Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант
- Мой близкий друг, - кокетливо подсказала Тиночка, - прошу любить и жаловать.
Отойдя от Чернышова, Ефим вспомнил о своем портфеле, оставленном в прихожей.
- Алевтина Михайловна, - позвал он, - разрешите вас на минуточку, по секрету.
- По секрету? - лукаво переспросила Тина. - Какие могут быть секреты под Новый год?
В прихожей он протянул ей портфель.
- Возьмите, пожалуйста, я тут принес немного... пригодится к столу.
- Это еще что за новости?! - рассердилась Тина. - У нас всего приготовлено - хоть отбавляй!.. У папочки на работе... - Она вдруг замолчала, прикусив нижнюю губку. - В общем, будете уходить - захватите все это домой. Слышите? Ишь какой! И смотрите у меня! — с этими словами она упорхнула к гостям.
Старинные, с мелодичным медлительным боем часы в столовой пробили одиннадцать.
— Друзья, прошу всех к столу, - пригласила Алевтинина мама, — проводим Старый год.
Раздвижной дубовый стол, накрытый парадной скатертью, манил к себе аппетитными закусками, винами, водками. Хрустальные фужеры и рюмки отсвечивали, переливались радужными огоньками, фарфоровые тарелки, серебряные столовые приборы - богатый стол. Такой и в мирное время сделал бы честь гостеприимным хозяевам. А сейчас война...
Во главе стола, на мягком, с высокой резной спинкой стуле восседал Тинин отец. По правую руку от него - символично подчеркнув это право - сел Константин Иванович. С ним рядом - Тиночка, Ефима она усадила возле себя. Константин Иванович и Федор Владимирович, взявшие на себя роль виночерпиев, наполнили рюмки и бокалы.
- Выпьем, друзья, за Старый год, приблизивший нас к Победе, - провозгласил тост Федор Владимирович. Зазвенел хрусталь, выпили все до дна.
- Закусывайте, гости дорогие, чем бог послал, - пригласила Тинина мама.
Константин Иванович наклонил кудрявую голову к Алевтине, посмотрел на нее преданным собачьим взглядом, ласково спросил:
- Тинуля, что тебе положить на тарелочку?
- Всего понемножку, Костенька... А вы почему не закусываете, Фима? — строго спросила она. Проворно орудуя серебряной, с витой ручкой лопаткой, она наполнила тарелку Ефима горкой вкусных закусок. Выпили еще по одной, без тоста. За столом стало шумно, смеялись, переговаривались, шутили. Ефим слегка захмелел, а Тиночка на все лады расхваливала его своему другу:
- Знаешь, Костя, это настоящий герой, фронтовик. А какие чудеса он творил в литейном цехе на посту мастера, а в нашей редакции что творит, что творит!..
Константин Иванович с еле скрываемым недоверием смотрел на щуплого, смугло-бледного Сегала, одобрительно покачивал крупной кудрявой головой, вежливо приговаривал:
- Замечательно, удивительно, весьма! - Чувствовалось, что за натянутой учтивой улыбкой скрыто равнодушие, больше того, Ефим заметил: Константину Ивановичу наскучили Тиночкины реверансы в сторону него, мужчины-паренька.
«Что за отношения, - думал между тем Ефим, - у этого научного субъекта и Алевтины? А тебе, собственно говоря, какое дело?» - спросил он себя. И внутри него будто зазвучал потаенный голос: «Тебе далеко не безразлично, просто друзья эти два человека или нет...»
Не слушая лепета Тины, он смотрел, как шевелятся ее слегка подкрашенные губы, как поблескивают васильковые глазки, как в розовых мочках сверкают бриллиантовые сережки. Он любовался Тиной. В эти минуты она казалась ему если уж не очень красивой, то, по крайней мере, необыкновенно привлекательной. Но он хотел гармонии, - пытливо глянул в Тиночкины глазки, желая проникнуть в душу, и увидел лишь перемежающиеся огоньки, вроде отблесков на стекляшках. Ему стало не по себе... Неужели она вся напоказ? А что в подтексте? И есть ли он вообще у нее, подтекст?..
- Друзья, без пяти двенадцать, - раздался глуховатый голос Гапченко. - Новый год на пороге.
Снова наполнили бокалы, включили радио, ждали боя кремлевских курантов. Ждали стоя, напряженно, молча. И вдруг зазвучали переливы башенных колоколов, главные часы государства торжественно пробили двенадцать раз. «С Новым годом, товарищи!» - поздравил диктор центрального радио.
- Ура! - дружно откликнулось застолье.
После обильного ужина Алевтина, сияющая, возбужденная, пригласила всех в гостиную. Она шла впереди, ведя под руки Константина Ивановича и Ефима. Вместительная гостиная казалась тесной от кресел, пуфиков, диванчиков, ковриков, вышитых подушечек... Одно пианино торчало черным пятном и выглядело здесь ненужным, лишним...
