Паскаль Брюкнер - Божественное дитя
Девушка опускалась в кресло, и Луи начинал созерцать ее - изображение передавалось в матку с помощью видеосистемы. Ей уже не нужно было танцевать, она могла просто сидеть напротив огромной самки (рабы удалялись, когда она входила) и разговаривать - вернее, слушать обращенные к ней монологи младенца. Ей было не по себе от того, что за ней наблюдает кто-то, кого она сама не видит, поэтому первые встречи превратились для нее в муку. Но она быстро привыкла и приложила все усилия, чтобы понравиться малышу. Покорностью и кокетством она в конце концов приобрела определенное влияние на него и добилась некоторых привилегий, чем восстановила против себя служителей Церкви, - отныне ей позволялось приходить в святилище без предварительного обыска и допроса. Только Мадлен, которая большей частью спала, не проявляла к ней никакой враждебности. Казалось, это грузное потное млекопитающее было напрочь лишено каких бы то ни было чувств. Две армии могли бы истребить друг друга на ее глазах - она не повела бы и бровью. В ее присутствии можно было беседовать, ничего не опасаясь, - она не слушала и не слышала. Люсия вскоре узнала, почему Премудрый Комар ежедневно призывал ее к Себе: Он решил "оплодотворить ее Своими познаниями", иными словами - приобщить к науке. С какой целью? Пока Он не мог ей этого сообщить. По правде говоря, Луи намеревался короновать ее, поселив вместе с Собой в матке, - возвести на престол в качестве женского подобия Мессии, преемницы не оправдавшей надежд Селины. Итак, нужно было быстро обучить ее, применив интенсивный метод, в котором Ему не было равных. Ради такого дела Он готов был даже несколько повременить с обещанным откровением.
Согласия девушки никто не спрашивал. Мальчуган объявил ей Свою волю, и она покорилась совершенно бездумно, смутно надеясь извлечь из этого какую-нибудь пользу в будущем. Каждый день, с шестнадцати до девятнадцати часов, Верховный Схоласт величественно приступал к педагогической деятельности. Он расхаживал, заложив руки за спину, и открывал Люсии бездонные кладовые Своего ума, диктуя ей даты, уравнения и теоремы отвратительно важным тоном. Ни на мгновение Он не усомнился в том, что целиком подчинил ее чарам Своего магнетизма, Своих флюидов. Он наблюдал за ней по контрольному экрану и сердито одергивал при малейших признаках невнимания. Она была обязана быстро записывать все данные в толстую тетрадь, проявляя одинаковый интерес к любой теме, будь то физика элементарных частиц, тектонические плиты, сравнительная грамматика семитских и европейских языков или этические воззрения Канта и Кьеркегора. Луи не признавал традиционных границ между науками, считая их свидетельством умственной немощи смертных, а потому просвещал Люсию во всех областях разом. Сверх того она должна была отвечать Ему уроки, заданные на дом. Каждый вечер перед ее уходом Он, облизываясь, вопрошал: "Чем побаловать вас завтра, мадемуазель, - теологией, лингвистикой, гносеологией, генетикой?" И Супер-Беби, поглаживая свой мозговой нарост, словно это был талисман, приносивший счастье, похрюкивал от удовольствия в своем противовоздушном убежище.
Люсия, преисполненная робости и почтения, поначалу беспрекословно подчинялась. В восемнадцать лет она, хоть и получила уже степень бакалавра экономических наук, хоть и преуспевала на поприще танцевального искусства, вновь очутилась в шкуре маленькой школьницы, трепещущей перед учителем учителем-младенцем. Ибо голос Луи не изменился - это было нечто среднее между писком новорожденного и старческим блеянием. Он не столько говорил, сколько квохтал - но квохтал так напыщенно и многозначительно, что она с трудом удерживалась от смеха. Зачем Он обрек ее на эту учебную каторгу? Что все это означало? В конце концов, она ни о чем Его не просила! Не понимая ни слова из Его тарабарщины, она забывала все тут же. Все Его назидания походили на укоризну, все уроки - на нагоняй. Он постоянно повторял ей: Луи оказал вам честь, мадемуазель. Она фыркала и мечтала надавать Ему пощечин. О, какой же скучной оказалась Небесная Вошь, и даже хуже, чем скучной, несносной, и хуже, чем несносной, - надоедливой, как осенний дождь. О зануда, высокопарный засранец! Хоть бы он замолчал, хоть бы заткнулся!
