Арман Лану - Майор Ватрен
Они сделали еще сотню шагов, не находя дороги. Куда она девалась, эта чертова дорога? Зловещая прогулка тянулась уже несколько часов. Туман рассеивался. На небе очистилось оконце голубого хрусталя. Высоко в воздухе две вороны пересекли это оконце. Дыхание Манье становилось зловонным, голова его падала на плечо лейтенанта. Ни за что не довести его до медпункта! Вдруг тело Манье сотрясла судорога. Франсуа остановился. Он почувствовал, как кровь отлила у него от лица. Манье умер, умер на нем! Субейрак с трудом подавил крик и чуть не бросил тело Манье на землю. Нет. Не может быть. Рана не могла обескровить его до такой степени. Так быстро не умирают. У солдата ведь было всего-навсего кровотечение… кровотечение… кровотечение… кровотечение… Мысль Субейрака замкнулась на этом слове: кровотечение… кровотечение…
Они находились в поле, засеянном люцерной. Где же дорога? Кругом была одна люцерна. Да, люцерна, ведь он ее уже видел! Она росла вдоль дороги! Кирпичный завод был в двухстах метрах отсюда. Сердце его подпрыгнуло от радости, и ясность мысли вернулась к нему.
Франсуа опустился на колени и положил Манье в траву. Снова началась бомбардировка. Над головой со свистом пролетали снаряды. Вот они: залп, свист снарядов, разрыв… разрыва не слышно! «Значит, это наша артиллерия. Теперь боши хлебнули горя, наступил их черед!» Он взглянул в лицо Манье и расхохотался: Манье спал. Может быть, впрочем, это был обморок, но он готов был побиться об заклад, что солдат спал. Во всяком случае сердце у него билось. Вдруг послышался ужасающий грохот, точно рядом по туннелю проходил поезд. Франсуа испуганно обернулся и опустил голову солдата.
На них в тумане неуклюже надвигалось что-то чудовищное, допотопное, грубое. «Боже милостивый, танк!» — подумал Субейрак. Танк передвигался боком, как краб. Можно было сойти с ума от ужаса. Затем раздался душераздирающий рев, и Субейрак не сразу поверил своим глазам, когда из тумана перед ним возникла корова, черная с белым корова, она жалобно мычала. Франсуа долго хохотал. Корова подошла ближе, ее вымя, раздутое, набухшее, страшное, почти волочилось по земле. Ну конечно, брошенные крестьянами коровы были не доены и мычали, не понимая, за что их подвергают такой пытке. Но Франсуа не умел доить коров. Нельзя все уметь: и коров доить, и трактовать «Четверть года в аду».
Пока Субейрак укладывал Манье и рассматривал корову, он потерял направление. В небе, расцвечивая туман всеми цветами радуги, подымалось что-то похожее на светящуюся головку сыра. То было солнце, солнце из другого мира. Субейрак пошел наугад, один, испытывая странную легкость, и стал терпеливо искать дорогу, делая все большие круги. Ему казалось, что никогда уже он не найдет ее, и вот, наконец, почувствовал ее под ногами.
Ну и вид же она имела, эта дорога! Взрывы бомб образовали на ней воронки, от которых несло запахом свежей земли, как от могилы в Вольмеранже.
Теперь надо было проскочить так, чтобы не попасть под пули своих же солдат, находившихся где-то здесь. И еще… еще, где же, черт возьми, минное поле? Франсуа до смерти боялся мин, они предательски подстерегают человека и взрываются сразу, прямо под ногами. Франсуа попытался сориентироваться. Метров на сорок вокруг все уже было видно. Но он не узнавал ни эту липу с обломанными ветвями, ни разрушенную стену, ни маленький дом с рухнувшей крышей, который странным образом напоминал раскрытый зонтик. Субейрак сделал еще несколько шагов, с трудом решаясь продвигаться вперед.
На дороге он увидел тележку с перинами и трактор на толстенных шинах, на котором стояла зингеровская швейная машина допотопного вида, а наверху неуклюже громоздился портновский манекен. Нет, он не ошибся. Франсуа услышал за собой треск автоматов. На фоне ровного, как в кузнице, посвиста тяжелых снарядов это звучало как бы вариацией в высоком тоне. Выстрелы доносились со стороны канала. Снова доставалось его зебрам. Он, как маньяк, посмотрел на часы: восемь. Неужели с тех пор, как они с Манье покинули канал, прошло всего двадцать минут? Не может быть. Часы, вероятно, испортились. Он миновал заграждение.
Наконец он заметил плакат — Дюбо, Дюбон, Дюбонне[23], знаменитую афишу винной фирмы, — и окончательно понял, где он находится. Мины были в двадцати шагах перед ним! Ему просто повезло, что он не наткнулся на них!
Что же касается этой части Со-ле-Ретель, то она исчезла с лица земли за то время, пока он отсутствовал.
