Жизнь. Книга 1. Все течет - Нина Федорова
Это был в жизни Варвары первый дружеский разговор с человеком её возраста о школе. Для Сергея это был первый интересный разговор с девочкой его возраста. Она удивляла его умом, быстрым пониманием и энтузиазмом к науке.
– Я думаю, такая умница, как вы, не может любить бальных танцев, – сказал он. – Пойдёмте в библиотеку – там будем говорить спокойно и посмотрим, какие у Головиных книги.
В библиотеке, куда доносилась отдалённая музыка бала, они сообщили друг другу свои тайны. Сергей открыл Варваре своё сердце: он был влюблён в астрономию и ей решил посвятить свою жизнь. Он восхвалял её, как жрец и как поэт. От него, впервые, Варвара услышала о бесконечности миров, о планетах, о созвездиях и их поэтических, священных когда-то названиях. Он полагал прожить жизнь со взглядом, устремлённым в небо, не желая себе иной судьбы.
Слушая его, Варвара выходила из узкого подземелья, из своей тёмной и тесной жизни, на простор грандиозного мира, из конечного в бесконечное, к другим мирам, к другим планетам. Она так смотрела на Сергея глазами полными смиренного восхищения, словно эту вселенную, полную энергии, полёта, огня, он сам и сотворил. Её сердце раскрывалось новым чудесным идеям, и лицо стало милым и привлекательным. Бесцветность, напряжённость, обычный страх оставили её. Она – часть этого грандиозного мира! Сила, бесстрашие и радость наполняли сердце.
Карта звёздного неба на стене вызвала этот разговор. Они стояли перед нею. Сергей, взяв руку Варвары, её пальцем водил от Полярной звезды к созвездиям, и два энтузиаста – они летали в межпланетном пространстве.
Вдруг Варвара всхлипнула, и крупные слёзы брызнули из её круглых глаз.
– Я не знала, что я смогу быть такой счастливой, – сказала она, не стесняясь нисколько ни слов своих, ни своих слёз. – Какое же счастье – знать всё об этих планетах, о Солнце и о нашей Земле!
Сергей посмотрел на неё с восхищением.
– Вы будете самой умной женщиной нашего поколения, – сказал он. – Я рад, что вас встретил. Вообразите, если бы это самое, да ещё на балу, я стал рассказывать Миле! Она заплакала бы от горя.
И оба они засмеялись.
А он добавил:
– Если когда-либо я вздумаю жениться – хотя должен сказать, я уже решил лучше остаться холостяком, – я женюсь только на вас.
Он это сказал. Да, он сказал, и она слышала. Он сказал это сам, не побуждаемый к тому никем со стороны – ни вопросами, ни намёками. Значит, он сказал правду. «Если когда-либо он вздумает жениться…»
Полная радости, восхищения, благодарности, она тут же его полюбила, ещё детской пока, но уже вечной и неизменной любовью, единственной через всю жизнь. Сама она ещё не знала этого, как не знала и того, что этот день и этот час и были самыми счастливыми во всей её долгой жизни и горькой судьбе.
Глава XII
Прошло несколько лет. Как-то раз, в самом конце зимы, простудившись на реке, вдова Бублик заболела воспалением лёгких. Больную нельзя было оставлять одну, и Варвара начала пропускать уроки. Уже к концу первой недели финансовые ресурсы Бубликов иссякли. Помощи ждать было не от кого. Из гимназии прислали сторожа с запросом, почему Варвара не посещает классов. Что-то надо было делать, на что-то решиться.
Варвара приготовилась действовать.
Набравшись смелости, она отправилась к самой большой бакалейной лавке, у которой в долгу была вся Нахаловка. В нерешительности она на минуту остановилась перед зданием, единственным двухэтажным зданием в слободке, большим, но не менее грязным, чем его меньшая братия. В первом этаже помещалась лавка. Через весь фасад, над нею, простиралась вывеска, когда-то ярко-зелёная, но давно выцветшая от времени и непогод. На ней значилось: «Фома Камков и Сын».
Во втором этаже жил сам Камков с семейством, и там помещался «заклад», то есть ломбард. Одно из окон сообщало: «Вешчи у заклад тащите суда наверх».
Другое окно предостерегало: «Цена бес запроса. У долг ни даём».
Варвара внимательно перечитала всё это. Денег у ней не было, не было и вещей для заклада.
Купец Фома Камков был в своём роде маг и чародей. На населении слободки – больном, пьяном и нищем, от людей, никогда не имевших денег, он нажил и создал себе большой капитал.
Варвара смотрела на дом взором осторожного воина в засаде, готового к атаке.
Первый этаж был кирпичный, второй – деревянный, пристроенный, когда приумножилось богатство Фомы. Наружная лестница шла по стене дома: вход для посторонних – с закладом – в камковский ломбард.
Вобрав голову в плечи и закусив губы, Варвара решительно поднялась по этой лестнице и дёрнула кольцо на верёвке – звонок. Он прозвучал зловеще и грозно, как набат.
Всё семейство Фомы было дома. Их было четверо. Все они – без слов и приветствий – осматривали посетительницу недоверчивым, подозрительным взглядом: её самоё, одежду, руки – не принесла ли чего ценного в заклад.
И Варвара – в свою очередь – внимательно посмотрела на каждого из них.
«Сам» был низкого роста, но крепко спаян и довольно тяжёл. Движения его были неуклюжи, словно он полз, а не шёл. Нависшие чёрные брови держали под навесом маленькие, близко стоявшие глаза. Казалось, из-за бровей или же из-за положения в глубине лица, но глаза эти не могли видеть солнца.
Жена Фомы, без цвета, без возраста, без определённой формы, была сделана, очевидно, из перестоявшегося пшеничного теста. Что-то непостижимо неряшливое было и в ней и во всём, что её касалось или от неё исходило. День и ночь она жевала лучший продукт своей бакалейной лавки: кишмиш, шепталу, чернослив, пастилу, пряники. Она проводила дни сонная, сомнамбула в трансе, но лишь до того момента, пока её имуществу не угрожала опасность. Тогда она вмиг оживала и впадала в противоположное состояние – в припадок многословной атаки, гнева и ярости – и делалась сильной, делалась жестокой и цепкой, безжалостной, беспощадной и страшной. В обычные дни она почти и не говорила, разве вечером иногда, и её единственной темой были жалобы на нечестность людей и тяжести её собственной жизни.
Детей было двое: вялая, как будто уже полумёртвая, зеленоватая и белоглазая девочка и зловещий тёмный мальчик, быстрый и ловкий, как тёмная ящерица, тот самый мальчик, что камнем убил воробья, наказуя его за грехи его воробьиных предков.
Большая комната – по стенам – была заставлена шкафами, сундуками и ящиками, хранившими заложенное добро. Посредине стоял красивый круглый стол и вокруг стулья, все разной величины, формы и цвета. Ещё была ковровая, глубоко запавшая софа, где обычно валялась хозяйка, жуя со стоном сласти из бумажного кулька. Её одолевала
