со своим самоваром. Никуда не денешься.
Татьяна встает и присоединяется к Сейкину, который продолжает смотреть вдаль.
ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, чай.
СЕЙКИН. С Иваном Николаевичем?
ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, я прошу...
Анастасия ставит самовар на стол, вазу с апельсинами переносит со стола на сервант.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Анастасия Петровна, уж если вы решили попотчевать нас чаем, не забудьте тогда и про варенье.
АНАСТАСИЯ. Будет, будет варенье. (Уходит налево.)
ЧЕЛЬЦОВ (глядя на ружье). А почему здесь ружье висит?
ЧЕЛЬЦОВА. Оставь, Саша, тебе, что за дело.
ЧЕЛЬЦОВ. Если висит, значит зачем-то повесили. Здесь кто-нибудь стреляет?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Насколько мне известно, никто.
ЧЕЛЬЦОВ. Тогда зачем?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Может поручик? Ведь он военный.
СЕЙКИН (глядя на горизонт). Любопытно.
ТАТЬЯНА. Что, Петр Алексеевич...
СЕЙКИН. Видите тот корабль?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Где? (Встает и присоединяется в Сейкину и Татьяне.)
Пауза.
СЕЙКИН. Интересно, он к нам плывет или от нас.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, это же так просто, поручик. Если к нам, он будет увеличиваться, а если от нас - уменьшаться. Разве в гарнизоне вас этому не обучали?
ТАТЬЯНА. Он не увеличивается.
СЕЙКИН (по-прежнему глядя вдаль и не обращая внимания на Захедринского). И не уменьшается.
Пауза.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. В самом деле.
ЛИЛИ. Я тоже хочу посмотреть. (Встает и присоединяется к Сейкину, Татьяне и Захедринскому.)
Вольф и Чельцов следуют за ней.
ЧЕЛЬЦОВА. Саша, ты куда?
ЧЕЛЬЦОВ. Сейчас вернусь.
Сейкин, Татьяна, Захедринсккй, Вольф и Чельцов, сгруппировавшись у выхода на террасу, смотрят в сторону горизонта. Чельцова встает, садится, затем снова встает и присоединяется к ним.
ЧЕЛЬЦОВ (глядя вдаль). А чтоб его...
ЧЕЛЬЦОВА (предостерегающе). Саша!
ЧЕЛЬЦОВ. И ни к нам, и ни от нас, сукин сын.
ВОЛЬФ. Из-за чего вы так переживаете, Александр Иванович?
ЧЕЛЬЦОВ. Так ведь если он ни к нам и ни от нас, куда же он тогда?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. В ваших рассуждениях что-то есть.
ВОЛЬФ. Не вижу повода для волнений. Корабль стоит на якоре. Абсолютно рациональное явление.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Разумеется, но только для вас. Не в обиду вам будь сказано, Рудольф Рудольфович, но вы лишены метафизического ощущения.
ВОЛЬФ. Извините, но я здесь никакой метафизики не вижу.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно, не видите, хотя здесь все ясно как на ладони. Александр Иванович, вы изучали философию?
ЧЕЛЬЦОВ. Как-то не приходилось.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу) Видите? Не изучал. Но все же своим безошибочным инстинктом сумел охватить феномен в его высшем проявлении.
ВОЛЬФ. Не понимаю.
С левой стороны входит Анастасия Петровна, неся на подносе чайник и большую банку варенья. Ставит поднос на стол рядом с самоваром. Доставляет стулья к столу, достает из серванта стаканы, блюдца, тарелочки и ложечки, накрывает стол.
Захедринский, Лили, Чельцов, Чельцова, Татьяна, Сейкин и Вольф отходят от балкона и, продолжая беседу, полукругом располагаются за столом. Садятся, начиная от левого конца полукруга, в следующем порядке: Чельцов напротив ружья, висящего на стене, лицом к нему. Далее, слева от него, Сейкин (правым профилем к зрителям), Вольф, Татьяна (лицом к зрителям), Чельцова, Лили (левым профилем к зрителям и напротив Сейкина), Захедринский (на правом конце полукруга).
