Йозеф Вестфален - На дипломатической службе
Сидящие за столом ловили каждое слово Захтлебена. Дуквиц рассердился. Возможно, в Москве и царит состояние хуже некуда. И в Африке тоже царит состояние хуже некуда. Но он не выносил, когда торжествуя втихаря, с этой смесью ущербной радости и фальшивого сострадания, говорили о состоянии хуже некуда. Однако Захтлебена было не удержать: у русских приходилось буквально выдергивать из рук пивные кружки и выключать свет в помещении для приема, чтобы они наконец устроились нормально, и все это только с уговором, что потом им дадут выпить еще. Разумеется, при этом вещи не назывались так откровенно своими именами, просто говорилось о "дружеской встрече".
Как-то раз, это действительно было сойти с ума что такое, шеф отдела культуры заказал фильм одного гения-оригинала из Баварии, он сейчас не помнит, как его там звали, этого хохмилу, он еще судился с министром внутренних дел из-за мер по содействию развитию кино и делал вроде бы настолько анархистские фильмы, что Гете-институты от самого центрального управления - Захтлебен показал на свой столовский поднос - получили указание, фильмы этого мужика, как бишь его зовут, больше не показывать в качестве образчика немецкой культуры. Возможно именно это указание и привлекло шефа отдела культуры.
-- Элегантно! - сказал лишенный подбородка граф Вальдбург. -Великолепно, отличный человек.
Министра внутренних дел в дипломатическом ведоместве никто не выносил. Нечего ему совать нос в чужие дела, вот что это значило. С этим все согласились. Он правильно сделал, этот шеф по культуре в Москве, что нарушил указание. - Безукоризненно! - добавил лишенный подбородка граф. Подобных ему выскочек в дипломатическом ведомстве хватало. Неважно, что они комментировали, делалось это с тяжело переносимой дозой наглости. Конечно, министр внутренних дел был невыносим. Каждый обладающий темпераментом моралист был обязан считать его сволочью. Но здесь его осуждали те люди, которые, может быть, выглядели не столь нахально, однако на свой лад были весьма неприятны.
Захтлебен продолжал. Он рассказывал и впрямь неплохо, вынужден был признать Дуквиц. Все сидящие за столом слушали его, тотчас готовые засмеяться. В фильме этого баварского оригинала, ну имя-то его он вот-вот вспомнит, речь шла ни очем другом как - с ума сойти можно! - о пиве и его питии.
Действие было абсолютно непонятным, мужчина в форме полицейского, явно режиссер собственной персоной, шляется кривой через толчею Мюнхенского Октябрьского праздника и непрерывно пьет пиво из бокалов совершенно незнакомых ему людей огромными глотками. И вся публика в Москве, 80 или 90 москвичей, страстнее всего желавшая окончания фильма, чтобы суметь еще разок протолкнуться к маленькой импровизированной стойке и обязательно освежиться, наблюдала, как не только эта загадочная фигура, главный герой фильма, но и прорва народу в огромных палатках вливает в себя безмерные порции пива.
Дуквиц смеялся против воли. Единственный. Остальные как будто ждали еще чего-то. При всем при этом история оказалась весьма недурной. Но большинство дипломатов были не в состоянии распознать во всей мере гротеск, который то и дело давал о себе знать на обочине их деятельности. Захтлебен составлял исключение. Он был неплох. Фантазии других слушателей за столом явно не хватало, чтобы представить себе сумасбродство этой ситуации.
Лишенный подбородка граф Вальдбург и бесцветная коллега рядом с ним вновь склонились над своими подносами, поедая картофельное пюре. Захтлебен, теперь несколько вялый из-за отсуствия слушателей, обратился к Дуквицу. Самое сумасбродное заключалось в том, что кинопоказа, мучительного во всех отношениях, оказалось недостаточно. К облегчению русских, на сей раз сам режиссер не присутствовал. Стало быть, имелось по меньшей мере справедливая перспектива вскоре после фильма глотнуть пивка без очередной мучительной дискуссии. Однако - увы! - произошло нечто скверное. На просмотр приехал исключительно знаменитый киновед, возможно, для страховки, на случай, если Бонн узнает о дерзком мероприятии в Москве, тогда можно будет в любое время сослаться на этого абсолютно компетентного человека. К ужасу истомленных жаждой русских и сотрудников посольства, исполняющих служебный долг и потому уже по-настоящему страдающих жаждой, этот киновед без устали нахваливал фильм о пивной попойке как произведение искусства авангардного направления невероятного уровня, которое несмотря на его обстановку, ограниченную народным праздником, обладает вневременным воздействием за границами страны, и даже Европы. Может быть, он расхваливал фильм в деталях потому, что считал необходимым отработать гонорар. Остановить его было невозможно. Некоторые русские уже спали и похрапывали, некоторые, наверняка в старахе, что уйдет их последняя электричка метро, видели во сне тридцатикилометровый путь пешком домой-- и все это ради трех кружек пива и одного непонятного фильма, в котором показывают как народ гекалитрами глушит все тоже пиво. Возможно, киновед считал себя обязанным поступить вопреки глупому приговору министра внутренних дел, и поэтому так нахваливал фильм, о котором министр хотел услышать проклятия. Дуквиц аж затрясся от удовольствия и посочувствовал: что за кошмарный вечер! Нет, немецкое посольство в Москве отнюдь не место для обстоятельной демонстрации глупости министра внутренних дел федеративной республики, этого паршивца. Это уже чересчур! Не за счет страдавших от жажды русских!
