Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
…Здравствуйте, адвокат. Завтра мы на неделю уезжаем на Комо, а потом обратно в Цюрих. Вот почему я хотела, чтобы вы с моей сестрой уладили все дела сегодня, – мне совершенно все равно, сколько я получу. В течение ближайших двух лет мы собираемся вести очень тихую жизнь в Цюрихе, и у Дика достаточно средств, чтобы обеспечить наше существование. Нет, Бейби, я гораздо практичней, чем ты думаешь, просто мне не понадобится ничего, кроме одежды и кое-каких мелочей… О, этого более чем достаточно… Наше состояние действительно позволяет выделить мне так много? Уверена, что никогда не смогу всего этого истратить. А у тебя столько же? А почему у тебя больше? Потому что я считаюсь неспособной распоряжаться деньгами? Ну и ладно, пусть моя доля лежит и накапливается… Нет, Дик отказывается иметь к ней какое-либо отношение. Придется уж мне отдуваться за двоих… Бейби, ты знаешь о Дике не больше, чем о… о… Где я должна расписаться? Ох, извините.
…Как забавно, Дик, правда? Мы теперь вместе и совершенно одни. И идти нам некуда, только навстречу друг другу, еще и еще ближе. Неужели мы будем только любить и любить, все больше и больше? Но больше, чем я уже люблю тебя, любить невозможно, я сразу чувствую, когда ты отдаляешься от меня, даже на самую малость. Если бы ты знал, как прекрасно быть такой же, как все, протягивать руку и ощущать тепло твоего тела рядом в постели.
…Будьте добры, позвоните моему мужу в больницу. Да, его книжка хорошо продается, ее хотят издать еще на шести языках. Я собиралась сама перевести ее на французский, но сейчас я так быстро утомляюсь и все время боюсь упасть – такая стала тяжелая и неуклюжая, как сломанная неваляшка, которая не может стоять прямо. Холодный стетоскоп прикасается к груди там, где сердце, и мое самое сильное ощущение – Je m’en fiche de tout[54]… О, это та самая бедная женщина, у которой родился синий ребенок? Лучше бы уж мертвый. Разве это не восхитительно: нас теперь трое!
…Дик, это неразумно, у нас есть все основания переехать в более просторную квартиру. Почему мы должны ютиться в каком-то пенале только потому, что дайверовских денег меньше, чем уорреновских? О, благодарю вас, официант, но мы передумали. Один английский священник сказал нам, что у вас здесь, в Орвьето, великолепное вино. Его нельзя перевозить? Вот, видимо, почему мы никогда о нем не слыхали, хотя очень любим вино.
Озера утопают в коричневой глине, а склоны холмов по берегам – все в складках, как толстый живот. Фотограф запечатлел меня на корабле по дороге на Капри: волосы у меня свешиваются через перила. «До свидания, Голубой грот, – пел наш лодочник, – мы ско-о-оро вернемся». А потом, когда мы пересекали знойное голенище Итальянского сапога, ветер зловеще вздыхал в деревьях вокруг этих странных за́мков, и казалось, что сверху на горы взирают мертвецы.
…Этот корабль очень мил, особенно когда наши каблуки цокают по палубе вместе. Вот здесь, на повороте, всегда дует сильный ветер, и я каждый раз наклоняюсь вперед и плотнее запахиваю пальто, но продолжаю идти в ногу с Диком. И мы в такт шагам скандируем нараспев какой-то дурацкий стишок:
Не мы, о-го-го,
Другие фламин-го!
Не мы, о-го-го,
Другие фламин-го!
С Диком так интересно! Пассажиры в шезлонгах на палубе глазеют на нас, какая-то женщина пытается разобрать, что мы такое выпеваем. Но Дику вдруг надоедает петь, ну что ж, Дик, шагай дальше один. Увидишь, это будет совсем другое дело, дорогой: атмосфера станет гуще, пробиваться сквозь тени от шезлонгов и сырой дым пароходной трубы будет трудней. Ты почувствуешь, как твое отражение скользит по глазам тех, кто на тебя смотрит. Ты больше не будешь защищен, но я думаю, это правильно: чтобы оттолкнуться от жизни, надо сначала к ней прикоснуться.
Я сижу на носу, прислонившись к спасательной шлюпке, и смотрю на море, мне нравится, как мои волосы, сияя, развеваются на ветру. Моя фигура неподвижно вырисовывается на фоне неба, этот корабль предназначен для того, чтобы нести ее в синюю мглу будущего, я – Афина Паллада, благоговейно украшающая нос галеры. В туалетных кабинках журчит спускаемая вода, а за кормой, вскипая и жалуясь, бурлит агатово-зеленая кильватерная струя в радужной оболочке водяной пыли.
…В тот год мы много путешествовали – от залива Вуллумулу до Бискры. На краю Сахары мы въехали в тучу саранчи, и шофер простодушно поведал нам, что это такие шмели. По ночам небо почти опускалось на землю и было пронизано присутствием непознаваемого, но всевидящего Бога. О, бедный маленький нагой улед-наиль, я запомнила его в ту ночь, полную непривычных звуков: глухого уханья сенегальских барабанов, заунывного подвывания флейты, гортанного рева верблюдов и шаркающих шагов туземцев в некоем подобии обуви, сделанной из старых автомобильных покрышек.
Впрочем, к тому времени я снова была не в себе, поезда и пляжи – все смешалось у меня в голове. Именно поэтому он и повез меня путешествовать, но после рождения второго ребенка, моей девочки, Топси, меня снова накрыла темнота.
…Мне нужно поговорить с мужем, как он мог бросить меня здесь одну в руках этих неучей? Вы говорите, что у меня родился черный младенец? Но это же смехотворно, какая-то дурная шутка. Мы ездили в Африку только для того, чтобы увидеть Тимгад, поскольку археология – мое главное увлечение в жизни. Мне надоело, что я ничего не знаю и что мне постоянно об этом напоминают.
…Когда поправлюсь, хочу стать таким же образованным человеком, как ты, Дик… Если еще не слишком поздно, я бы стала изучать медицину. Давай воспользуемся все же моими деньгами и купим дом – я устала от съемных квартир и от того, что все время приходится ждать тебя. А ты устал от Цюриха, у тебя здесь совсем
