Лео Перуц - Маркиз де Боливар
Тиле остановился, покачивая головой.
- Хорошая птица редко садится на падаль, - проворчал он. - Смотрите-ка на нее - посланец сатаны... Теперь наверняка кого-то из нас свалит пуля...
- Это нетрудно предсказать, - еще тише ответил один драгун, тревожно поглядывая на Салиньяка. - Я знаю, кто. Для этого дьяволу не обязательно посылать вестников...
- Горе, - добавил другой, - жалко смотреть, как такой смелый офицер без пользы идет на погибель... Тиле оглянулся на солдата.
- Этот - нет! - шепнул он. - Этот - не на погибель. Вы его не знаете. Он может не такие еще супы заваривать...
Несколько минут мы шли берегом Алькара. На другом берегу виднелся длинный ряд костров, у которых провели ночь вражеские посты. Мы повернули и поднялись на поросший пробковыми дубками бугор, на вершине которого стояла то ли хижина, то ли сарай, в каких работники на виноградниках хранят инструмент и припасы.
Но тут, едва мы повернулись к реке спиной, мне вдруг пришла одна мысль, и я быстро догнал ротмистра.
Я остановил его за рукав. Его лошадь поскользнулась на вязкой почве и взвилась, норовя укусить. Салиньяк легко сдержал ее и сунул ей кусок хлеба, чтобы успокоить.
- Я думаю, - проговорил я, - если отсюда поплыть на лодке, держась прямо у берега, под деревьями, то можно уйти далеко по течению и обойти посты герильясов...
- Йохберг, - не поворачивая головы, ответил ротмистр, так, словно я боялся за себя, а не за него, - заберите своих людей и возвращайтесь. Мне больше не нужна ваша помощь.
- Но мне приказано сопровождать вас до вражеских форпостов. Хоть нужны мы вам, хоть нет. Впрочем, видите: идти уже недалеко...
Стало совсем светло. Укрываясь за стволами пробковых дубов, мы прошли еще сотню шагов, приблизившись к хижине. За остатками забора мы увидели жиденький столб дыма - несомненно, это был костер передового поста герильясов. Возможно, они варили суп или жарили кукурузу.
Среди колючих зарослей мы остановились и подождали Тиле с его солдатами. Потом шепотом посовещались, как без шума овладеть хижиной. Нельзя было дать инсургентам времени на выстрел, иначе нам пришлось бы иметь дело с сотнями.
Мы приготовились, и я дал знак. Перескочив заборчик, я увидел растерянные лица постовых. У одного я вышиб из рук карабин, уже направленный на капрала; но мои люди работали быстро и четко, и три герильяса сдались после слабого сопротивления. На них были куртки из коричневого холста, шарфы, вышитые серебряными нитками, и обыкновенные крестьянские штаны и башмаки. Но четвертый вышел вдруг из хижины с жестяным ведерком, собираясь, видимо, сходить к реке за водой.
Это был монах-кармелит огромного роста; поверх рясы на боку у него висела сабля. Но, увидев нас, он взялся не за нее, а схватил с земли тележную оглоблю и бросился на помощь, вертя этим опасным оружием.
Стрелять мы не могли, и справиться с монахом было нелегко: Тиле получил такой удар по плечу, что рука потом долго не действовала, еще двое тоже были основательно задеты дубиной. Наконец нашей семерке удалось обезоружить герильяса, и мы заперли всех четверых в хижине.
Теперь наша задача была выполнена. Драгуны нашли несколько кусков сырого ослиного мяса и накололи его на свои сабли, чтобы тут же поджарить над костром. А Салиньяк нетерпеливо расхаживал возле своего коня и затем обратился ко мне:
- Йохберг! Нечего больше ждать. Дайте мне письмо!
Я передал ему сумку-планшет с картой, компасом и письмом генералу д'Ильеру. Он повел свою лошадь по склону в сторону моста, а я последовал за ним.
С верха бугра мы смогли далеко осмотреть холмистую окрестность. Герильясы были всюду - маленькие и большие группы, пехота и конные; постовые расхаживали с ружьями на плече вдоль окопов, у перекрестка дороги мулы тащили повозку, груженную тушами бычков, медленно направляясь к мосту, лошадей вели на водопой, где-то далеко труба протрубила сбор, и из ворот крестьянского дома вышли два офицера - я отличил их по султанам на треуголках.
Салиньяк был уже в седле. Драгуны смотрели на него озабоченно и боязливо, всем нам было не по себе от безумной отваги и видимой безысходности предприятия. А он, наклонившись, дал скакуну два куска сахару, смочив их портвейном из фляги. Потом махнул нам рукой, дал шпоры, звякнув стременами, и вихрем понесся вниз, к мосту.
Я с трудом заставил себя казаться спокойным, но руки у меня дрожали от волнения. Солдат рядом со мной шевелил губами, словно молился.
Не очень далеко грянул первый выстрел, и мы невольно съежились, словно впервые в жизни слышали стрельбу. Но Салиньяк несся дальше, взметая копытами талый снег и грязь.