Солнце уже припекало, и Субейрак был рад спрятаться в тень кирпичного завода. Завод тоже изменился. Добрая часть крыши обвалилась, невредимыми оставались только печи для обжига. Манье, между тем, продолжал спать в траве. Впереди прошли солдаты, они вели с собой человек пять, подталкивая их сзади. «Вот новости, неужели нам в подкрепление прислали негров?»
— Где майор? — спросил Франсуа.
— На медпункте, господин лейтенант.
Лейтенант вошел в медпункт, расположенный в просторной печи, слабо освещенной фонарями. Здесь находился майор, затянутый в свой китель, в каске; густые его усы висели, напоминая воловьи рога. Заметив Субейрака, майор широко раскрыл глаза и что-то промычал. Тут же находился Эль-Медико с засученными рукавами, похожий на мясника. Кругом раздавались стоны, резко пахло эфиром; перед врачом и майором стояли, прямые как истуканы, пять человек, в которых Субейрак узнал только что встреченных негров. Когда Субейрак освоился с плохим освещением, он увидел, что лица их покрыты, точно татуировкой, угольной чернотой, на которой блестели белые, неподвижные глаза. Все пятеро стояли, странно вытянувшись и не шевелясь. Это не были негры, это были солдаты их полка.
— Ну, что ты разинул рот! — сухо сказал Эль-Медико. — Они сидели в подвале, и им на голову обрушился дом. Видишь, как они остолбенели.
И добавил профессиональным тоном:
— Ничего страшного с ними не произошло, господин майор, просто шок. Они невредимы, но ничего не видят и не слышат. Их необходимо эвакуировать.
— Сейчас невозможно, — ответил Ватрен. — Между Пертом и Жюнивилем все в огне. Мы попытаемся сделать это ночью.
Перт и Жюнивиль? Но ведь то был глубокий тыл батальона!
Всех пятерых уложили рядом. Они лежали неподвижно, простертые точно каменные изваяния в соборах. Субейраку никогда не забыть их, никогда: от одного вида этих живых мертвецов у него шевелились волосы на голове!
— У меня есть раненый, — сказал он. — Я оставил его в ста метрах отсюда, в траве. Не мог дотащить его.
— Что с ним?
— Два легких ранения — в плечо и в кисть, и еще осколок в бедре. Рана в ладонь шириной, видна кость. Кровь текла струей. Я наложил жгут.
— Представляю, как ты его наложил, — проворчал Эль-Медико.
— Ты пошлешь за ним?
— Нет. Он может подождать.
— Свинья!
— Болван! Разве ты не видишь, что я тут один с четырьмя ослами-санитарами и что у меня на руках семьдесят парней и нет ничего, кроме пилюль от кашля! Не видишь? Ступай за ним сам, если хочешь!
Субейрак двинулся было, но майор остановил его:
— Ну, нет! Пусть пойдет кто-нибудь из обозников, Дюрру. Субейрак, вы мне нужны.
Они осторожно выбрались оттуда — и прямо в лицо им ударило торжествующее лето, утро, напоенное золотыми лучами, и аромат полей, созревших для жатвы.
IVВо Франции могли иметь только самое туманное представление о том, как происходила битва на Арденнском канале 9 июня, в одиннадцатом часу утра. Если в Со-ле-Ретеле и на канале стало тихо, то справа, в Бьерме, разгорелось настоящее сражение. Один опорный пункт был окружен со всех сторон, другой наполовину захвачен. Бравый батальон действовал, как Пуавр, когда он, не рассуждая, поносил немца, швыряя ему в лицо свою каску, на манер гомеровских воинов. Батальон напоминал огромного, затравленного зверя, с заторможенной нервной системой.
Больше всех в создавшейся обстановке разбирался, видимо, майор Ватрен в силу своего положения командира батальона. Но майор почти не разжимал губ. Он с тревогой следил за тем, что творилось в Бьерме, и с нетерпением ожидал приказа о контрударе, на котором он настаивал в штабе полка.
Гондамини, «Неземной капитан», отправился в полк на легкой гусеничной машине. На глазах у всех он углубился в невысокие хлеба волнообразно холмистой Шампани, в направлении деревни Перт. Машина, словно катер, уходила в золотистое море, оставляя за собой рыжую борозду. Он уехал гораздо более озабоченный отчетностью, цифрами, списками и кальками, чем опасностью, которой подвергался; в его бесстрашии ощущалось что-то нечеловеческое. Не было ни продовольствия, ни снарядов, ни противотанковых пушек, ни танков, ни самолетов. Все опорные пункты требовали боеприпасов, оружия и еды. Пока хозяйничали немецкие пикирующие бомбардировщики, никто не видел ни одного самолета союзников. «Стрекоза» или «кукушка», как называли немецкие разведывательные самолеты, спокойно передвигалась по голубому небу, выискивая точки сопротивления и позиции батарей 75-миллиметровых орудий.
