Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

"Деньги, нам нужны деньги!"

Пани Ляттер просыпается и, плача, садится на постели.

- Дети, - говорит она, - это немыслимо!

Она вспоминает их маленькими, слышит их тоненькие голоса и видит слезы, которые они проливали над мертвой канарейкой.

- Дети мои! - повторяет она, уже совсем очнувшись, и вытирает глаза.

Она зажигает свечу. Только час ночи.

- Ах, это вино! - шепчет пани Ляттер. - Какие оно приносит страшные сны.

Она тушит свечу и снова ложится, а тревожная мысль бьется над вопросом:

"Что лучше: совсем не спать или видеть такие страшные сны?"

И в это самое мгновение странное чувство овладевает ею: в сердце ее пробуждается как бы неприязнь к детям, злоба против них. То, чего многие годы не сделали въяве, сделал сон.

- Мыслимо ли это? - шепчет она.

Да, это так: сонные виденья подсказали ей, что она и сегодня могла бы быть свободной, если бы не дети, - и холод обнял ее, тень пала на душу, мать увидела детей в новом свете.

Они уже не были детьми. В действительности они давно перестали быть детьми, но в ее сердце - всего минуту назад, во время сна. Она все еще любила их, нежно любила, но они уже были взрослыми, они лишали ее свободы и покоя, и как знать... не следовало ли ей защищаться от них?

На следующий день пани Ляттер проснулась часов в восемь утра освеженная и успокоенная. Но она помнила свой сон и в сердце чувствовала холод. Ей казалось, что в горе она пролила одну лишнюю слезу, и эта слеза пала на дно души и оледенела.

На лице ее не было заметно тревоги, которая томила ее уже несколько недель, а только холод и как бы ожесточение.

В следующие два дня вернулись все ученицы, за исключением четырех приходящих, и начались занятия. В пансионе царило спокойствие, только однажды панна Говард, красная от возбуждения, увлекла к себе в комнату Мадзю и сказала ей:

- Панна Магдалена, дадим друг другу клятву спасти пани Ляттер!

Мадзя воззрилась на нее в удивлении.

- Пани Ляттер, - торжественно продолжала панна Клара, подняв кверху палец, - благородная женщина. Правда, старые предрассудки борются в ней с новыми идеями, но прогресс победит.

Мадзя еще больше удивилась.

- Не понимаете? Я не стану излагать вам мой взгляд на эволюцию, которая происходит в уме пани Ляттер, потому что мне надо идти в класс, но я приведу два факта, которые бросят свет...

Панна Говард на минуту прервала речь и, убедившись, что ее слова производят достаточно сильное впечатление, продолжала своим густым контральто:

- Знайте, что Маню Левинскую приняли в пансион.

- Но ведь она здесь уже два дня.

- Да, но ее не исключили только благодаря мне. Я просила об этом пани Ляттер, она исполнила мою просьбу, и я должна отблагодарить ее. А я умею быть благодарной, панна Магдалена...

Мадзе пришло тут в голову, что она где-то слышала похожий голос... Ах, да! Таким голосом говорит один из комических актеров, и, быть может, поэтому панна Клара показалась Мадзе в эту минуту очень трагической.

- А знаете ли вы об этой... ну, как ее... Иоанне? - продолжала панна Говард.

- Знаю, что вчера она не хотела разговаривать со мной, а сегодня не поздоровалась, впрочем, это меня совсем не трогает, - ответила Мадзя.

- Вчера пани Ляттер предупредила эту... классную даму, эту... нашу сослуживицу, - о, я содрогаюсь от отвращения! - что с первого февраля она увольняется. Конечно, пани Ляттер уплатит ей за целую четверть.

- Так все это неправда с паном Казимежем? - воскликнула Мадзя, краснея. - Вечно на него наговаривают.

Панна Говард бросила на Мадзю величественный взгляд.

- Пойдемте, - сказала она, - я тороплюсь на урок... Меня поражает ваша наивность, панна Магдалена!

И ни слова больше. Так Мадзя и не узнала, насколько несправедливы сплетни о пане Казимеже.

Глава пятнадцатая

Пан Згерский пьян

На пятый день после визита Мельницкого, около часу дня, Станислав и панна Марта под личным наблюдением пани Ляттер сервировали в столовой изысканный завтрак.

- Сельди и кофе, - говорила пани Ляттер, - поставьте, панна Марта, с той стороны, там, где стоит водка.

- Устрицы на буфете? - спросила панна Марта.

- Нет, нет. Устрицы Станислав откроет, когда войдет пан Згерский... А вот, кажется, и он! - прибавила пани Ляттер, услышав звонок, - Михал в прихожей?

Она вышла в кабинет. Станислав бросил взгляд на панну Марту, та опустила глаза.

- Хорошо такому вот, - пробормотал лакей.

