Макс Фриш - Штиллер
И так далее.
Я не стремлюсь играть роль судьи-миротворца между прелестной Юликой и ее без вести пропавшим мужем, но, поскольку она упорно возвращается к тем худым временам, я поневоле стараюсь разгадать подоплеку их отношений, лишь бы убить время; так обычно решают кроссворды. А что мне еще остается делать в этой камере?.. Чтобы решить этот нелегкий кроссворд и заполнить соответствующие клетки, необходимо было узнать пустяковое замечание прелестной Юлики, как видно, сделанное давным-давно. Она о нем умалчивает. Ничего не значащее замечание. Вполне невинное. И все же я слышал от Юлики, что Штиллеру с течением времени становилось трудней о нем не думать Похоже, мимолетное замечание, когда-то оброненное Юликой и давно ею позабытое, заставляло Штиллера чувствовать себя рядом со своей женой вонючим рыбаком рядом с хрустальной феей. Роковые эти слова были произнесены ею в их первую брачную ночь. Как видно, Штиллер был не просто мимозой. Болезненный эгоцентризм, а следовательно, и чрезмерная чувствительность заставили его отнести к себе слова, которые Юлика могла бы сказать любому другому мужчине; ко всему он еще мог без конца пережевывать одно и то же, что для Юлики было нестерпимо. Шли годы, а он был способен вдруг, ни с того ни с сего, припомнить это пустяковое замечание. Юлика утверждает, что сама давно позабыла слова, сказанные ею в ту первую ночь. Но Штиллер не позабыл и никак не мог от них отделаться, носил их точно каинову печать на лбу; нежная Юлика тщетно, иногда даже при посторонних, отводила вечно растрепанные волосы Штиллера со лба, это не помогало. Юлика трогательно к нему относилась. Возможно, в ту ночь она сказала несколько слов лишь о том, что испытывает любая девушка, когда ее в первый раз обнимает мужчина. Штиллер обязан был это понять. Он и понимал. Мучило его, видимо, что у любимой после первого объятия нашлись только эти слова. По его глазам было видно, что они точат, грызут его, что все его чувства сосредоточены на этом крошечном, незлобивом и, вероятно, вполне обоснованном замечании Юлики, которое в его глазах, разрастаясь до необъятных размеров, заглушало все остальное. Именно когда Юлика старалась быть особенно нежной, он вдруг пугался слов, сорвавшихся с ее уст много лет назад. Он чувствовал себя осквернителем. Он воображал, что противен Юлике именно тогда, когда она старалась быть особенно нежной, и уклонялся от ее ласк. Штиллер был отличным пловцом, он ежедневно переплывал озеро туда и назад в любую погоду, даже в октябре, под дождем. Умерщвлял плоть. Юлика считала это плаванье блажью. Для хорошего самочувствия ему, видите ли, требуется целое озеро воды. Вспотев, он почему-то приходил в отчаяние. А если ему случалось вспотеть при посторонних или только почувствовать, что может вспотеть, он и вовсе терял чувство юмора: сидел молчаливый и подавленный, неспособный вставить хоть слово в разговор, и в глазах у него читался такой страх, что Юлика жалела его. Он нередко внушал себе, что он покрыт сыпью, но все это были выдумки. И еще мечтал о прекрасной незнакомке, которая поцеловала бы его потное лицо на самой вершине Пиц-Палю, и это стало его вожделенным Пиц-Палю - вершиной его мечтаний, непревзойденной, неповторимой, грандиозной. Неприязнь к человеческому телу, видимо, ограничивалась для него собственным телом. Он восхищался детьми на песчаном пляже, и человеческое тело в балете, например, всякий раз наново радовало и вдохновляло его. Правда, в его восторгах было что-то болезненное, какая-то безнадежная тоска калеки. Штиллеру было уже за тридцать, но стоило женщине положить и не тотчас же отнять руку (без перчатки) на его руку или коснуться его пепельных волос, не затем чтобы отвести их со лба, но чтобы ощутить их и ощутить его узкий лоб, - он приходил в волненье, точно мальчишка; некоторым дамам это очень нравилось.
У него были все данные нравиться женщинам, но он не верил в себя, боялся, что его дурачат. Неуверенный в себе, он подозревал, что женщина, коснувшись его руки, испытывает отвращение. Возможно, что этот несчастный человек после душа, очищающего лишь на краткое мгновенье, подходил к зеркалу, желая проверить, что именно оттолкнуло в нем его хрустальную фею Юлику, и все в себе находил отвратительным. Штиллер считал мужское тело очень красивым, рисовал его постоянно, женское тело тоже; только он, человек по имени Штиллер, был обречен обитать в мужском теле, осквернившем любимую. Юлика, честная Юлика сама высказала ему это откровенно, беззлобно... и жестоко, жестоко оттого, что больше она ничего не добавила, ничего. Пожалуй, действительно это стало его пунктиком, и бедной Юлике, нежной, робкой и девически сдержанной, трудно приходилось с ее невропатическим супругом. Многие думали так же и предостерегали Штиллера, но он платил им черной неблагодарностью. Он не терпел такого вмешательства. "Знаете что! - сказал он раз после подобного разговора. - К черту людей, которые лезут в отношения жены и мужа лишь потому, что мнят себя их доброжелателями и воображают, что доброжелательное отношение дает им право доброжелательно лезть не в свои дела, не зная и третьей доли всей правды". И раз навсегда покончил с дружескими советами, он ведь понимал все лучше, чем другие. Ему говорили, что бедная Юлика любит его, любит больше, чем он того заслуживает, а он отвечал: "Очень любезно, что вы мне об этом сообщили!" На самом же деле он ничего не слушал, ничего не принимал к сердцу. Он подозревал, что Юлика настраивает, подстрекает против него их общих друзей, но, как и во многом другом, был несправедлив к этой женщине; слишком застенчивой, чтоб поверить свои тайны третьему лицу. А люди всё видели сами, видели собственными глазами. Штиллеру это было невыносимо.
