Йозеф Вестфален - На дипломатической службе
Хелена была прекрасна, смуглая, тогда ни сединки в волосах. Вот Гарри в тайне и думал, что она еврейка и некоторым образом был этому рад. В этом было что-то от осуществления мечты о примирении. К его изумлению, Хелена всегда называла своего отца "тупицей-солдафоном". Очень странно. Неужели возможно, чтобы еврей-папаша, которого Гарри представлял себе очень набожным, чтящим саббат, был солдатом? Или эта травма Хелены? Попытка забыть кошмар? Или отец -- жертва нацистов, а она не хотела об этом вспоминать? Неужели нацистский террор все еще живет в ее послевоенном обстоянии? И вот однажды, когда они после обеда лежали голышом в Грюнебургском парке, и Гарри объяснял преимущества своего обрезанного пениса, внезапно выяснилось, что Грюнберг -- абсолютно банальная немецкая фамилия и что отец Хелены действительно был офицером на войне. Никакой травмы, но вон из мечты. Гарри не смог тогда скрыть своего разочарования. "Извини, что я не могу быть твоей женщиной в роли орудия примирения", -- сказала Хелена.
Но ему следовало так долго думать не о Хелене, а о Рите. Рита была настоящим. Он должен заботиться о Рите. Он должен сделать так, чтобы Рита опять засияла. Цветы - это слишком. Тут Гарри остановился. Так далеко зайти он не сможет. После работы домой и привезти букет для своей супруги - нет! Уже достаточно скверно, что они женаты, но это уж слишком по-супружески. В обед Гарри съездил в центр и купил пластинку с моцартовскими сонатами для фортепиано. К ней биографию Моцарта в иллюстрациях. Не без задней мысли, что она сможет вдохновить Риту побольше играть Моцарта. В последнее время она наигрывала многовато из целомудренного Баха.
Он спросил, Риту, хорошо ли она чувствует себя здесь. "Absolutely", -сказала она совершенно убедительно, и послушно обрадовалась пластинке и книге.
После ужина Гарри как всегда занимался с Ритой немецким. Рита повторяла за Гарри: "Это тарелка. Это стол. Мы живем в фасадном доме, в одной его половине. Мой муж дипломат. Он сумасшедший. Нормальный человек не пойдет в дипломатическое ведомство. Я его жена. К сожалению, я вышла замуж за этого человека. К сожалению, он засранец. Я раскаиваюсь, что вышла за него. Это яблоко. Сейчас я швырну это яблоко ему в голову. Меня зовут Рита. Я слишком хороша для него. Я умею играть на пианино. У меня есть мотоцикл. Я приехала издалека. Я не знаю, что я забыла в Бонне. Теперь меня зовут Дуквиц. Я вешу 50 килограммов. Это стул. Это вилка. Это пол. На полу лежит ковролин. Ковролин страшно поганый. Я буду рада, если больше не увижу этот ковролин. Что с нами будет? Как пойдет у нас дальше? Вопрос за вопросом. Я несчастна. Я очень одинока."
Риты бросила Гарри яблоко.
- Это яблоко, -- сказала она, -- но я не одинока.
Она сияла. Ей нравились языковые игры. Гарри тоже наслаждался тем, что у него появилась редкая возможность называть вещи своими именами. "Это стол." Такие предложения были отдыхом. Это была по меньшей мере правда. "Я не одинока." Ясное предложение. У многих дипломатов жены-иностранки. Они встречаются друг с другом. Они пьют чай. Они организуют барахолки, чтобы избавиться от ненужного хлама, который у них накопился. Для них есть курс немецкого. "На нем не так смешно, как с тобой", -- сказала Рита Гарри, -"но больше учишь."
Несколькими улицами дальше жил его коллега Захтлебен. У него была разумная жена. Она играла на поперечной флейте и при этом выглядела ужасно. Когда она вместе с Ритой исполняла шубертовского "Пастуха на скалах", звучало неплохо. Но то, что Рита не давала уговорить себя непременно опробовать свою постановку пальцев для буги, это, безусловно, было нахальством.
Госпожа Захтлебен бесконечно ругала профессию дипломата. "Это не профессия для приличного человека" - сказала она, когда была однажды с мужем в гостях у Дуквица. Она была абсолютно права, и все равно Гарри принялся горячо протестовать. Странно, ему не хотелось слышать это из ее уст.
-- А что вы имеете против, -- сказал Гарри, -- дипломат - это типичный экземпляр человеческой особи, трусливый, фальшивый, осторожный, безвластный, инертный и с ограниченным горизонтом, что вы еще хотите. Лучше дипломат чем дизайнер.
Госпожа Захтлебен не оставила темы и сказала, что единственное умение дипломатов - это непринужденное общение.
-- Что вы имеете против непринужденного общения? - сказал Гарри.
Ведь не идет же речь о рассеянной беседе между делом, о ненавязчивой болтовне. А вот заполнение тишины плеском не имеющих значения фраз, просто стоишь в комнате и убиваешь время тем, что говоришь о погоде - и это соответствовало действительности. Почему, собственно, люди всегда имеют что-то против такого рода общения: -- Становится прохладно, вы не находите? - Да, вы правы, сделалось прохладно, стоит зайти в дом. Самый искренний диалог на свете.