Лишенный подбородка граф Вальдбург переминал во рту филе из красного окуня. Когда он жевал, его нижняя челюсть ускальзывала еще глубже. От кончиков волос до кончика носа в профиль он выглядел богатым и глупым, а от кончика носа к волосам прямо-таки по-идиотски. С таким культурным дерьмом в Индии ему не приходилось иметь дела, сказал он, там были, боже милосердный, другие проблемы. Невообразимо, эта нищета. Как там умирают люди на улицах! А о жестокости местной полиции никто и понятия не имеет. Здесь средства массовой информации вечно описывают нарушения прав человека в Латинской Америке или на Ближнем Востоке. Индия считается надежной развивающейся страной. В которую немецкая промышленность может беззаботно инвестировать как в неистощимую страну пассивной нужды. Но здесь никто вообще не воспринимает реальных ужасов, которые там происходят.
Удивительно разумное высказывание для человека с таким профилем, подумал Дуквиц. Похоже, сегодня день великих признаний. Неужели Вальдбург, который всегда представлялся ему всего навсего глупым наглецом, окажется политически разумно размышляющим человеком? Неужели Дуквиц раньше неверно его оценивал? Неужели граф-дегенерат прошел в Индии очищение? Или он просто случайно повторяет то, что услыхал от одного умного корреспондента? Но разве интеллигентный анализ скверных обстоятельств не является чаще всего болтовней? В чем же тогда, озабоченно размышлял Дуквиц, его отличие от других дипломатов, если самые приспособившиеся уже сморят через кулисы, постигнув контекст нужды и ноют касательно политики правительства -- во всяком случае в столовой? Опасно ходить в столовую. В будущем Дуквиц постарается избегать обедов в столовой. Здесь коллеги неповторимым образом обнаруживают себя мыслящими существами, а не механическими убожествами, которыми они бывают в своих крошечных кабинетиках, или жесткими дельцами, которыми они показывают себя в посольствах, с тех пор как образ дипломата как элегантного тигра на паркете при всем желании больше не сохраняется.
Дуквица мучила эта подача анекдотов с целью выгородить себя, хотя, собственно говоря, нечем было против этого возразить. Должно быть что-то уютное в том, что разные люди рассказывали о событиях и наблюдениях в стиле старых приключенческих романов. Но этим людям просто не хватало размаха. И атмосфера в столовой дипломатического ведомства имела мало общего с огнем в камине. И голоса отдавали не толстым твидом, как это должно быть в таких случаях, а звучали громко и целеустремленно. Среди дипломатов больше не было Мюнхгаузена, хотя Мюнхгаузен очень неплохая фамилия для дипломата. Дуквиц решил справиться в отделе кадров, нет ли среди 6 000 сотрудников посольства одного Мюнхгаузена и как его имя. Хорошее занятие в безутешное послеобеденное время.
Дуквиц мог бы внести свою долю в рассказы о некоторых приятных приключениях, но не здесь, не перед этими людьми, которые в лучшем случае были не так уж невыносимы, но и не больше. Ему не хватало слушательницы. Бесцветную олениху рядом с лишенным подбородка Вальдбургом он никак не мог считать женщиной. Лишь в крайнем случае Дуквиц развернул бы для нее свое красноречие, не говоря уже о чем-то другом. Она напомнила ему жену покойного Хеннерсдорффа, которая тоже изобиловала самоуверенностью. Эта ощущала себя чего доброго обаятельной, похоже, у нее даже был муж, по крайней мере она носила абсурдную двойную фамилию, которая наверняка появилась благодаря замужеству: Кречман-Хойзерман или что-то похожее. У Дуквица тут же возникло желание назвать ее госпожа Доппельман (6). Удивительным образом она была уже в звании "Советник-референт посольства". Странный сигнал эмансипации, который проявляется в привязывании к девичьей фамилии фамилии супруга, начал давать о себе знать с некоторым опозданием и в дипломатическом ведомстве после того, как бойкие депутаты бундестага женского пола, прогрессивные публицистки и преподавательницы вузов, лишенные всякого чувства стиля, уже много лет подряд то и дело обвешивали себя двойными фамилиями.
