Юлия Жадовская - В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА
Тетушка после долгой молитвы отдыхает; Катерина Никитишна мирно храпит на лежанке в моей комнате; Марья Ивановна ушла домой.
Праздник носится в воздухе, веет в тишине, расцветает в сердцах. Стар и мал ждут его с одинаковым нетерпением. Он глядит в окна, разливается трепетным мерцанием на ризах образов, дышит на всех отрадой, заглядывает в самые углы сердца человеческого, озаряет их ясными лучами. Это светлое перепутье на жизнен-ной дороге, где утомленная душа подкрепляется, и с новыми силами и с тайною надеждой идет дальше под тяжелою ношей забот и труда,
Бьет одиннадцать.
Федосья Петровна несет лучший тетушкин чепчик, расправляет на нем ленты, раздувает примятый рюш и бережно кладет на столик. Кошка с любопытством следит за свесившимися концами лент, и не успела Федосья Петровна отойти, как чепчик уже лежит на полу, сдернутый бархатною лапкой.
- Брысь! ах ты, проклятая! вот я тебя!.. Я засмеялась.
- Нечему, сударыня, смеяться-то; ну, как бы изорвала либо измяла, чтобы тетенька-то сказала? не сказала бы спасибо.
И чепец вознесен был на шкаф с книгами. Вот и двенадцать! В воздухе пронесся и разлился торжественный звон. Все засуетились.
- Маменька, ангел мой! уж ударили, - сказала вошедшая тоже в парадном чепце с лиловыми лентами Марья Ивановна.
- Готова, друг мой, иду. Генечка-то где?
- Здесь.
- А Катенька?
- Здесь, родная, здесь, я за вами!
И все мы стеснились в узеньком коридоре, ближайшим путем пробираясь в прихожую, потому что для тетушки тяжел был каждый лишний шаг. Две горничные шли впереди со свечами; Федосья Петровна и Анисья вели тетушку под руки, едва помещаясь с нею рядом; шествие завершали я, Катерина Никитишна и Марья Ивановна.
У крыльца стояли столь известные дрожки с фартуками, на которые мы все четверо поместились.
Апрельская ночь обдала нас тонким проницающим воздухом, накрыла чистым, прозрачным, голубым небом, усеянным звездами. По дороге в церковь неясно, будто тени, движутся группы прихожан, слышится говор. Колокольня горит плошками.
Мы переехали и мостик, под которым бурлит в весеннем разливе речка; поднялись на гору, остановились у освещенного четырьмя плошками входа в церковь, наполненную уже богомольцами, протеснились на свои места, и радостное "Христос воскресе!" потрясло все души, оживило все сердца, повторилось в устах каждого, сравняло, помирило всех в общем, братском лобзании…
- Христос воскресе! кумушка Катерина Никитишна!
- Воистину воскресе! кума Арина Степановна! как поживаешь?
- Живу помаленьку, маюсь еще на белом свете. Вот Бог привел и до праздника дожить. Кресенка-то твоя становится какая хорошенькая.
- Слава Богу!
- Да побывай у нас на празднике-то.
- Побываю, побываю!
- Ты у Авдотьи Петровны разговляешься?
- У Авдотьи Петровны.
- Она и меня приглашала, дай Бог ей здоровья, да нельзя, детки ждут.
- Ну да как, чай, не ждать!
- Христос воскресе! Евгения Александровна!
- Воистину воскресе, Прасковья Ильинишна! Вы к нам?
- Нельзя, дорогая моя! старик-то мой дома ждет; хворает, и в церковь Божью не в силах был дотащиться.
- Уж как вы милы, моя красавица! точно ангел стоит, - сказала, подходя ко мне, Анна Филипповна, соседка в розовой шляпке необычной формы и величины. Шляпка эта двадцать лет тому назад была подарена ей одною богатою помещицей и надевалась постоянно каждый год в двунадесятые праздники.
Анна Филипповна даже в своем кругу считалась оригинальною по своим понятиям о модах и упорно держалась своих мнений, уверяя, что моды выдумывают портнихи, чтоб вытаскивать больше денег из кармана добрых людей.
Солнце всходило великолепно, когда мы в прежнем порядке уселись на дрожки и возвращались домой; ни одно облачко не омрачило небесной лазури.
- Смотри, Генечка, как играет солнышко, - сказала Марья Ивановна.
И в самом деле, оно будто колыхалось, переливаясь радужными лучами.
Тетушка благоговейно перекрестилась.
- Вся тварь радуется сегодня, - прибавила она. Несмотря на то, что тетушка приглашала почти всех соседей, на деле оказалось много званых и мало избранных: всякий желал провести этот день дома, в своей семье. Священник и дьякон с женами обедали у нас.
Явились и чай со сливками, и разнообразнейшая закуска. К обеду приехал из уездного города Митя, сын Марьи Ивановны, кончавший курс в уездном училище. Из маленького мальчика образовался длинный, сухощавый юноша, с глуповатою физиономией и добродушною улыбкой, открывавшею ряд широких белых зубов. Я не могла постичь, откуда взялся у него такой толстый, некрасивый нос.
- Вот и мой Дмитрий… - умильно сказала Марья Ивановна.
- Как он вырос! - заметила я.
- Здравствуйте, сестрица! здоровы ли вы? Христос воскресе-с!
