Редьярд Киплинг - Свет погас
- Нет пророка в своем отечестве, - с горечью изрек Дик, отряхиваясь. Теперь уж нипочем не отчистить со штанов этот поганый пух.
- Все пойдет тебе только на пользу, - сказал Нильгау. - Ты размялся и подышал воздухом.
- Только на пользу, - подтвердил Торпенхау, отнюдь не подразумевая едва прекратившееся дурачество. - Теперь ты будешь знать всему истинную цену и не обленишься окончательно в тепличной обстановке этого города. Поверь моему слову, старый друг. Я говорю откровенно и не стал бы кривить душой. А то у тебя все шуточки.
- Видит бог, ничего подобного нет, - возразил Дик живо и с полнейшей серьезностью. - Плохо же ты меня знаешь, если так думаешь.
- Но я так не думаю, - сказал Нильгау.
- Какие вообще могут быть шуточки у нас с вами, когда нам известно доподлинно, что такое жизнь и смерть? Конечно, мы прикидываемся шутниками, чтобы не отчаяться или не впасть в другую крайность. Разве я не вижу, дружище, что ты постоянно тревожишься за меня и стараешься наставить меня, как работать лучше? Неужто ты полагаешь, что я сам над этим не задумываюсь? Но ты бессилен мне помочь... бессилен... даже ты. Я должен выиграть игру сам и только своим умом.
- Внимание, внимание! - возразил Нильгау.
- Знаешь ли, какое единственное в своем роде событие из "Сказания о Нильгау" я до сих пор не изобразил в книге "Нунгапунга"? - продолжал Дик, обращаясь к Торпенхау, несколько удивленному такой пылкостью.
В альбоме действительно оставалась чистая страница, предназначенная для неосуществленного рисунка, который долженствовал изобразить величайший из всех подвигов, какие Нильгау совершил за свою жизнь: когда-то в юности этот удалец, забыв, что он со всеми своими потрохами принадлежит нанявшей его газете, скакал по выжженной солнцем колючей траве в арьергарде бригады Бредова в тот день, когда кавалеристы атаковали артиллерию Канробера, прикрытую, насколько было известно, двумя десятками батальонов, дабы подоспеть на выручку разбитому 24-му германскому полку и выиграть время, когда должна была решиться судьба Вионвиля, а также доказать, прежде чем уцелевшие вернутся во Флавиньи, что кавалерия способна атаковать, смять и разгромить непоколебимую пехоту. И всякий раз, как Нильгау приходило в голову, что он мог бы лучше прожить жизнь, получить более солидные доходы и иметь на совести несравненно меньше грехов, он утешал себя воспоминанием: "Я сражался в бригаде Бредова под Вионвилем", - и, воспрянув духом, бывал готов к любой менее серьезной схватке, в которую, возможно, придется вступить на другой же день.
- Знаю, - сказал он серьезно. - Меня всегда радовало, что вы опустили этот эпизод.
- Я опустил его, потому что Нильгау объяснил мне, какой это был урок для германской армии и чему учил Шмидт своих кавалеристов. Я не знаю немецкого. Как бишь он говорил? "Берегите время, а уж строй себя сбережет". И я, старина, должен скакать к своей цели в собственном ритме.
- Tempo ist Richtung*. Ты хорошо усвоил урок, - сказал Нильгау. - Торп, пускай он идет один. Его право.
______________
* Темп определяет направление (нем.).
- Быть может, я совершаю самую худшую ошибку, какую только можно совершить, - ошибку просто чудовищную. Но я должен сам убедиться в этом, сам все сообразить, а не равняться на идущего рядом. Невозможность уехать причиняет мне гораздо больше мучений, чем ты полагаешь, но я просто не могу этого сделать, и все тут. Я должен работать по своему разумению и жить по своему разумению, потому что сам в ответе и за то, и за другое. Только не думай, Торп, будто я отношусь к этому легкомысленно. В случае чего я сумею сам заплатить серу и ввергну себя в пекло без посторонней помощи, благодарю покорно.
Водворилось тягостное молчание. Потом Торпенхау спросил вкрадчиво:
- А что предложил губернатор Северной Каролины губернатору Южной Каролины?
- Прекрасное предложение. Ведь у нас так давно капли спиртного во рту не было. У тебя, Дик, есть все задатки, чтоб стать самым отъявленным наглецом, - сказал Нильгау.
- Я выплюнул изо рта все перья, достойный Другс, и на душе сразу полегчало. - Дик поднял с полу все еще злющего песика и ласково потрепал его по спине. - Ты, Дружок-Малышок, ни за что ни про что очутился в наволочке и должен был вслепую выбираться оттуда, а это, бедняжка, показалось тебе обидным. Ну, не беда. Sic volo, sic jubeo, stet pro ratione voluntas* и не фыркай мне в лицо, потому что я изъясняюсь по-латыни. Спокойной ночи.
______________
* Так хочу, так повелеваю, пусть воля заменит доводы рассудка (лат.).