-- О, как у вас тут красиво! - Правда?
Или лишь: -- Как ваши дела? - Спасибо, все в порядке.
Вопрос и ответ, выспрошено - высказано. А сколько человеческого излучают подобные диалоги. Каким спасением оказывался в прежние време, после жестокой ссоры с Хеленой, дружелюбный вопрос кому-нибудь, уткнувшемуся в газету: -- Ну, что там новенького?
Предложение о перемирии. В этом была жизнь. В этом была любовь. Никаких доказательств. Никаких клятв. Никаких признаний. Всего лишь примирительный мягкий вопрос: -- Ну, что там новенького?
Некоторые дипломаты старой выучки еще владели этими все и ничего не говорящими языковыми формулами. Молодежь считала такую болтовню идиотизмом. Они хотели быть деятелями и не замечали, что для них не было почти никакого дела. Они вели речи о требованиях к своей профессии и не видели, что таковых просто не существует.
После того, как Захтлебены ушли, Гарри вновь выложил перед собой коробку от сигар с пришедшими на ум мыслями. Там, где однажды аккуратными рядами лежали 80 бразильских сигар, накапливались дурацкие листочки с его идеями "по поводу". В Камеруне он наклеил на коробку этикетку для школьной тетрадки и вывел, подражая самому учительскому почерку, "Повышение квалификации". Великолепно, что именно в странах третьего мира еще существовали такие этикетки, в то время как одержимая новшествами Европа изничтожила их уже в 50-ые. Гарри написал: "Похвала ненавязчивому общению. Истина ненавязчивого общения. Проверить, не имеет ли разговор о погоде больше ценности, чем кантова "Критика чистого разума".
-- What are you doing? - спросила. Рита. Она уже устала и больше не хотела говорить по-немецки. Гарри попытался объяснить ей по-английски свою позицию защитника ненавязчивого общения. Он не был уверен, что она его поняла.
На следующее утро Рита спросила, почему он больше не надевает свой светлый камерунский костюм, такой прекрасный, небрежно-элегантный льняной костюм. "Может, он выглядит немного по-снобски?" - сказал Гарри и отправился на службу.
Разумеется, для боннских условий костюм был слишком светлым. Не в том смысле, что Дуквица могли бы попросить с работы, продолжай он носить его дальше, а просто для мелкого дипломатишки он был немного не в тему. Его не назовешь щегольским. Он был не моден, выглядел несколько поношенным, даже прямо после химчистки. Была одна причина, по которой Гарри больше не доставал его из платяного шкафа.
Летом 81-го, пока Рита еще не появилась в Бонне, Гарри предпринял с Хеленой поездку в Париж, и, разумеется, на нем был светлый льняной косюм из Камеруна. В Париже в это время шел многочасовой фильм одного немецкого режиссера о Гитлере. Фильм был не новый, показывали его редко. Он шел почти всю ночь напролет. Американски левые интеллектуалы специально приезжали из Нью-Йорка в Париж, чтобы посмотреть это произведение киноискусства, преодолевающее прошлое. Гарри считал, что это уж слишком, одну из трех ночей любви в Париже жертвовать на фильм, но против преодоления прошлого он не мог найти аргументов. Режиссер присутствовал при показе, вероятно, ему нравилось смотреть свои собственные картины. "Глянь-ка!" - сказала Хелена. На режиссере был костюм, невероятно похожий на костюм Гарри. Начался фильм. "Да здесь же курят фимиам нацистскому дерьму!" - несколько раз крикнул Гарри в экран через полчаса после начала фильма и потом ушел с просмотра. Если такое называется преодолением прошлого, то тогда лучше его вытолкнуть из памяти. Это было отвратительнейшее вчувствование в кичевую ментальность нацистов. Гадкая халтура. Хелена пришла в отель к Гарри спустя три с половиной часа, просмотрев половину фильма. И как она могла вытерпеть эту мишурную дешевку! Гарри был в ярости. Они проругались остаток ночи, хотя оба были о фильме одного и того же мнения. С тех пор Гарри больше не надевал этот костюм.
Итак Гарри фон Дуквиц, которого вскоре должны были произвести из советника посольства в советники посольства первого класса, ехал к себе в бюро, которые было служебной комнатой и, как все они, ужасно узкой, так что спинка вертящегося стула оставляла углубление в стене. Гарри работал в секции политических дел, в отделе африканской политики. Сейчас он готовил материал для "Комиссии по реформированию дипломатического ведомства". В связи с этим он проверял все донесения, которые приходили сюда, в центральное отделение из различных посольств и, как правила, исчезали в папках непрочитанными. И свои собственные донесения из Камеруна он прочел еще раз. Чересчур дотошные там, где речь шла о том, какие французские фирмы "контролировали" рынок, а какие немецкие фирмы "стремились к контролю". Посол не любил таких слов.