Некоторое время они дружили с милейшей парой: он был ветеринар, она известный врач-педиатр. Образованные, мыслящие люди, сердечные и остроумные друзья, которым Штиллер был обязан не только изысканными ужинами, но и любезным покровительством. Они ввели его в лучшее цюрихское общество, благодаря им он даже получил однажды заказ. Штиллер считал обоих превосходнейшими людьми, покуда жена, иногда встречавшаяся с Юликой и беседовавшая с ней с глазу на глаз, не сказала Штиллеру тоже с глазу на глаз, что Юлика редкая женщина, исполненная изумительного внутреннего изящества и благородства, и она (педиатр) никогда еще не встречала столь благородного создания. Штиллер с ходу перебил ее: "А почему вы мне об этом говорите?" Та шутливо ответила: "Откровенно говоря, Штиллер, я часто спрашиваю себя, чем это Юлика заслужила счастье быть вашей женой?" - и улыбнулась, подчеркивая шутливый характер вопроса. Штиллер будто бы ответил ледяным молчанием. "Нет, серьезно, - добавила она дружественно. - Я надеюсь, вы поймете, пока не поздно, пока вы не состарились, Штиллер, какая чудесная женщина, какой изумительный человек живет рядом с вами, теперь я говорю вполне серьезно, Штиллер, и надеюсь, надеюсь от всей души, что вы поймете меня ради самого себя!" Но, как видно, и серьезный разговор не устраивал Штиллера. Было это в ресторане, Штиллер подозвал официанта и, пока она продолжала толковать про Юлику, расплатился, не сказав ей ни слова. Отныне, когда превосходнейшая ветеринарно-педиатрическая пара приглашала их в гости, Штиллер неизменно оказывался занят. Вот какой дешевой отговоркой он отделывался. Юлика, разумеется, сопротивлялась разрыву с очаровательной четой и однажды пригласила их, но Штиллер, вернувшись домой и услыхав из прихожей голоса гостей, сделал попытку ретироваться. Юлике с трудом удалось предотвратить хамскую выходку. Штиллер остался, но сразу же после ужина заявил, что ему "необходимо" в мастерскую. Он попросту сбежал.
Временами это уже граничило с манией преследования, он старался быть приветливым с друзьями Юлики, но они не могли не чувствовать натянутости, внутреннего сопротивления Штиллера, А Штиллер еще удивлялся, что вокруг него образуется пустота. Людям неохота бывать у супругов, переживающих драму, тяжелое настроение пропитывает воздух, и, даже еще ни о чем не зная, гость чувствует себя свидетелем перемирия, мостом, временно переброшенным между враждующими сторонами, чувствует, что каждая сторона хочет использовать его в своих целях, беседа становится слишком натянутой, шутки опасными, остроты ядовитыми, гость замечает больше, чем того хотелось бы хозяевам, - уютно, как на минном поле, и если даже взрыва не последует, пахнет недавним, донельзя накаленным боем. Хозяева могут сколько угодно говорить, что не запомнят такого прелестного вечера, понять их легко; но гость почему-то не рвется еще раз нанести им визит и ссылается на всевозможные препятствия. Ну, никак ему не удается выкроить свободный вечерок. С пребывающими в раздоре супругами не рвут отношений, нет, но встречаются с ними все реже и реже, а потом, когда приглашают гостей к себе, о них забывают - невольно, совсем неумышленно. Так уж всегда ведется. И Штиллеру нечего было удивляться, раз он так вел себя со всеми людьми, благожелательно к нему относившимися. Но, к счастью, у Юлики были свои друзья в балете и прежде всего была работа. На сцене, в свете прожекторов, она чувствовала себя свободной, другой, счастливой, беспредельно счастливой. А Штиллер перестал ходить в театр на репетиции. Забился в свою мастерскую, ушел в работу. И когда однажды утром ветеринар, муж ближайшей подруги Юлики, отправился туда, чтобы поговорить со Штиллером, ни в чем его не упрекая, как мужчина с мужчиной, это тоже ни к чему не привело. Достаточно было первой фразы: "Мне кажется, Штиллер, вы не правы по отношению к своей жене!" "Безусловно! - издевательским тоном ответил Штиллер. - Я ведь никогда не бываю прав!" Ветеринар не сдался, не ушел, но Штиллер даже не предложил ему сесть, он чистил свой шпатель, а простившись, не проводил до дверей. Это и впрямь была своего рода мания преследования; стоило людям дружески отнестись к Юлике, как он уже считал их своими тайными врагами. Что же ей оставалось делать? Она жалела Штиллера. Он сам обрекал себя на одиночество. Она испробовала все. С улыбкой смотрела, как он разыгрывает непонятого человека, и часто, когда он, набычившись, размышлял о чем-то недобром, ожесточенный, молчаливый, - можно было умереть со скуки! - нелюдимый, унылый, безвольный, что угодно, только не мужчина, который может дать женщине счастье, - Юлика трепала его по плечу и улыбалась: "Да, да... ты у меня несчастненький!.."