И он вышел.
- Поделом же тебе, - сказал Нильгау. - Я предупреждал, что бесполезно с ним спорить. Ему это не по нраву.
- В таком случае он изругал бы меня на чем свет стоит. Ничего не понимаю. Ему не сидится на месте, он весь как в лихорадке, но упорствует. Надеюсь, по крайности, что в один прекрасный день ему не придется уехать вопреки собственному желанию, - сказал Торпенхау.
Очутившись у себя, Дик задался вопросом - и вопрос этот заключался в том, стоит ли весь мир, и все, что есть на лике его, и жгучее желание все это увидеть, единственного трехпенсовика, брошенного в Темзу.
"Так вышло потому, что я посмотрел на море, и недостойно даже думать об этом, - решил он. - В конце концов, когда у нас будет медовый месяц, мы совершим свадебное путешествие - но поедем не слишком далеко. И все же... все же я не знал, что море обладает надо мной столь неодолимой властью. Пока Мейзи была рядом, это не так остро чувствовалось. Виноваты треклятые песни. Вот он опять горланит".
Но Нильгау на сей раз запел "Ноктюрн для Джулии" Геррика, и Дик, не дав ему закончить, вновь появился на пороге, не вполне одетый, но совершенно спокойный, невозмутимый и жаждущий выпивки. Его порыв нахлынул и иссяк, подобно тому, как у форта Килинг за приливом неотвратимо следует отлив.
Глава IX
Если я глину простую взял
И ей искусно форму придал,
Получился бог, не простой комок,
Тем больше славы на долю мою.
Если ты глину простую взял
И руками ее нечистыми мял,
Напрасен твой труд, он ляжет под спуд,
Тем больше позора на долю твою.
Всю следующую неделю Дик не притрагивался к работе. Наконец снова наступило воскресенье. Этого дня он всякий раз ожидал с робостью и нетерпением, но с тех пор как рыжеволосая нарисовала его портрет, он ощущал в душе гораздо более робости, чем нетерпения.
Выяснилось, что Мейзи решительно отринула его совет серьезно заняться рисунком. Она горячо увлеклась нелепой затеей написать "прелестную головку". Дик не без труда сдержал досаду.
- Тогда что толку давать тебе советы? - сказал он язвительно.
- Но ведь я пишу картину - настоящую картину, и я уверена, что Ками позволит мне выставить ее в Салоне. Надеюсь, ты не против?
- Нет, отчего же. Но ведь ты не успеешь к открытию выставки.
Мейзи несколько смутилась. Ей стало не по себе.
- Из-за этой выставки мы уезжаем во Францию на месяц раньше, чем предполагалось. Здесь я только подготовлю эскиз для картины, а закончу в студии Ками.
У Дика замерло сердце, и он готов был в негодовании развенчать свою королеву, хотя она всегда безупречна. "Именно теперь, когда я возомнил, будто мне удалось чего-то достичь, она уезжает ловить журавля в небе. Этак и рехнуться недолго!"
Но спорить не приходилось, потому что рыжеволосая была тут как тут, в мастерской. И Дик ограничился лишь взглядом, полным неизъяснимой укоризны.
- Жаль, - сказал он, - по-моему, ты совершаешь ошибку. Но какую же картину ты задумала написать?
- Свой замысел я почерпнула из одной книги.
- Это уже плохо. Никак не годится писать картины по книгам. И кроме того...
- Дело было так, - объяснила рыжеволосая, стоя у него за спиной. - Я читала Мейзи вслух "Град беспросветной ночи". Вы знаете эту книгу?
- Более или менее. Боюсь, что я высказался опрометчиво. Там есть живописные места. Что же пленило ее воображение?
- Образ Меланхолии:
Напряжены ее крыла,
Могучие, как у орла,
И все ж они земной гордыни бремя
Подъять бессильны в высь небес.
И дальше. (Мейзи, дорогая, принеси чай.)
Печать раздумий скорбных на челе,
У пояса ключи, наряд не ослепляет,
Хоть в пышных складках весь, он неприступно строг
И тяжек, как свинец, от головы до ног,
Ступни ж безжалостно всех слабых попирают.
В голосе девушки звучало ленивое презрение, которого она даже не пыталась скрыть. Дик поморщился.
- Но ведь это уже сделал один скромный художник, некто Дюрер, - сказал он. - Как там говорится в стихах?
Уж три столетия и шесть десятков лет
Плоды его фантазии нетленны.
С таким же успехом можно заново писать "Гамлета". Пустая трата времени.
- Ничего подобного, - возразила Мейзи, со стуком ставя на стол чашки как бы в подтверждение своих слов. - Я непременно это сделаю. Неужто тебе не ясно, что за великолепное получится произведение?
- Да какая, к черту, может быть работа без достаточной подготовки? Заимствовать сюжет всякий дурак сумеет. Нужна подготовка, чтоб осуществить замысел, - подготовка и убежденность, а не бездумная погоня за случайной прихотью.