Еще выстрел, и еще, и залп. Салиньяк твердо держался в седле. Кто-то подскочил сбоку, пытаясь повиснуть на его поводьях. Мгновенный взмах сабли свалил преследовавшего. Путь был свободен. Ротмистр несся, словно на скачках, не глядя по сторонам, не обращая внимания на то, что происходит вокруг.
А вся окрестность уже пришла в движение. Герильясы выскакивали из окопов, кавалеристы вскакивали на неоседланных коней и галопом неслись к мосту. Салиньяк проскакал сквозь сумятицу пеших перед мостом, привстав на стременах и часто взмахивая саблей. Но - о, тысяча чертей! - на мосту тоже мелькнули люди, восемь или десять, неужели он их не видит?! Вот он полетел на них, один прыгнул сзади - конец! - нет, двое покатились по бревнам, а Салиньяк проскакал через мост...
Это было зрелище! Такой жуткий и захватывающий спектакль, что у меня перехватило дыхание. Лишь теперь, когда эта опасность миновала, я заметил, что как тисками сжимаю плечо Тиле, и отпустил его. Там, на другом берегу, вдали маячил лес и - спасение.
Но уже через несколько секунд вдоль опушки леса вылетела группа всадников - наперерез ротмистру... Что он, ослеп? "Сверни! Сверни!" кричал я, хотя умом знал, что они окружили его, конь его встал на дыбы, рванулся вперед - и я уже видел только клубок из людей и коней, сверкание сабель, а потом - словно облако из порохового дыма и фонтанов грязи... Все, он погиб... Поездка кончена.
Я услышал хорошо знакомый слабый свист и тупой удар и пригнулся. Тиле, стоявший рядом, беззвучно осел на колени и упал. Шальная пуля поразила его.
- Тиле! - нагнулся я к нему. - Друг! Ранило?
- Кажется... конец... - простонал капрал, схватившись рукой за мой плащ.
Я склонился над ним и разорвал его мундир. Кровь густо сочилась из раны ниже шеи. Я держал его за плечи, нащупывая платок в кармане, чтобы скорее наложить повязку, и звал солдат, которые должны были помочь, - но они меня не слышали. Один схватил меня за руку:
- Смотрите! Господин лейтенант, смотрите!
Куча всадников вдали рассыпалась. По земле катались раненые лошади. Люди кричали, размахивали руками, ружьями, саблями; а дальше, оторвавшись от всех, скакал с поднятым клинком один - Салиньяк, и он легко перелетал через окопы, кучи земли, кусты, дымящий костер...
Снизу я услышал хриплый вздох.
- Вы его знаете? - проговорил через силу Тиле. - Я знаю. Его пули не берут. Элементы, все четыре, в союзе: огонь его не жжет, в воде он не тонет, земля его выталкивает...
Восторженный крик других заглушил полушепот Тиле. А он задохнулся, и кровь обильно промочила на нем мундир и рубашку.
- Он прошел! Он спасен! - кричали драгуны. Они швыряли в воздух свои шапки, потрясали карабинами, плясали, кричали: "Victoria!"
- Молитесь за его душу... - из последних сил сорвалось с губ Тиле. Молитесь за Вечного Жида... Он не может умереть!
Глава XV. ВОССТАНИЕ В ГОРОДЕ
Одного из солдат я отправил вперед себя в город, чтобы немедля сообщить о прорыве Салиньяка. Через час доставили к фельдшеру умирающего Тиле, а я сам приехал в канцелярию. Там я встретил только капитана цу Кастель-Боркенштейна, который тоже собирался уходить, получив указания о ближайших задачах своей роты.
Он задержался и спросил меня, как прошла авантюра с курьером. Я кратко рассказал ему. Но я еще не кончил, как из соседней комнаты появился Эглофштейн, бесшумно прикрыл за собой дверь и прошел к окну, подзывая меня к себе.
- Я не знаю, что я теперь должен делать, - шепнул он, озабоченно озираясь. - Он стоит у кровати, прилип как смола, его невозможно отвлечь...
- Кого?
- Да полковника. Вы не поняли? Гюнтер в бреду говорил о Франсуазе-Марии!
Меня кольнуло в сердце. Это был внезапный сигнал тревоги. Я вмиг представил опасность: Гюнтер может выдать не одного себя, а всех нас: и нет возможности отвести эту беду... Мы беспомощно глядели друг на друга, и оба думали о ревности полковника, о его слепом гневе, о его приступах безудержной ярости.
- Как он узнает правду, - прошептал адъютант, - тогда заступись Бог за нас и за весь полк. Он забудет о герильясах, осаде, обо всем, кроме кровавой мести всем нам...
- Гюнтер уже кого-нибудь назвал?
- Еще нет. Пока - нет. Сейчас он дремлет, слава Богу. Но перед этим он говорил непрерывно, и все о ней. Он раздевал ее, гладил, говорил ей и ласковые, и злые слова, а полковник стоял рядом и ждал, когда он назовет ее имя, прямо - живой сатана ждет бедную душу... Куда вы, Йохберг? Постойте! Вы же его разбудите...