- Будем танцевать под патефон, - объявила Тина.
- Тиночка, - сказал баском ее отец, — может, ты лучше поиграешь на пианино, а гости потанцуют?
- Нет, папочка, на пианино поиграю потом... Я сама хочу танцевать. Первый вальс с Костей. — Она повернулась к нему, положила руку ему на плечо. - С вами, Ефим, второй, не возражаете?
Он засмеялся:
- Я танцую как медведь
- Правда? - не поверила Тина. - Какой же вы современный молодой человек?
- Какой есть, не взыщите...
Кружились в вальсе все, исключая Ефима и стариков, увлеченно, самозабвенно, как в доброе мирное время. О войне напоминали лишь слова популярного офицерского вальса, который с плывущей хрипотцой вылетал из мембраны патефона: «Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука...»
Слегка прижавшись к грузноватому Константину Ивановичу, откинув головку, Тиночка вальсировала легко, упоенно. Ее кавалер смотрел ей в глаза с беспредельным обожанием.
Ефим неотрывно наблюдал за этой парой, и у него не оставалось уже сомнения в том, что Константин Иванович влюблен в Алевтину, глубоко, как только умеет. А она? Неужели и она?.. Ефим почувствовал, как внутри него щемит что-то мерзкое, непонятное. Он гнал от себя это чувство, считая его в данном случае абсурдом: он влюблен в Тиночку? «Да нет же! - отвечал сам себе. - Нет, нет!» Нет?
- Теперь потанцуем с вами, - Тина потянула его за руку, - не упирайтесь.
Прикосновение теплой Тининой руки было подобно ожогу.
- Я не умею танцевать, - возражал он, - отдавлю вам ножки, вот и все.
- Не смейте противиться, - приказала Тина. И он не посмел.
Патефон играл меланхолическое танго.
- Хотите, Ефим, я буду за кавалера, а вы - дамой? Я поведу, а вы - переставляйте ноги под ритм... Ладно?
- Что же, давайте попробуем.
Пьянящие звуки танго, выпитое вино сильно взбудоражили Ефима, возбуждение усилилось от прикосновения к нему Алевтины. Он плохо владел собой, с трудом удерживался от желания привлечь к себе эту приятную женщину, целовать ее до самозабвения... В нем внезапно, необоримо заговорил мужчина, молодой мужчина, который уже и забыл, когда был близок с женщиной...
Особым женским чутьем Тиночка догадалась, что творится сейчас с ее партнером. Она осторожно отстранилась от него.
Ефим страшно смутился. Он даже почти отрезвел.
- Извините, мне лучше уйти... мне немного не по себе... я устал... - несвязно произносил он какие-то слова.
Тина, которую в первый момент покоробило случившееся, пожалела его.
- Вы, может быть, приляжете отдохнуть? - сказала она. - Дом большой, я провожу вас в дальнюю комнату.
- Нет, - не поднимая на нее глаз, возразил Ефим, - лучше мне уйти. — И направился в прихожую.
Тина, не привлекая внимания гостей, шла рядом с ним. Когда он оделся, она подала ему портфель.
- Не упрямьтесь, берите, вы же видите, как у нас всего много... Подождите минуточку!
Она побежала в столовую, вернулась со свертком, сунула его в портфель Ефима.
- Зачем это? Не надо, - отказывался он.
- Надо, так надо! С Новым годом! С Новым счастьем! -Тиночкины губы легко коснулись его щеки.
- Фу, черт! Как все гадко вышло! - ругал он себя, шагая по ночной безлюдной улице к общежитию. - Тина, Тиночка, Тинуля, похоже, Ефим, начинает она тебя затягивать... Не отпирайся, не обманывай себя! В ней действительно есть что-то такое... Только берегись, остерег он сам себя, помни: коготок увяз - всей птичке пропасть...
Глава пятнадцатая
- Ну как, Ефим, не пропала у тебя охота донкихотствовать? - Гапченко смотрел на Ефима не то насмешливо, не то участливо.
- Я воюю не с ветряными мельницами, - сухо ответил Ефим. - А Дон Кихота уважал и уважать буду. По-моему, он много привлекательнее и человечнее, чем это видится обывателю.
Гапченко перестал улыбаться. Змейка дважды мелькнула на его бледном лице.
- Обывателю, говоришь? Гм... А ты случайно не знаком с высказыванием товарища Сталина о донкихотствующих?
- Знаком.
- Считаешь, что и он обывательски толкует Дон Кихота? - Гапченко сверкнул серыми сверлящими глазками сквозь стекла очков.
Ефиму не хотелось вступать в полемику с редактором. И он миролюбиво ответил:
- Думается мне, этот разговор зря. Я пришел к вам посоветоваться насчет очередного задания и вдруг - Сервантес. Но коль зашла об этом речь, я предпочитаю остаться при своем личном мнении, - «своем личном» он подчеркнул интонацией.