Он выговаривал ей, отчитывал за малейшую провинность, придирался к мелочам. А она, когда Он начинал объяснять ей разницу между несторианской и монофиситской ересью в вопросе о двойственной или единой природе Христа, подавляла в себе желание бежать из этого дома со всех ног. Какое ей дело до иконоборцев в Константинополе, до реформации и контрреформации? И зачем сдались ей всякие иностранные слова, все эти Weltanschauung и Zeitgeist, если она плевать хотела с высокой колокольни на мировоззрение или дух времени? Ах, этот Маленький Старичок не умел быть забавным, ничего не смыслил в каламбурах и был напрочь лишен остроумия. Когда Люсия выходила из Его комнаты, к ней бросались придворные льстецы, кружили вокруг нее и все норовили притронуться к избранной особе - той, что говорила со Спасителем и была Им приближена. В их глазах девушка представала живым талисманом, они целовали ей ноги и тянули к ней свои липкие лапы. Если бы они только знали, что она думает об их Божественном Дитяти!
Очень скоро Люсии осточертела вся эта отвратительная схоластика довольно с нее сладких речей комичного сосунка! И она стала приходить на занятия во все более откровенных туалетах - поверх надевала широкий пиджак или кардиган, чтобы не шокировать своим видом придворных, но перед Луи появлялась полуобнаженной. И Многоречивый Пигмей, взявший на Себя роль школьного учителя, приходил в смятение, с трудом держал Себя в руках. За последнее время с Ним произошла разительная перемена. Он мылся перед приходом девушки и каждое утро тщательно напомаживал крохотный пучок волос, торчавший у Него на макушке, - предосторожность совершенно излишняя, поскольку она никак не могла бы Его увидеть. Главное же, Ему не удавалось сосредоточиться, и Он срывал зло на верных сторонниках. Только одно - и ничего больше - имело теперь значение: послеполуденные часы с шестнадцати до девятнадцати. Малейшее опоздание Люсии причиняло Ему несказанные муки. Задолго до назначенного времени Он уже не мог усидеть на месте и был не в состоянии прочесть хотя бы строчку, ибо томился от нетерпения. Когда девушка входила в комнату, Сопляк начинал танцевать джигу, исступленно размахивая руками. Когда же она уходила - точнее сказать, убегала, - Он не мог заставить Себя приняться за работу. Перебирая в памяти проведенное занятие, Он упрекал Себя за ту или иную оплошность, и перед Его взором вновь возникала она - вот она склонила голову, покусывая ручку, вот хлопает ресницами, едва сдерживая зевоту, такая далекая при всей ее близости к Нему. Он мысленно оттачивал блестящие фразы и чеканные формулы, которые Он не сомневался в этом - должны будут ее ослепить. Чтобы произвести на нее впечатление, он готовил необыкновенно трудные темы, намереваясь разъяснить в следующий раз понятия Единства и Множества у Парменида, нет, лучше того суть Трансцендентального Эго. Перед этим она не сможет устоять, задержится хотя бы на четверть часа, жадно впитывая Его слова.
Однако, по мере того как Люсия выставляла напоказ все более вызывающие декольте, все более облегающие черные платья, позволявшие увидеть крутой изгиб мускулистых бедер, Ему становилось все труднее делиться с ней Своими познаниями. И где только она раздобыла такой головокружительный корсаж, такие серьги, звеневшие на каждом шагу? Он цепенел при виде Своей бесстыжей ученицы, вырядившейся, как шлюха, не мог оторвать глаз от ее зада, от длинных ног, которые она то вытягивала вперед, то скрещивала, умело подманивая Его. Что же это такое? У Него перехватывало дыхание: Господи, как она красива! Он пытался взять Себя в руки: красота существует лишь в форме концепции, а все остальное - это только обман чувств. Он не мог понять, отчего Люсия, поначалу столь скромная в своем темном костюме, с волосами, собранными в пучок, приходит теперь агрессивно накрашенной, с фиолетовыми веками и убийственно красными губами, с голыми плечами, в распираемой бедрами мини-юбке или в таком узком платье, что явственно проступают все детали ее анатомии, как если бы она была голой. Откуда эти лукавые взгляды, эти манеры наглой мадонны? Луи, считавший Себя неуязвимым для чувственного мира, в унынии констатировал свою слабость перед мирскими искушениями.
И вот однажды Люсия явилась одетой очень простенько - в короткой, выше пупка, маечке с глубоким вырезом, откуда выглядывали круглые груди с торчащими сосками, и в слишком широких колониальных шортах, приоткрывавших при каждом движении черные кружевные трусики. В этот роковой день Луи обнаружил вещь немыслимую и оскорбительную для такого чистого разума, как Он, - пробуждение низших частей тела. Да, пока Он пожирал глазами прелести Люсии, между ног у Него вдруг совершенно некстати зашевелился всегда пребывавший в спокойствии отросток. Как же низко Он пал - Ему не удалось укротить Свои инстинкты даже пятью годами напряженной умственной работы! Он стал ежедневно менять набедренную повязку, но сидевшая на ветке птица вес равно вспархивала, сминая и увлажняя ткань. Проклятая пичуга не давала Ему больше передышки ни на минуту.