- Никто, пан Станислав, вас не спрашивает, кому здесь хорошо, кому плохо, - проворчала в ответ хозяйка пансиона. - Нет ничего хуже, когда прислуга распускает язык, сплетен от этого, как блох в опилках. Надо быть поумнее и не тыкать носа в чужое просо.

- Ну-ну! - воскликнул старый лакей, хватаясь руками за голову, и выбежал вон.

Тем временем в кабинет пани Ляттер вошел долгожданный гость, пан Згерский. Это был невысокого роста, уже несколько обрюзглый мужчина, лет пятидесяти с хвостиком; огромная лысина все заметней оттесняла у него на голове остатки седеющих волос. Одет он был скромно, но элегантно; красивое когда-то лицо выражало добродушие, но его портили маленькие и подвижные черные глазки.

- Я, как всегда, минута в минуту? - воскликнул гость, держа в руках часы. Затем он сердечно пожал пани Ляттер руку.

- Я не должна была бы с вами здороваться, - возразила пани Ляттер, окинув его огненным взглядом. - Три месяца! Слышите: три месяца!

- Разве только три? Мне они показались вечностью!

- Лицемер!

- Что ж, будем откровенны, - с улыбкой продолжал гость. - Когда я не вижу вас, я говорю себе: хорошо, а увижу, думаю: а так все же лучше. Вот почему я до сих пор не был у вас. К тому же на святки я уезжал в деревню. Вы, сударыня, не собираетесь в деревню? - спросил он с ударением.

- В какую деревню? Когда?

- Ах, как жаль, сударыня! Когда я летом бываю в деревне, я говорю себе: деревня никогда не может быть прекрасней; но сейчас я убедился, что деревня прекраснее всего - зимой. Это волшебство, сударыня, настоящее волшебство! Земля подобна сказочной спящей королевне...

Можно было бы поверить искренности этих речей, если бы не бегающие черные глазки Згерского, которые вечно чего-то искали и вечно старались что-то утаить. Можно было бы подумать, что и пани Ляттер слушает его с упоением, если бы в ее томных глазах не мелькала порой искра подозрительности.

Оптимисту Згерский мог показаться гостем, который является на завтрак с некоторым запасом поэтических банальностей; пессимисту он мог показаться темным человеком, который опутывает все сетью тайных интриг. Первый осудил бы пани Ляттер за то, что она боится от дружеского расположения перейти к любви, второй подметил бы, что она не очень доверяет Згерскому, даже опасается его.

Но если бы кто-нибудь мог уловить голоса, звучавшие в их душах, то поразился бы, услышав следующие монологи.

"Я уверен, что под маской симпатии она побаивается меня и что-то подозревает. Но она изящная женщина", - говорил про себя довольный Згерский.

"Он воображает, что я верю в его ловкость и хитрость. Что поделаешь, мне нужны деньги", - говорила пани Ляттер.

- Если вам представится возможность уехать в деревню, а у меня предчувствие, что так оно и будет, уезжайте на годик, чтобы увидеть деревню зимой, - сказал Згерский, подчеркивая отдельные слова и многозначительно поглядывая на собеседницу.

- Я в деревню? Вы шутите, сударь! А пансион?

- Я понимаю, - продолжал Згерский, нежно заглядывая ей в глаза, - что на вас возложены великие гражданские обязанности. Нет нужды объяснять, как я к ним отношусь. Но боже мой, всякий человек имеет право на маленькое личное счастье, а вы, сударыня, больше, чем кто-либо.

В глазах пани Ляттер мелькнуло выражение удивления, даже беспокойства. Но тут же ее словно осенило: "Понятно!" - а потом из груди вырвался короткий возглас:

- А!

И пани Ляттер бросила на Згерского взгляд, не скрывая своего изумления.

- Итак, мы поняли друг друга? - спросил Згерский, испытующе глядя на нее. А про себя прибавил:

"Поймалась!"

- Вы страшный человек, - прошептала пани Ляттер, а про себя прибавила:

"Он у меня в кармане!"

И опустила глаза, чтобы скрыть торжествующий блеск.

Во взоре, который устремил на нее Згерский, светилось холодное сочувствие и непоколебимая уверенность в том, что сведения, которыми он располагает, совершенно точны.

- Позвольте задать вам один вопрос? - спросил он внезапно.

- Никаких вопросов! Я разрешаю вам только подать мне руку и пройти со мной в столовую.

Згерский встал с левой стороны, взял пани Ляттер за руку, как в полонезе, и, глядя своей даме в глаза, повел ее в столовую.

- Я буду хранить молчание, - произнес он, - однако взамен вы должны пообещать мне...

- Вы думаете, что женщина может что-нибудь обещать? - опуская глаза, спросила пани Ляттер.

"Как она лезет в ловушку! Как она лезет в ловушку!" - подумал Згерский, а вслух прибавил: