Бред (журнальный вариант с дополнением исключённых глав) - Марк Александрович Алданов
Когда хозяин ушел, Шелль опять обнял Наташу.
— Хочешь жить здесь со мной? Я что-нибудь для него придумаю, да их это и совершенно не интересует.
— Никогда. Ты знаешь, что...
— Да, знаю, знаю, — сказал он с нетерпеньем. — Хорошо, не будем спорить. Все равно мы...
— Что все равно?
‒ Ничего... Милая, мне надо выкупаться, побриться, переодеться. Это займет не меньше получаса... Ты подождешь меня здесь или там, в главном доме, в гостиной?
— Это не особенно удобно, — сказала Наташа, краснея. Он засмеялся.
— «Что они подумают», да? О, чудо природы! Не воспитывалась ли ты в пансионе для благородных девиц где-нибудь в Испании? Ну, так вот что. Если неприлично подождать меня здесь, тогда пойди на Пиацца Умберто и посиди в кофейне, на террасе. Там, кажется, несколько кофеен, я тебя найду. Ты знаешь, как пройти к Пиацца Умберто? Это здесь единственная площадь.
— Я уже знаю Капри как свои пять пальцев.
— А это не неприлично сесть одной за столик в кофейне? Слава Богу! Что же ты здесь делаешь целые дни? Все читаешь? Кстати, я тебе привёз маленький подарок. Нашел у букиниста старое издание Тургенева.
— Спасибо! Ах, как я рада! Я ужасно люблю Тургенева. «Вешние воды» и «Первая любовь», это самые любимые мои книги! Не слишком дорого стоило?
— Нет, не слишком дорого.
Вырываясь хоть ненадолго из своего мрачного мира разведки, Шелль всегда чувствовал необыкновенное облегчение. Теперь действительно, кроме Наташи, никого видеть не хотел. Люди его раздражали. В поезде соседи по отделению вызвали в нем что-то близкое к отвращению. «Кажется, попал в передовую, просвещенную компанию. Верно едут на какой-нибудь передовой, просвещенный съезд...» Он ни с кем не обменялся ни одним словом; тотчас, для предупреждения разговоров, развернул газету, но не читал ее. «Так и есть. Этот азиат бранит Соединенные Штаты за их «недуховность», возмущается тем, что они дарят слишком мало денег азиатским странам. Зато, верно, очень восхищается советским правительством, хотя оно отпускает им товары за плату и по высокой цене. Конечно, из сподвижников Неру, так, так... А эта в фиолетовом платье с кружевами, в очках, тоже страшно передовая, вид самый что ни на есть идейный и горделивый. И все они, очевидно, пристроились к разным казенным пирогам, получают большие жалованья. Женятся на богатых ‒разумеется, не из-за богатства, богатство только случайно пришлось, а у них, видите ли, общность идей... И только я один ничего для себя не нашел, дожил до пятого десятка, ничего не добившись, ничего не имея, купаясь в грязи... Я даже и чувствую себя с ними приблизительно так, как человек, явившийся в грязном пиджачке на вечер, где все во фраках или в смокингах ... Так и есть! — почти радостно подумал он, узнав из разговоров соседей, на какой съезд они отправляются. — Все дело в копеечке, несмотря на необычайно идейный и достойный вид. Пропади они все пропадом! — думал он, утешаясь, как всегда, сознанием своего огромного физического превосходства над этими людьми. — Мог бы каждого задушить как цыпленка».
Он стал думать о Наташе. «Точно свет зажегся в душе!.. «Банальная история»! Да разве любовь всегда не банальна, и в жизни, и в искусстве? И счастье тоже банально, и слава Богу! Кроме нее, у меня ничего нет и не будет. Я как те правоверные мусульмане, которые будто бы когда- то выкалывали себе глаза, увидев гробницу Магомета: выше, чище этого ничего на свете не увижу, — подумал Шелль по своему обыкновению «литературно». — Совершенно запутался! Оказалось, я не только прохвост, но и болван. Сам не знаю, чего хочу! Ах, я безумно влюблен! — Ах нет, влюблен, но не безумно!.. Посмотрим, что будет при первой встрече. Будет ли хоть легкое разочарование?»
Он пил в вагоне-ресторане, на вокзалах, пил даже на неаполитанском пароходике. Экзамен сошел прекрасно: не испытал никакого разочарования.
Все же теперь, в ванне, неизвестно зачем, он попробовал восстановить мучивший его строй чувств. «В сорок лет человек не может быть влюбленным, как Ромео... Да, надо признаться, я всю эту поезду на Капри придумал для того, чтобы овладеть ею (и слово какое гадкое и пошлое!). Это не очень трудно, обычные приемы, ложь, хитрости, вино, удаются почти всегда. Но я не могу, просто не могу пойти на это. Значит, жениться на ней? Наташа только этого и хочет, только об этом и мечтает, и пытается, бедная, не показывать... Жениться с моим прошлым, с моей профессией, с необходимостью все от неё скрывать?»
Три месяца тому назад первая мысль о женитьбе на Наташе показалась ему дикой. Потом он примерял себя к этой мысли, сначала, по долгой привычке, с насмешкой над собой, в циничной форме: «Потянуло на свеженькую девочку...» «Загадочная история, или Любовь шпиона, трагедия в пяти действиях с прологом ...» С первых же дней его раздражала именно банальность истории: падший человек с опустошенной душой влюбляется в чистую девушку. «Вроде как лермонтовский Демон».
В душе он с молодых лет считал себя демонической натурой. «Что ж делать, жизнь так же пошла, как кинематограф».
Понемногу его чувства перешли на другой лад: из цинично-насмешливых стали покаянными. «Да, был опускавшийся, внутренно опускавшийся человек. Но павших людей вообще очень мало, есть падающие и поднимающиеся. Мой путь был от добра к злу, — вдруг с обратным билетом? Меня лет двадцать тяготит моральное одиночество, да и одиночество просто, мы ведь живем, как на необитаемом острове... Я иногда на аэропланах думал: хорошо бы, если б он свалился и все было кончено. Может быть, впрочем, перед собой и лицемерил: нет, и жить хорошо, покончить с собой никогда не поздно, разные мелкие радости остаются, шампанское остается ... Жениться? Это теперь и практически почти невозможно. Как я женюсь, когда нет денег и получить их можно, только оставаясь в разведке?»
Когда-то случалось, что денег у него не было совершенно. Но это было давно, он отвык. «Прежде тысяча долларов казалась почти богатством. Теперь это месяц жизни, в крайнем случае два месяца, если отказывать себе во всем». В последние годы он много зарабатывал. Спрос на его труд из-за положения в мире стал очень большим. Кроме того, он обычно счастливо играл в карты. В Берлине же — «как идиот!» — проиграл около сорока тысяч марок. Шелль давно поставил себе правилом не огорчаться из-за совершенных ошибок и не думать
