Преследователь (Записки Даниэля Бренделя) - Гюнтер Вайзенборн
— Помнишь Целлера, парикмахера со Штифтштрассе?
— Того, что играл в команде класса Б?
— Да. Убит. На центральном участке.
— Ну, молодая женушка получит теперь пенсию.
— Понятно. Уютно здесь в садике, а?
— Да.
— У тебя в кружке плавает оса… Ты слышишь?
Листва расщепленного грушевого дерева шелестела на ветру. Издалека доносилось пение марширующих солдат:
Счастлив, кто умеет забывать
О том, чего не миновать.
— Новобранцы. Возвращаются с муштры.
— Попадут на передовые — перестанут петь.
— Видишь, вон там, прямо девушка из оркестра? Лакомый кусочек, правда? Она поет: «Под крышку часов положи мой портрет». Пусть, бы мне подарила свой портрет.
— Все равно, завтра надо уезжать обратно. По сводкам главного командования, Иван всю неделю барабанит по нашему участку.
— Нда, братец, значит, дело дрянь.
— Вот меня и вызывают телеграммой…
— А что, если тебе не поехать? Так или иначе, это скоро кончится…
— Скоро для кого?
Я пошел в артистическую, где мы оставляли футляры от инструментов. В дверях появился Пауль.
— Где Вальтер? — выкрикнул он.
Вальтер удивленно обернулся.
— Я тут. Что с тобой?
Пауль подошел к нему вплотную и громко зашептал:
— Что со мной?.. Вот что: я многое понял. Меня интересует только одно: вы мне тогда налгали? Вы все? Вы ведете со мной нечестную игру! Это правда, что вы прекратили подпольную работу?
— Конечно, правда! Почему ты вдруг об этом вспомнил? — невозмутимо ответил Вальтер.
— Потому что мне страшно. Если человек хоть раз совершил преступление, думаете, ему и через год не будет страшно?
Глаза его выражали панический страх. Вальтер не потерял самообладания. Он огляделся по сторонам.
— Не кричи так. Кто-нибудь спрашивал тебя о чем-то?
— Нет.
— Да и вообще, что это за разговор о преступлении?
— Это я так, к примеру.
— Странный пример.
— Странный или не странный, а я хочу порвать о вами. Я ухожу, отказываюсь с вами работать. В один прекрасный день, когда вы обо всем даже думать забудете, раздастся стук в дверь… Отпустите меня.
— Ты сам отлично понимаешь, что об этом не может быть и речи. Из такой группы нельзя попросту выбыть, как из футбольного клуба. Если нам в самом деле грозит провал, тебя все равно отыщут и подведут под нож, сколько бы ты ни клялся, что давно разошелся с нами. Нет, тебе уже не выбраться, Пауль.
— Вы за последнее время переменились — смотрите на меня как на чужака. И если мы взлетим на воздух, никто из вас меня не защитит. Вы будете все валить на меня. Во всем буду виноват я… Я хочу порвать с вами… порвать!
— Ты спятил, Пауль!
— Ничуть я не спятил, это естественная самозащита.
— Что ты имеешь в виду?
— Не хочу попасть под суд, понятно?
— Не ори, Пауль. Надо начинать. Твое вступление.
— Играйте сегодня без меня! — Он захлопнул крышку рояля и выбежал вон, изо всех сил грохнув дверью.
Мы молчали. Наконец заговорил Пелле.
— Ему пригрозили.
— Он сам для нас угроза, — сказал Вальтер.
Мы понимали, что произошло нечто решительное. Это был разрыв, а возможно, и объявление войны. У нас подкосились ноги. Мы не сомневались, что дезертир начнет действовать. Мы же ничего не могли предпринять, не могли защищаться, не могли его спрашивать, убеждать.
Неясно было только, что он сделает. Уедет? Поступит в другой оркестр? Или же…
Лишь позднее я узнал все.
Должно быть, это совершилось тогда же. До того дня он колебался. Вероятно, пережил длительную внутреннюю борьбу. Во всем этом я разобрался задним числом. И вот настал день предательства. Чтобы вынудить признание, гестаповскому комиссару достаточно было изобразить отеческую улыбку и подпустить приветливые нотки в свой обычный довод: «Сами увидите. Так оно лучше будет». Страх — крепкие клещи, он почти из каждого вытянет что угодно.
Я точно представляю себе, что именно, добившись признания, говорил в своем унылом кабинете чиновник, меж тем как бездушная красотка за пишущей машинкой качала головой…
«Нда, молодой человек, здорово вы влипли… Постарайтесь раздобыть несколько листовок и принесите их сюда. Выясните, где их раздавали, когда, на каких улицах, был ли контакт с другими группами, вообще уточните, что можно. Дайте нам в руки факты!» Все это я представляю себе очень точно. Недаром меня столько раз допрашивали после ареста. В ушах у меня до сих пор звучат эти неумолимые, бьющие прямо в цель голоса, эти медоточивые, вкрадчивые интонации или же зычный бас заплечных дел мастера, когда он вдруг рявкнет:
— Не увиливайте от истины! Вы что-то скрываете от нас! Да, скрываете!
Этой фразой человека донимали целый день. Так или иначе, но гестаповскому комиссару, должно быть, удалось сделать пианиста Пауля Риделя добровольным шпиком. Доказательство этого мы получили полгода спустя. Дело было незадолго до рождества. Городские улицы тонули по вечерам в полном мраке, не видно было сметенных к краю тротуара сугробов снега. В них проваливались, на них спотыкались. Редкие машины двигались с трудом, освещая себе путь узкими щелками фар. В витринах света не было. Только по кашлю, по скрипу шагов, по приглушенным разговорам человек слышал, что он не один пробирается по темным улицам. Мы существовали почти исключительно при затемнении.
В один из таких вечеров мы пришли на свою новую явочную квартиру, помещавшуюся в подвале. Листовки хранились у нас в смежном чулане. Там стоял старый шкаф, в который Пелле встроил второе дно.
Вальтер собирался в этот вечер захватить с собой на конспиративную встречу в районе Тегель шестьсот листовок. Открыв дверь в чулан, он остолбенел:
— Что это, там кто-то есть?
Я еще был в первом помещении, когда услышал шум борьбы. Потом все стихло. Я бросился к двери. В темноте Вальтер и Пелле держали какого-то человека, который отворачивался, пряча лицо.
Я услышал голос Вальтера:
— Попался! Кто это? В темноте не разберешь.
Как тот ни упирался, они поволокли его к двери. Вальтер дал ему пинка и крикнул:
— Выходи на свет, прохвост!
Я прирос к месту и мог только выдавить из себя:
— Да это Пауль! Что тебе здесь надо?
Пауль стоял в подвале, тяжело дыша и щурясь от света. Губы его были стянуты в кораллово-красное колечко.
Вальтер шагнул к нему. Никогда я не видел Вальтера в таком состоянии. Его побелевшее лицо судорожно дергалось. Он остановился перед Паулем и спросил угрожающим шепотом:
— Что тебе здесь надо?
Брови у Пауля полезли на круглый, точно вздувшийся пузырь, лоб. Он ничего не ответил.
— Зачем ты пробрался сюда, как вор?
— Я… я не хотел