- Что ты долго ехал? - спросила Марья Ивановна.
- Да как же-с, маменька, нельзя: дорога-то очень дурна.
- Ну что, как там у вас?
- Да что-с, ничего-с, помаленьку поживаем. Дмитрий Андреич, городничий, чин получили. Обед хотят делать и нашего смотрителя пригласят.
- Ну вот!
- А в Великий четверг пожар был, два дома мещанских сгорели.
- Ах, Боже мой!
- Экой гнев Божий! - с чувством отозвалась попадья. После обеда, когда гости разошлись, а тетушка Катерина Никитишна и Марья Ивановна легли отдыхать, я осталась одна с Митенькой, и он повел со мной следующий разговор:
- Что, каково погостили у Татьяны Петровны, сестрица? Веселились?
- Нет, скучно было.
- Вот и мою сестрицу Бог пристроил. А вы так совсем переменились, не узнаешь вас.
- И вы, Митя, очень переменились. Теперь, верно, не станете разорять птичьи гнезда?
- Ой, где уж, сестрица! о другом надо уж теперь думать.
- Ну, что вы поделываете в вашем училище?
- Учимся-с. У нас строго-с. Слава Богу, нынче после экзаменов выйду.
- Куда же вы думаете поступить?
- Да в суд-с. Афанасий Алексеич обещал местечко дать.
- Отчего бы вам не поступить в гимназию, а оттуда в университет?
- Ой, что вы, сестрица! куда! очень трудно-с. Вот и теперь-то долбишь, долбишь, так что голова кругом идет. Нет-с, уж куда нам! Вон у нас есть ученик, так хочет в гимназию, да по ученой идти-с. Стихи пишет, Ей-Богу-с! Как это, сестрица, пишут стихи? И Бог его знает, откуда так складно выходит! Да меня, кажется, убили бы - я бы ни одного стишка не написал.
- Учится-то он хорошо?
- И-и, как учится! первый ученик-с!
Молчание.
- Что вы, сестрица, в окошко так смотрите? уж не гулять ли думаете? Вы прежде были охотница. Да еще грязно-с.
- Нет, я смотрю, вон, кажется, под липкой расцвели подснежники.
- Да не угодно ли, я вам нарву?
- Как можно? грязно.
- Ничего, помилуйте-с, у меня сапоги не промокнут. Я не нежен, привык. Сейчас вам нарву…
- Мне совестно, Митенька, вы очень добры.
- Помилуйте, сестрица! да это что! пустяки-с! я для вас не то готов сделать.
Я смотрела в окно, как услужливый Митя, отважно шагая через весенние лужи, добрался до толстой липы, под которою цвели подснежники.
Через минуту он воротился с пучком темно-голубых цветов, прекрасных и нежных, как первая мечта о счастье, робко поникших на своих тоненьких стебельках.
Я была очень благодарна Мите.
- Вот, сестрица, у нас через месяц экзамены будут.
- Ну так что же? Вы не боитесь?
- Нет-с, Бог милостив, выйду. Да вот учитель словесности, проклятый, выдумал сочинения задавать к экзамену. Ну какие у нас сочинители! один, два, да и обчелся. Опиши ему, видите ли, осень… Вот тут-то я и погиб: как ее опишешь? осень, известно, грязь и дожди, что тут описывать! Разве отца Алексея попросить?
- Давайте вместе сочинять; может быть, я вам помогу…
- Ах, матушка сестрица! вот уж благодетельница! Позвольте ручку поцеловать!
- Полноте, что вы!
- Да как же, помилуйте! Вы меня просто, можно сказать, оживили.
Вошла Марья Ивановна. Лицо ее сохраняло следы недавнего сна. Митя сообщил ей свою радость.
- Вот дай Бог тебе здоровья! - сказала она. - Господи, - прибавила она, - подумаешь, как трудно это ученье! что муки примут! Ну хорошо, как у кого есть способность, а кому не дано-то, тут что станешь делать?
- Да мне, маменька, только курс-то кончить, а там, Бог милостив, легче будет.
- А-а-а! славную же высыпку задала. Ты не уснула, Генечка? Маменька-то еще почивает! Ну да ведь утомилась. В ее годы еще как ее Бог носит. Вот и Катерина Никитишна. Что, мать, выспалась?
- И как еще прекрасно! словно убитая спала.
V
Время шло. Сад зацвел и зашумел густыми волнами зелени. Над лугом вились и жужжали мириады блестящих насекомых, мелькали пестрые бабочки. Теплый, душистый воздух охватывал негой и ленью.
В начале мая к нам пришла весть, что родной брат тетушки купил заочно небольшое поместьице с поля на поле с нашей усадьбой и сам намерен скоро прибыть и поселиться близ нас.
Тетушка лет пятнадцать не видала его. Он был вдов и большею частью находился на службе в отдаленных губерниях; но в настоящее время был без должности, что и заставило его покуда прибегнуть к деревенской жизни. Из разговоров о нем Марьи Ивановны и Катерины Никитишны я могла заключить, что в последнее время он приобрел несчастную слабость попивать. Тетушка также слышала об этом и очень тревожилась, потому что боялась пьяных. Впрочем, она говорила, что Василий Петрович прежде был очень веселого, общительного характера и не имел особенной страсти к вину, а так любил покутить иногда с приятелями.
